Малокровие

Экономики каких территорий росли и падали в 2015 году

Промышленность Большого Урала тонет в болоте стагнации. Сжатие потребительского сектора чревато накалом рынка труда и маргинализацией трудовых ресурсов

Экономическая ситуация в макрорегионе в 2015 году не­уклонно ухудшалась. К концу осени уже семь из десяти регионов Урала и Западной Сибири демонстрировали промышленный спад: глубже всех он оказался в Оренбуржье (8,2%), Свердловская область показала 4,2%, Удмуртия, Пермский край, Югра, Курганская и Челябинская области — от полутора до двух с половиной процентов. Заметим, что по итогам 2014 года ниже нуля из перечисленных территорий упали только Курган и Югра. В первом хозяйственный комплекс мал и неустойчив, оттого и качается под любым экономическим ветром то в плюс, то в минус. У северян наоборот — промышленность огромна, но многие годы подряд сдает в объ­емах по естественным причинам; в 2015-м, однако, проседание здесь оказалось хоть и не критическим, но большим, чем привычное ежегодное сжатие на процент-полтора. Для остальных уральцев падение явно и неоспоримо прорезалось сквозь статотчетность впервые.

Радостные исключения из этого негатива, конечно, есть, и они давно нам известны. С обвала 2008 года мы постоянно пишем о Башкортостане как о самом стабильном регионе Большого Урала (см., например, «В отпуск»). Не подводит республика и в нынешнюю нелегкую пору: хоть один процент — а все в плюс, как это было по итогу и 2014-го, и 2013-го годов. Не все в экономике Башкирии идеально — хваленая пищевка, например, сдает позиции, нефтепереработка тормозит; однако уфимское машиностроение радуется сытному государственному заказу, на плаву и республиканская химия. А в целом — диверсифицированная экономика и общая устойчивость.

 
Двухзначные показатели промышленного прироста на юге Тюменской области тоже уже примелькались на страницах нашего журнала (см., например, «Как дважды два»): к середине осени текущего года нижняя часть тюменской «матрешки» выдала около 14% прироста, да и в предыдущие годы ниже 12 — 13% не опускалась. Хоть уже и привычное, а все равно чудо.

Ярким прыжком в область положительного прироста запомнится в 2015 году самая северная территория макрорегиона — Ямал. Прежде многие годы округ, как и нефтяной сосед Югра, показывал незначительный постоянный спад из-за снижающейся отдачи разрабатываемых месторождений. Однако за январь — октябрь 2015 года промышленность округа вдруг выдала 3,4% прироста. Откуда взялся ямальский рост? Самый весомый его компонент — газопереработка. За 2014 год газохимия округа увеличила объемы отгрузки на 17,8% к уровню 2013-го, а по итогам восьми месяцев текущего года — на 53,5%. Это сказывается запуск новых перерабатывающих мощностей Новатэка — крупнейшего российского независимого газового холдинга. В компании говорят, что результат связан в первую очередь с увеличением объемов выпуска на Пуровском заводе по переработке конденсата и с вводом в 2013 году комплекса фракционирования газового конденсата в порту Усть-Луга (см. «Северный вывоз»).

Капитализм без капитала

Рванувшая вверх ямальская газопереработка определила показатель продуктового сектора по макрорегиону в целом: объединенная химия и нефтехимия — единственная отрасль в раскладке промышленности Урала и Западной Сибири, продолжающая демонстрировать рост. Но показатель этот неоднородный: кроме ямальских заводов ощутимо растет разве что Антипинский НПЗ на юге Тюменской области. Стабильно держатся газопереработка в Оренбуржье и неорганическая химия в Башкирии. Но уже в той же Башкирии, как и в Пермском крае, нефтепереработка отчаянно проседает. А в Прикамье ко всему прочему потихоньку сдает и Уралкалий, в 2014 году агрессивно наращивавший объемы.

В остальных ключевых отраслях макрорегиона положение очевидно унылое: северная добыча полезных ископаемых по-прежнему сжимается; объединенная металлургия, в 2014 году выныривавшая в плюс, возвратилась к медленному посткризисному сжатию; пищевка, в прежний кризис самая устойчивая отрасль, и та заваливается (ау, эффекты импортозамещения?); углубляется в спаде вечно страдающее машиностроение (и снова подчеркнем — но удивимся ли? — отсутствие позитивных эффектов от отечественного протекционизма). В машиностроении, правда, есть госзаказ, но он неравномерный и на всех его не хватает. Да, в Башкортостане благодаря ему наблюдается двузначный прирост отрасли, да, неплохой подъем он обеспечил машиностроителям Удмуртии. Но уже и в Прикамье, и на Южном и Среднем Урале отрасль в сильном спаде, а ведь там оборонных предприятий предостаточно. Что уж говорить об остальных территориях макрорегиона, где машиностроителям приходится полностью работать «в рынке».

С одной стороны, номинально основная волна промышленного падения пришлась лишь на середину и вторую половину года. Еще в первом квартале-2015 Удмуртия была в хорошем плюсе (тот самый госзаказ), Челябинская область и вовсе ускорялась в росте, были надежды на выход из минуса у Пермского края (см. «День памяти предпринимательства»). С другой стороны, тенденции заваливания в минус, как и отраслевые контуры падения считывались давно.

Да и откуда взяться промышленному росту? Не секрет, что в макрорегионе (да и в стране в целом, за известными исключениями) царствует многолетний кризис инвестиций, в 2015 году он только усилился. К текущей осени у крупнейших территорий-промышленников Большого Урала значения сокращения индекса вложений в основной капитал двузначные; промышленное строительство также давно лежит на боку. Если так, то и перелому тенденции торможения регионального хозяйственного комплекса взяться неоткуда.

Промышленные активы макрорегиона, говоря образно, были переведены в режим энергосбережения при почти севшей батарейке. Нет, это не кризисная оптимизация: сальдированный финансовый результат предприятий Урала и Западной Сибири положителен, и даже сокращающие объемы отрасли зарабатывают прибыль. Но и ни о каком развитии речи не идет — вкладывать заработанное в будущий рост собственники не спешат.

Ни рук, ни ног

Обвал розничного сектора — вот чем запомнится 2015 год. В отличие от проседания
промышленности, произошедшее в уходящем году на потребительских рынках из тенденций прошлых лет напрямую не выводилось. Да, мы еще в начале 2014 года писали о том, что торговля в макрорегионе заметно тормозит и что это новое явление для нашего хозяйственного комплекса («Конец эпохи распродаж», «Павшие»), однако то торможение и случившийся в 2015 году крах — явления разных порядков.

За январь — октябрь 2015 года совокупный объем розничной торговли (в натуральном выражении) по Урало-Западносибирскому региону обвалился на 11%. Никакая другая ключевая отрасль экономики сопоставимого падения в целом по региону не испытала. Более того, в 2014 году ритейл сработал в ноль, а все прежние годы везде работал исключительно в плюс. Нынешнее падение абсолютно массовое — никаких положительных исключений, о которых бы мы могли говорить, как в случае с промышленным ростом. Хуже всего ситуация в Челябинской области — спад на 15%; по большинству территорий — ниже десяти процентов; немногим легче в Югре и на юге Тюменской области.

Очевидно, что спусковым механизмом для сворачивания стал, во-первых, валютный кризис 2014-го, резко обострившийся в октябре того же года. Во-вторых, с октября-ноября 2014 года уральские территории макрорегиона начали массово сокращать зарплаты фактически по всем секторам экономики, а с января 2015-го к ним присоединились и западносибирские территории. В-третьих, в ноябре-декабре-2014 по уральским территориям (Западная Сибирь сдержалась) прокатилась волна увольнений — оптимизировали в основном штат на промышленных предприятиях.

Ноябрь и декабрь потребительский сектор еще оставался в плюсе — должно быть, сказались заранее спланированные траты на новогодние праздники. Но уже с января-2015 торговля и услуги срываются в штопор (в этот момент валютный кризис как раз выходит на пик), дна это падение достигает в середине весны: розница — минус 14%, потребительские услуги населению — минус 6%.

Положительная коррекция этого процесса на протяжении остального года была минимальной. Вроде бы национальная валюта отчасти и отыграла утраченные позиции к маю-июню-2015, но общего прессинга на сектор это почти не ослабило. С одной стороны, потребительский рынок подкосил просевший спрос: массированные урезания жалований продолжились, и за три квартала 2015 года по крупнейшим экономикам макрорегиона (Югра, Свердловская область, Башкортостан, Пермский край) сокращение реальной начисленной заработной платы составило 9 — 10%. С другой — рынок зарубали санкционные запреты, что загоняло в угол возможности предложения. (Хотя продовольственное эмбарго было введено в августе 2014 года, массовые кампании по проверке продуктовых розничных сетей и показательные уничтожения запрещенных товаров на таможнях происходили летом 2015-го).

Очевидно, что спад потребительского сектора продолжится и в будущем году. Во-первых, доходы населения (номинированные в рублях) методично падали весь 2015-й, и в будущем не просматривается причин для их роста. Во-вторых, курс руб­ля к сентябрю-2015 снова провалился до рекордно низких значений, достигнутых в пик валютного кризиса в начале 2015 года. При этом если после валютного штопора января-2015 последовала ощутимая положительная коррекция курса, то после падения конца лета в сентябре-2015 рубль лег на плато и существенного восстановления не демонстрирует. В-третьих, введенные в ноябре экономические санкции против Турции снова больно ударят по предложению ритейлеров: доля турецких продуктов на отечественных фруктовых и овощных полках велика, в сегменте цитрусов — до четверти. В-четвертых, большое падение ждет сектор услуг: здесь скажется как продолжающееся сокращение доходов населения, так и нокаут сферы выездного туризма (обвиненные в связях с террористами Турция и Египет — популярные места массового отдыха россиян).

Hipster, go home

Коллапс потребительского сектора — явление национального масштаба; к сожалению, управление им на региональном или макрорегиональном уровне, как минимум на текущем этапе, не видится возможным. Раз так, то стоит хотя бы представлять некоторые особенности и возможные последствия этого процесса, работать с которыми на местном уровне неизбежно придется.

Важно иметь в виду, что кризис потребительского сектора на Урале будет развиваться стремительней и обширнее, чем провалы в промышленности (что уже происходит). Дело в том, что промышленность ориентируется на более распределенного потребителя, даже внутри одной крупной отрасли предприятия могут работать на принципиально разные рынки. Поэтому обвал одного сектора/территориального рынка вовсе не обязательно влечет за собой схлопывание другого. С локальными потребительскими секторами, как те, что сложились в крупных уральских городах, все наоборот: разные отрасли (общепит, продуктовая и непродуктовая розница, туристические услуги, транспорт и т.п.) обслуживают фактически один рынок — городское сообщество. И если в регионе/городе массово падают доходы большей части населения, то рушатся почти все пот­ребительские отрасли этого города.

Еще момент: промышленность в целом, а нашего макрорегиона — особенно, представлена крупными интегрированными структурами, их сравнительно легко контролировать со стороны региональных и федеральных властей, а при необходимости на них можно и влиять — все выгодоприобретатели на перечет. С пот­ребительским сектором сложнее: конечно, там тоже действуют крупные структуры, но очень велика доля средних и малых компаний — последних вручную направить по желаемому курсу так просто не удастся. Особенно это актуально в вопросах регулирования рынка труда, в частности — предотвращения массовых увольнений. Если в промышленности вмешательство властей хоть как-то может сохранить занятость давлением на собственника, то в потребительском секторе такие методы не работают. А увольнения здесь явно последуют.

За лозунгами об индустриальном возрождении Урала не стоит прятаться от факта, что занятость в потребительском секторе в нашем регионе в настоящее время сопоставима с занятостью в промышленности. В среднем в последние годы по Уралу и Западной Сибири доля работающих в добывающих, обрабатывающих и энергетических отраслях составляла около 26% всего занятого населения, и она уверенно и обоснованно уменьшается. Работающих в торговле нынче насчитывается 16%, плюс около 7% занятых в сфере коммерческих услуг (из них, правда, не все ориентированы на потребительский рынок, есть и В2В), плюс полтора-два процента занятых в сфере гостеприимства, плюс какая-то доля занятых в общественном транспорте (такси как минимум) — в пределе получаем ничуть не меньше четверти работающих, причем до 2015 года с явной тенденцией к увеличению. К тому же не забываем и о теневой занятости, а в торговле ее куда больше, чем на промышленных производствах.

Общая ситуация спада в рознице и услугах осложняется еще и тем, что низший уровень потребительского сектора долгое время рассматривался как населением, так и экономическими властями в качестве демпфера на рынке труда. Работала модель типа «если уволят с завода, то в крайнем случае всегда можно пойти в продавцы/таксисты/охранники». Похожая модель работала и в случае вертикали «большой город — маленький город». Во времена кризиса моногородов 2009 — 2010 годов многие уволенные с якорных предприятий своих монопрофильных муниципалитетов приезжали спасаться от безработицы в мегаполисы и устраивались работать теми самыми таксистами и продавцами (см. «Пятнашки»). Во-первых, сейчас эта модель в принципе перестает работать, а, значит, это приведет к накалу рынка труда в целом и в его территориальном аспекте в частности (о качественном улучшении жизни в тех самых моногородах говорить не приходится). Во-вторых, практика показывает, что из охранников к нормальной профессиональной деятельности уже не возвращаются. Так демпфер отчасти превращался в отстойник, маргинализирующий трудовые ресурсы, и сейчас его придется куда-то сливать.

Кстати, вспомним, как в разгар уже упомянутого кризиса моногородов оптимистично настроенные отечественные регионалисты твердили, что Россия — страна централизованная, и социально-экономическое развитие у нас идет пошагово: идеи-точки экономического роста зарождаются в столицах, затем процесс передается в крупные города-миллионники, где разрастается до системного, наконец эти «споры» подхватываются «вторыми городами» и далее по возможности тиражируются вниз на малые. Если так (а причин не соглашаться мы видим немного), то, конечно, происходившее в малых и средних монопрофильных городах — явление тяжелое, но оставалась надежда, что развитие (прежде всего постиндустриальное) крупных агломераций страны сможет вытянуть общую экономическую ситуацию на траекторию роста, тем самым способствуя и восстановлению ситуации в небольших населенных пунктах (см., например, «2008 — 2009: Итоги и перспективы. Мечта антиглобалиста»).

Нынешний обвал потребительского сектора — это удар в первую очередь по крупным городам России, в том числе по той самой постиндустриальной траектории, которая в последнее десятилетие демонстрировала самые высокие темпы экономического роста. Вот только большие города, став ключевым звеном в отечественной цепи экономического роста, в структуре устройства российской политической силы оказались звеном, с точки зрения федерального центра неосновным, а то и ненадежным. И если в «экономикоцентричную эпоху» с ними считались, то теперь их роль в глазах федерального центра уменьшилась (см. «Коперниканский переворот в экономической политике»). Оттого уже не регионалисты, а федеральные чиновники и партийные функционеры заговорили с широким обществом о том, что гонка за потреблением — это наносные идеи чуждой нам цивилизации, которые порабощают слабых духом, а сильным духом следовать этим привычкам негоже, ибо не по-дедовски. А уж деды-то знали, как жизнь в стране строить.