28.05.2020

Иzoomительные времена

Готовы ли мы к тотальной цифровизации, как в условиях пандемии трансформируются образование и здравоохранение, кто проиграет и выиграет от перехода в онлайн

Нынешний кризис — кризис больших городов и развитых сервисных экономик. По оценкам Института экономики города (ИЭГ), агломерации с развитой экономикой (преобладание рыночного сектора услуг «не первой необходимости») при равных условиях ограничений тормозят экономику на 56%, тогда как агломерации с промышленной или ресурсной экономикой — только на 44% и 33% соответственно. Результаты расчетов показали, например, что 10 дней особого режима функционирования экономики в Московской агломерации стоят 310 млрд рублей ВГП, что сопоставимо с годовым плановым бюджетом Москвы на здравоохранение в 2020 году. А один день простоя Новосибирской агломерации составляет 1,2 млрд рублей, что равно 4,5% собственных доходов бюджета Новосибирска. «Эти цифры показывают, насколько важно дифференцировать ограничительные меры не только по регионам, но и по территориям внутри регионов, так как такие ограничения создают высокие потери для экономики», — подчеркивают в ИЭГ.

— Масштабы падения экономики, особенно в крупных городах, на которые пришелся основной удар, еще не до конца исследованы, — подчеркивает вице-президент Ассоциации независимых центров экономического анализа (АНЦЭА), директор Института экономики и управления Уральского федерального университета Дмитрий Толмачев. — По официальной статистике, например, вообще не видно, что происходит с занятостью в неформальном секторе, который составляет очень существенную по масштабам долю в экономике крупных городов. Именно на него пришелся главный удар, поскольку он работал на потребительский спрос Екатеринбурга, во многом как раз остановленный. Мы стараемся мониторить, что происходит на рынке труда, какие меры поддержки необходимы сейчас различным социальным группам.

По мнению генерального директора ИЭГ Александра Пузанова, эффективных инструментов для поддержки малого бизнеса пока недостаточно: «В предыдущие кризисы власть ориентировалась на крупные предприятия с большим количеством занятых, а сейчас пострадали в первую очередь малый и микробизнес. 60 — 70% МСБ находится в зоне риска, это грозит потерей от 3 — 10% валового регионального продукта».

Обсуждение экономических и социальных последствий кризиса для городов состоялось в рамках XII Школы экономического анализа АНЦЭА в партнерстве с ИнЭУ УрФУ, Финансово-экономическим институтом Тюменского государственного университета, Курганским государственным университетом и АЦ «Эксперт». Проект традиционно прошел при поддержке Фонда президентских грантов.

Неформальная экономика

Потенциальные потери в экономике городов зависят от ее структуры. «От падения гостиничного и туристического бизнеса прежде всего пострадали центры делового и въездного туризма — Краснодар, Ростов-на-Дону, Казань, Екатеринбург, Санкт-Петербург. Спад на рынке аренды недвижимости ударил по Ростову-на-Дону, Екатеринбургу и Новосибирску, — детализирует заместитель директора по науке и инновациям Школы экономики и менеджмента ИнЭУ УрФУ Ирина Тургель. — Меньше всего кризис повлиял на системообразующие и градообразующие отрасли и предприятия: сельское хозяйство, металлургию, ВПК, машиностроение, химию. В этом же списке — продуктовый ритейл, электронная коммерция, онлайн-образование, аптеки, службы доставки и транспортные компании».

По словам Ирины Тургель, можно говорить о том, что пандемия меняет социальное и потребительское поведение горожан:

— Есть города с максимальным уровнем самоизоляции (Ростов-на-Дону, Краснодар, Саратов), которая сочетается с низкой общественной активностью. А к городам, где традиционно высока такая активность, добавился Архангельск, население которого трансформировало опыт протестов против мусорных полигонов в инициативы, позволяющие адаптироваться в условиях пандемии. В Ростове-на-Дону, Нижнем Новгороде и Саратове после возвращения жителей, которые работали вахтовым методом на северах, в Москве и Московской области, возросла социальная напряженность. Пандемия также стала стимулом для развития новых форматов экономической активности. Для удовлетворения потребностей населения в период самоизоляции активизировалась «гаражная» экономика. Так, в Красноярске «в тень» ушла сфера услуг: автосервисы, небольшие магазины. А в Архангельске жители обмениваются информацией в соцсетях о торговых точках, где можно нелегально купить непродовольственные товары. Общий тренд последнего месяца — снижение доверия горожан к официальной информации о пандемии и снижение уровня самоизоляции.

Ушли на дистант

Пандемия оказала существенное влияние на ключевые социальные сферы — здравоохранение и образование. «Мы разработали алгоритм маршрутизации пациентов, который делит их на две большие группы — неотложную помощь и плановую помощь. Неотложная оказывается в обычном формате, а плановая начинается с дистанционного взаимодействия с организациями поликлинического звена. Оказалось, что дистанционно можно решить гораздо больше вопросов, чем предполагалось, — анализирует начальник управления лицензирования, лекарственного обеспечения и информатизации здравоохранения департамента здравоохранения Тюменской области Алексей Немков. — Сейчас 80% всех посещений переведены на дистанционный формат. Это необязательно Zoom-конференции, для первого контакта достаточно телефона. Для кого-то прием закончится на этапе заочной консультации, а к кому-то врачи придут на дом или пригласят на прием. Дистанционные и телемедицинские технологии будут востребованы и после самоизоляции: прежде всего работоспособным населением, которое имеет ограниченные возможности для посещения медучреждений».

Сфера образования тоже перешла на дистант. «Для нашего вуза такой переход состоялся за один день. В субботу студенты ушли с занятий. А в воскресенье им объявили, что они будут заниматься в удаленном режиме, — вспоминает проректор по образовательной деятельности ТюмГУ Елена Тумакова. — Университет был готов к такой ситуации благодаря многочисленным наработкам и развитию индивидуальных образовательных траекторий. Сейчас 96% преподавателей работают в онлайне, используют различные платформы и ресурсы. С применением дистанционных технологий в некоторых институтах ТюмГУ состоялась промежуточная аттестация, а в одном из них прошла государственная итоговая аттестация. Мы получили дополнительный толчок к поиску новых форм, стандартов, методик. Индивидуализация стала массовой. Если раньше из 30 студентов на практическом занятии преподаватель кого-то мог обойти вниманием, то сейчас каждый студент задействован в образовательном процессе. Теперь ты читаешь лекцию и понимаешь, что ее могут послушать не только 30 студентов, она опубликована в сети и доступна неограниченному количеству пользователей. Это мотивирует. Многие вузы успешно адаптировались к новым условиям. Кризисная ситуация открыла для них новые возможности».

Конкурировать с Кембриджем

— Значительная часть любой бакалаврской программы по любой дисциплине — это, в общем-то, стандартные лекции по стандартным учебникам, которые читают хорошие, но по мировым меркам — средние преподаватели. Зачем студентам слушать своего преподавателя, если в сети легко можно найти лекцию нобелевского лауреата? Не означает ли это, что большая часть работы отечественных вузов будет не востребована, — обостряет дискуссию директор Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ Владимир Гимпельсон. — Мы можем тешить себя надеждой, что благодаря дистанционному образованию выиграем, но есть аргументы в пользу того, что мы проиграем, а если и выиграем, то не так много и совсем не там. Когда нам нужна информация, мы смотрим не книгу, которая стоит на полке, а информационные ресурсы, которые приходят из Кембриджа или Гарварда, и они зачастую оказываются более конкурентоспособными. Перейдя в сеть, отечественные университеты конкурируют уже не только друг с другом, а, например, с Колумбийским и Йельскими университетами. Но это вопросы для дискуссии.

— Кембридж объявил, что все переводит в онлайн, кроме работы в малых группах. Пример признанного лидера с высочайшими стандартами качества, лишает нас возможности говорить, что есть онлайн-образование, а есть качественное образование, — подтверждает первый проректор — проректор по экономике и стратегическому развитию УрФУ Даниил Сандлер. — Ускоряется процесс создания общей ИТ-инфраструктуры и общей образовательной инфраструктуры. Невозможно быстро внедрить цифровые технологии для сопровождения индивидуальных образовательных траекторий или гибкого управления образовательным процессом в каждом отдельно взятом вузе. Для этого нужны и будут реализовываться общие решения, внедряться общие платформы. Пример, формирование сервисов прокторинга для тестирования и сдачи экзаменов. Сейчас все вузы бросились снимать онлайн-курсы, что, может, и хорошо в моменте, но часто это продукт разового использования и идет на выброс. Большую часть из этого нельзя никому показывать. Вопрос в том, закрепится ли за 40 — 50 вузами статус поставщиков контента и станут ли остальные просто провайдерами этого контента. Это открытый вопрос, но его придется решать в ближайшее время. Нас ждут изменения, но они не всегда будут положительно восприниматься всеми участниками процесса.

— Есть еще одна проблема — родители не готовы платить за онлайн-обучение детей столько же, сколько платили за офлайн. А ведь организация дистанционного образования требует много ресурсов. Это проблема одинакова для всех. Об этом думают и в американских, и в европейских вузах, — констатирует директор Центра исследований филантропии и социальных программ бизнеса ИнЭУ УрФУ Елена Чернышкова. — Структура доходов вузов, в которой существенную долю занимает плата за обучение, изменится из-за снижения студенческой мобильности и в целом снижения платежеспособности родителей. По оценкам QS, радикальным образом снизился поток международных студентов: уже сейчас 46% планируют отложить начало учебы за рубежом. Так что этот источник дохода для многих сильных интернационализированных университетов тоже сократится. Под вопросом доходы и от фандрайзинга. Университеты оказались в достаточно сложной ситуации, в некоторых странах думают, как им помочь, в том числе финансово. Например, в Казахстане по инициативе министерства образования и науки запускается целевая программа грантов для платных студентов, чтобы они могли по-прежнему платить за учебу и таким образом пополняли бюджеты своих вузов. В РФ ни о чем подобном пока не слышим. Если говорить в целом о некоммерческом секторе России, то из-за экономического спада многие НКО оказались на грани выживания. И ситуация будет усугубляться. При этом сектору активно помогают крупные фонды и компании, которые объявили о новых масштабных программах. Например, по инициативе учредителя Фонд Владимира Потанина с ежегодным бюджетом около 800 млн рублей в год добавил 1 млрд рублей на программы, связанные с поддержкой НКО в сложной ситуации; Геннадий Тимченко выделил 1,3 млрд рублей на помощь в период пандемии; Фонд президентских грантов планирует новый конкурс по поддержке НКО.

— Мы не стали менять стоимость образования и по пунктам объясняем студентам, как она формируется. Сейчас вуз обеспечивает учащихся техникой, преподаватели записывают лекции и проводят практические занятия в онлайне, — рассказала Елена Тумакова. — Кроме того, в ТюмГУ создаются условия для профессиональной конкуренции преподавателей. Выход из зоны комфорта мотивирует к поиску новых форм и практик проведения занятий. По некоторым блокам дисциплин образовательных программ студенты самостоятельно выбирают себе преподавателей, опираясь на их заслуги, методики обучения, научную деятельность, содержание предлагаемых ими курсов.

В условиях эксперимента

По мнению Даниила Сандлера, для университетов пандемия также обострила кадровый и инфраструктурный вопросы: «Двести из пятисот вузов в России располагают кампусами и коллективами, которые в два-три раза больше, чем им нужно. Например, в Магадане живет 90 тыс. человек. Там есть университет, ректорат, преподаватели, но практически нет студентов. Насколько высока экономическая целесообразность нахождения там этого вуза? С социальной точки зрения — да, но не с экономической. Еще 1 — 2 месяца, и трудно будет скрывать, что в половине рабочих мест в вузах нет необходимости. То же можно сказать и об инфраструктуре».

Зачем студентам слушать своего преподавателя, если в сети легко можно найти лекцию нобелевского лауреата?

— Сложно прогнозировать, как будет развиваться ситуация, насколько вообще наша жизнь может стать цифровой. Есть технооптимисты, которые считают, что все изменится, будем работать, учиться и лечиться дистанционно. Есть другая точка зрения, что ничего радикально не изменится, люди будут возвращаться к тому статус-кво, который был до кризиса, потому что это понятно, удобно, под это сформировались наши предпочтения. Думаю, что ответ находится между двумя этими полюсами. У нас крайне мало качественных исследований. Мы судим обо всем, основываясь на беседах с экспертами, собственных впечатлениях, локальных телефонных опросах, прочитанном о странах Европы и США, — рассуждает Владимир Гимпельсон. — Но этого недостаточно. Есть некоторые вещи, о которых мы должны задумываться уже сейчас. Например, о том, что цифровизация вызывает усиление неравенства. В конце марта в New York Times появилось эссе американской журналистки, где она пишет, что цифровые услуги — это услуги для бедных. Богатые не будут лечиться по телефону, учиться по интернету, наслаждаться культурой по телевизору или интернету. Услуги, которые предоставляются в обычном, а не дистанционном режиме, станут люксовым благом для богатых. Не знаю, как будет на самом деле, но мы не можем от этого отмахнуться. Последствий много, они очень разные и их сложно просчитать. Бессмысленно оставаться ретроградами и не делать того, что мы делаем. Но и загнать все образование в онлайн — тоже неверно. Дело не только в качестве записанного курса. Дело в том, что мы социальные существа, и лучшее из того, что мы делаем, рождается из нашего взаимодействия. Как от этого отказаться? Я понял, от какого слова образован Zoom, — «изумление». То есть если мы все общаемся в Zoom, то все у нас изумительно. Я остаюсь агностиком и понимаю, что мы находимся в условиях невиданного социального эксперимента. Вероятно, мы изменим представления о том, что вызывает у нас оптимизм.

— К дистанционному образованию уже сейчас много вопросов, — подтверждает Дмитрий Толмачев. — Во-первых, не все студенты имеют доступ к удаленным рабочим местам (не у всех есть скоростной интернет, компьютеры, условия для занятий дома). Как и не все преподаватели. Проблему преподавателей вузы еще могут как-то решать, но оснастить всех нуждающихся студентов техникой и интернетом невозможно. Во-вторых, качественные платформы дистанционного образования, не говоря уж про онлайн-курсы нормального уровня, имеют немногие ведущие университеты, прежде всего те, кто получал ресурсы в рамках программ развития последние годы (федеральные, национальные исследовательские, участники проекта «5-100»). Большинство вузов таких возможностей не имеют и вынуждены, по сути, перейти на формат заочного обучения в самом его примитивном виде. Впрочем, описанные проблемы в еще большей степени касаются среднего образования.

— Исследователям нужно сосредоточиться на сборе и анализе информации, в которой заинтересованы органы власти. Сейчас многие решения принимаются вслепую и поэтому не всегда являются эффективными, — резюмирует Владимир Гимпельсон.