Новые святые
Цифровизация
Технокапитализм и датаизм — религии, которые в следующие 40 — 50 лет почти наверняка захватят планету. И чтобы не стать еретиками, придется понять, как удержать лучших людей и перестроить под новые реалии бизнес и регуляторику
«Цифровая экономика» была и остается одним из самых проблемных российских нацпроектов. По данным Счетной палаты, по итогам 2019-го уровень исполнения расходов по нему составил всего 53,6%. Это худший результат среди всех 13 глобальных направлений развития.
Представитель Минкомсвязи Евгений Новиков, правда, в комментарии CNews утверждал, что «кассовое исполнение проекта по итогам года составило 73,3%». Дело в том, что часть контрактов (в том числе и очень крупных вроде подключения социально значимых объектов к интернету) закрывалась в последний момент, и данные по ним до Счетной палаты не дошли.
Но 73% — тоже мало (с таким показателем «Цифровая экономика» сможет обогнать разве что «Экологию»). Почему властям не удалось распределить чуть больше сотни миллиардов в самой хайповой на текущий момент теме? Ответ, на наш взгляд, довольно прост — потому что никто так до сих пор и не осознал, как и какие данные смогут вывести нашу страну на принципиально новый уровень конкурентоспособности.
Цифра сегодня окружена гигантским облаком спекуляций. Тысячи (а, может, и десятки тысяч) евангелистов стройным хором поют, как за следующие 40 лет данные и нейросети изменят мир. Как роботы начнут водить машины, лечить людей, писать романы и статьи, как Google будет решать, что нам есть, за кого голосовать и на ком жениться. Недалек тот день, говорят они, когда искусственный интеллект превзойдет человеческий, и мир в том виде, каким мы его знаем, рухнет.
В условиях ажиотажа по поводу будущего отделить воздушные ИТ-замки от проектов и продуктов, которые могут дать реальный эффект, чрезвычайно сложно. И казна, чтобы не ошибиться (Минкомсвязи — не венчур, ему убытки не спишут), финансирует в основном консервативные проекты вроде подключения к интернету каждого российского села, а потом и каждой вымирающей деревни. Провода и «железо» — это, может, и плохонький, но реальный актив (не чета искусственному интеллекту, блокчейну, большим данным, AR, VR и интернету вещей). Вот только тратить на него 100 — 200 млрд рублей в год никак не получится. Да и прорыва строительство инфраструктуры само по себе не дает (хотя, безусловно, является одним из его фундаментальных условий).
Что делать? Относительно беспроигрышный вариант — импортозамещение. Вкладываться в изобретение велосипеда, доказавшего свою востребованность в мире, — хороший (и идеологически верный) вариант для консервативного инвестора. Предложение о резком увеличении финансирования этого направления с 5 до 39 млрд рублей в правительство уже поступило. Адресаты — вице-премьеры Андрей Белоусов и Дмитрий Чернышенко, автор — президент группы InfoWatch и руководитель рабочей группы по информбезопасности АНО «Цифровая экономика» Наталья Касперская.
Рискованный (но способный обеспечить прорыв) вариант — поддержка венчурной отрасли. Глава Роснано Анатолий Чубайс на Гайдаровском форуме с сожалением замечал, что ныне она напоминает «пипеточный ручеек».
Так или иначе государство к 2025 году должно потратить на цифру 1,1 трлн рублей. Еще 530 — 540 миллиардов, по планам властей, вложат частные инвесторы (в основном, вероятно, сотовые операторы, которые займутся конверсией частот под пятое поколение и последующим развертыванием 5G-сетей).
Изменят ли эти полтора триллиона цифровой профиль России, сделают ли они нас лидирующей датаистской или технокапиталистической державой — пока вопрос. Мы видим три сильных аргумента, которые позволяют ответить «да», и три ничуть не менее сильных, склоняющих нас к «нет».
Крепкий фундамент
Начнем с позитива. Во-первых, в России (в том числе на Урале) услуги по передаче данных, облачные и контентные сервисы пока неприлично дешевы, что существенно упрощает доступ в цифровой мир массовому потребителю и меняет его жизненные сценарии. А это, как показал масштабный опрос НИУ ВШЭ, является главным стимулом отечественных предприятий к цифровизации.
Во-вторых, в стране есть масса стартапов и относительно больших компаний, порожденных цифрой и отчаянно в нее верящих. Яркие уральские примеры — СКБ Контур, Naumen, УЦСБ, Мотив, Интерсвязь, 3DiVi (подробнее о ней см. «Радость узнавания»), Папилон, ITPS, ИВС, ЭР-Телеком (по старинке мы его считаем пермским).
— Модель нашего бизнеса проста — это подписка, — комментирует директор по продуктам и инновациям провайдера «Интерсвязь» Александр Трофимов. — Соответственно, мы заинтересованы в том, чтобы людей к нам приходило как можно больше, а уходило как можно меньше. В какой-то момент мы поняли, что наиболее эффективный способ иметь устойчивую плюсовую миграцию — сбор данных о текущих и потенциальных клиентах. На основе поведения людей мы составили их психографические портреты, разработали политики коммуникации. Итог — увеличение прямых продаж на 33%. Другой реализованный проект — автоматизация техподдержки. У нас обслуживается более 400 тыс. домохозяйств. И часть из них склонна постоянно просить помощи. Это огромная статья расходов, которую мы с помощью роботов сократили приблизительно на 30%. Есть и еще один кейс. Мы всегда расстраиваемся, когда люди от нас уходят. Долгое время точного ответа на вопрос, почему это происходит, у нас не было. Мы собрали кучу данных, кластеризовали отток по соцдему, географии, типу домохозяйств, обследовали всех конкурентов. Сейчас мы практически для любого клиента можем посчитать вероятность ухода. Был ли от этого финансовый эффект? Практически никакого. Анализ показал, что причины расторжения договоров в подавляющем большинстве случаев лежат за периметром нашей компании. Повлиять на них мы не можем. Да, денег не прибавилось, зато появилось знание, и мы поняли, что все делаем правильно.
Почему властям не удалось распределить чуть больше сотни миллиардов в самой хайповой теме? потому что никто не осознал, как и какие данные смогут вывести нашу страну на принципиально новый уровень конкурентоспособности
Наконец, в-третьих, Россия обладает очень хорошими мозгами. У нас сильная математическая школа. Отечественные программисты ценятся во всем мире. И в ближайшем будущем ситуация в худшую сторону точно не изменится. Это не голословное утверждение, оно основано на кропотливом анализе сотрудничества вузов с ведущими ИТ-компаниями. За последние несколько лет Kaspersky, JetBrains, Яндекс, Acronis, Ланит, СКБ Контур и другие организовали с десяток профильных кафедр в МФТИ, МИФИ, МГТУ им. Баумана, МГУ, УрФУ и реализовали больше сотни совместных проектов.
Цифра и/или жизнь
А теперь о проблемах. Опрос 1700 предприятий обрабатывающей промышленности, опубликованный НИУ ВШЭ в 2019 году, протоколирует: в отечественной экономике существует четкая зависимость — чем больше компания, тем охотнее она использует информационные технологии.
Никакого откровения в этом выводе нет. Во-первых, крупные фирмы располагают почти неограниченными ресурсами. Суммарная чистая прибыль первой десятки рейтинга «Эксперт-400», например, составляет почти 5 трлн рублей. И даже 10% этой суммы — огромные для российского ИТ-рынка деньги.
Во-вторых, существенная часть больших предприятий — экспортеры. Это заставляет их двигаться намного быстрее тех, кто реализует продукцию или услуги внутри страны или отдельно взятого региона.
В-третьих, в довольно узкой прослойке российского крупного бизнеса есть ряд харизматичных визионеров (вроде Германа Грефа или Юрия Мильнера), которые оказывают влияние на мировоззрение коллег-управленцев.
Малый бизнес — совершенно иной мир. Свободных средств почти нет, экспорт — в далеком будущем, заботы — в большинстве случаев очень приземленные (особенно у тех, кто находится за пределами больших городов).
— Наша целевая группа — фирмы, работающие вне Екатеринбурга, — рассказывает заместитель директора Свердловского областного фонда поддержки предпринимательства Валерий Пиличев. — И для них слова «big data», «облака», «нейросеть» из какой-то другой реальности. Единственное, о чем они думают, — как выжить. Простой пример: в одном довольно крупном муниципалитете работала местная продуктовая сеть. Пять магазинов, неплохая выручка. Но пришел крупный федеральный игрок, и буквально за несколько месяцев локальный бизнес умер. В таких условиях не до цифровизации.
Да, если сравнивать данные Eurostat и НИУ ВШЭ, мы видим, что цифровой разрыв в России зримо меньше, чем в Европе. Но радоваться здесь едва ли стоит. Европа — датаистской меккой не является (да и никогда не была). То, что мы способны по диджитализации обогнать некоторые страны ЕС, — достижение, конечно, значимое, но не выдающееся. В этой теме равнение, скорее, надо держать на США, Китай, Южную Корею и Японию.
— В ходе исследования мы выявили и еще одну любопытную вещь, — продолжает директор по экономической политике НИУ ВШЭ Юрий Симачёв. — Корреляция между выпуском новых для мира товаров и внедрением информационных технологий есть в сегменте облаков, интернета вещей, мобильных сервисов и роботизированных решений. А вот применение «тяжелых» решений вроде искусственного интеллекта, дополненной и виртуальной реальности, инструментов анализа больших данных к глобальным инновациям российские фирмы не приводят. Это известный парадокс: серьезная цифра начинает давать мощный эффект только при условии коренной трансформации самой компании. С этим в России пока сложно.
— Для цифровизации нужна другая культура, — вторит Александр Трофимов. — Я не раз был свидетелем автоматизации ради автоматизации, когда целью проекта было не снижение затрат или рост прибыли, а обработка 10 петабайт информации или внедрение модного решения. Big data, machine learning, искусственный интеллект, блокчейн, эджайл — все это отличные технологии, на которых мы циклимся. Но они — не более чем инструмент для достижения цели. Мы же зачастую думаем о молотке, забывая о гвоздях.
За well-being!
Еще один фактор, в перспективе имеющий все шансы затормозить автоматизацию, — люди. Этот феномен мы рассматриваем сразу в трех плоскостях. Первая — нам жестко не хватает специалистов. Речь даже не о программистах (хотя и они в дефиците), а о более мощных компетенциях — архитекторах, data scientist, экспертах по машинному обучению. На открытом рынке их почти нет. А те, что вдруг появляются, тут же попадают в пылесос крупнейших игроков.
Вторая плоскость — боязнь, что машины заменят людей, и вытекающий из нее саботаж любых нововведений. Надо сказать, что эти страхи небезосновательны. Еще в 2013 году ученые из Оксфорда, применив сложные матмодели, спрогнозировали, что из 700 ныне распространенных профессий две трети к 2030 — 2040 годам почти наверняка потеряют человеческий облик. С большой долей вероятности уберегутся только те, кто имеет дело с человеческой психикой — учителя младших классов, реабилитологи, психологи, рекламисты-креативщики и т.д.
Что делать с высвободившимися людьми? Вразумительного ответа на этот вопрос пока никто не дал. Датаисты убеждены, что число рабочих мест, созданных цифрой, с лихвой перекроет утраченное. Они любят приводить в пример начало XX века, когда автомобили выдавили с дорог лошадей и все извозчики мигом переквалифицировались в водителей. Аналогия красивая, но только у нее есть пара серьезных изъянов. Очевидный — число автомобилей было примерно равно количеству повозок, в то время как один оператор без особых усилий может управлять десятком-сотней роботов. Чуть менее очевидный — пересесть с лошади в водительское кресло все же чуть проще, нежели переучиться с кассира или охранника на аналитика данных.
Некоторые футурологи замечают, что переучивать людей — слишком дорогое занятие. При глобальной роботизации дешевле будет всех потерявших работу отправить в бессрочный отпуск с полным сохранением зарплаты. Проблема лишь в том, что люди, шатающиеся без дела, довольно быстро превращаются в преступников.
Третья плоскость — низкая конкурентоспособность отечественных (особенно региональных) ИТ-компаний по сравнению с федеральными и мировыми гигантами. Кто бы что ни говорил, но Apple или Google куда более привлекательный работодатель, чем челябинский, свердловский или курганский разработчик. И дело тут не только и не столько в зарплате в 20 тыс. долларов в месяц, сколько в среде.
Что с этим делать? Самый простой ответ — сделать так, чтобы приток кадров был больше, чем отток. Решение неплохое, за исключением одного нюанса — вымываются лучшие, а приходят неопытные. Значит, нужны более сложные модели. Председатель совета директоров компании Naumen Александр Давыдов предлагает играть на тонких материях:
— Все очень просто. Человек не уедет, если у него здесь будет семья, двое детей и дом. Посмотрите на США. Там людей чуть ли не с рождения программируют. В каждом фильме — загородный дом, трое детей, природа. И когда человек вырастает, он именно в этом видит высшую ценность. В нашей стране такого не происходит.
Логика прозрачна. Но не идеальна. Есть ощущение, что у 20 — 25-летних запрос на мобильность с каждым годом только увеличивается. Они не хотят иметь в собственности автомобиль, квартиру или дом и пользуются рентными моделями. Они готовы перемещаться из города в город или из страны в страну вместе с семьей.
— Молодые специалисты сегодня максимизируют не доходы, а well-being, удовольствие от жизни, — предлагает несколько иной подход ведущий научный сотрудник Лаборатории международной и региональной экономики УрФУ Иван Савин. — Просто размером гранта или зарплаты их на новое место не переманишь. Куда более важна возможность реализации амбиций. Если у человека есть крутые задачи в Яндексе или СКБ Контуре, он несколько раз подумает, уезжать ему в Калифорнию или нет.
Директор департамента по работе с ключевыми клиентами Softline Ирина Егорова видит выход в автоматизации HR-процессов, быстром обучении и адаптации новых сотрудников, формировании горизонтальных лифтов внутри компании (сотрудник может переехать в Москву или Питер, но в периметре Softline).
Слишком много власти
Последний серьезный тормоз автоматизации — регуляторика. Совершенно очевидно, что за блага цифровизации россияне (как, в общем, и все жители планеты) должны что-то заплатить. Речь не о деньгах, а о приватности. Чтобы получать гиперперсонализированную рекламу и качественные рекомендации, чтобы чай заваривался по щелчку пальцев, чтобы супермаркет тебя узнавал и делал персональные скидки, чтобы на улицах было максимально безопасно, необходимо пожертвовать приватностью. Мы уже не раз писали о том, что России предстоит определиться, по какому пути пойти — американскому (когда человек фактом рождения разрешает собирать о себе все данные, а потом, если желает, может запретить) или европейскому (когда фирмы должны спрашивать разрешения о сборе информации, см. «Гни свою кредитную линию»).
Писали мы и о том, что нашей стране придется каким-то образом разрешить вопрос о передаче данных фирмам, реализующим проекты по модели ГЧП (см. «Пять вопросов умным городам»).
Пока эти и многие узлы, касающиеся персональной информации, не разрублены. И есть риск, что Китай, которого заботы отдельно взятого человека мало волнуют, в вопросах цифровизации уйдет далеко вперед России (да и всего остального мира).
Другой яркий пример регуляторики, тормозящей прогресс, — история с 5G. Эти сети являются обязательным инфраструктурным элементом развития интернета вещей. В мире они начали активно разворачиваться в 2019 году. А в России — нет. Потому что Минкомсвязи не может расчистить самые лакомые частоты 3,4 — 3,8 ГГц и найти общий язык с телекомами.
В середине декабря 2019-го четыре крупнейших оператора связи — МТС, «Мегафон», Вымпелком (бренд «Билайн») и Ростелеком — договорились о создании совместного предприятия, которое должно было освободить частоты для развития 5G, чтобы впоследствии каждый участник СП мог построить собственные сети. В министерстве эту идею вроде поддержали. Но в конце января, кажется, концепция изменилась. Чиновники решили вернуться к разработанной ранее модели единого инфраструктурного оператора. Ему государство без торгов выделит радиочастоты, а он должен будет предоставлять к этой сети доступ всем желающим поставщикам. Операторы полагают, что это полностью убьет конкуренцию (они, по сути, правы) и пока на такой вариант не соглашаются. А тем временем в китайском Тяньцзине принято решение до конца 2020-го построить 20 тысяч базовых 5G-станций.
