Здравствуйте, дачники
100 лет Русской революции
Примирение с белой эмиграцией к столетию коммунистической революции: как публикуют парижские архивы в России и переводят русские книги во Франции
В начале 2018 года издательство Рипол-классик запустило новую документальную серию «Тайны и герои века. Неизданные архивы Парижа», открывающую читателям свидетельства и воспоминания белой эмиграции — тех, кто был вынужден покинуть родину и осел во Франции. Первая книга серии собрана из документов четырех поколений семьи Кошко. Составители: Анна Эспарса (редактор серии) и Дмитрий де Кошко — французский политический журналист и общественный деятель, соучредитель Союза русофонов Франции, сооснователь Координационного совета российских соотечественников во Франции, президент ассоциации «Франция — Урал»; летом 2016 года Дмитрия де Кошко наградили Орденом Дружбы, а осенью прошлого года он получил российский паспорт. В работе над книгой участвовал Демидовский институт, который с архивами семьи Кошко знаком давно: еще в 2007 году институт выпустил книгу воспоминаний Ивана Францевича Кошко (Дмитрию де Кошко он приходится прадедом) — вице-губернатора Самары (1906 — 1907), губернатора Пензы (1907 — 1910) и Перми (1911 — 1914).
Центральная фигура вышедшей книги — младший брат Ивана Кошко Аркадий, выдающийся криминалист, начальник Московской сыскной полиции и заведующий Имперским уголовным сыском, пионер применения дактилоскопических методов. В 1913 году на Международном съезде криминалистов в Женеве русская сыскная полиция под управлением Кошко была признана лучшей в мире по раскрываемости преступлений. В эмиграции Аркадий Кошко написал блестящие «Очерки уголовного мира царской России».
— Некоторые из этих рассказов вдохновили Бориса Акунина, он сам мне рассказывал, — вспоминает сегодня Дмитрий де Кошко. — В 1920-х они были опубликованы в журнале «Иллюстрированная Россия». Это очень хороший журнал русской эмиграции в Париже, там даже была такая рубрика «Записки русского Шерлока Холмса». А уже потом они вышли в виде трехтомника (в Париже — во второй половине 1920-х, в России — в 1990 году. — Ред.), но часть рассказов туда не вошла. Я их нашел в наших архивах в виде разрозненных бумажек, иногда исписанных простым карандашом. Систематическую работу над этими записями мы начали года полтора назад вместе с Николаем Павловским (заместителем директора Демидовского института. — Ред.) с помощью гранта РГНФ.
Жемчужина новой книги — свидетельства Аркадия Кошко о деле Бейлиса — резонансном антисемитском процессе 1911 — 1913 годов над Менахемом Менделем Бейлисом, которого обвиняли в ритуальном убийстве 12-летнего ученика Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского.
— Следствие за два года было очень плохо сделано, а моего прадеда специально не допускали к этому делу. В конце концов лишь за несколько недель до суда его вызвали в Петербург и на самом высоком уровне попросили разобраться, чтобы не допустить ошибки, — рассказывает Дмитрий де Кошко. — Кстати, часто обвиняют самого Николая II, будто это он фабриковал обвинение. На самом деле он-то как раз хотел не допустить ошибки и настоял, чтобы подключился Аркадий Францевич. И в нашей книге мы наконец публикуем результаты его работы: там с полицейскими деталями объяснено, что Бейлис не виноват и что никакого ритуального убийства не было. Правда, суд решил иначе: Бейлиса отпустили, но ритуальное убийство все же было, хотя так и не выяснили, кто и для чего это сделал. И никто не был доволен этим решением суда. А Аркадий Кошко свой рассказ об этом не смог опубликовать даже в эмиграции в Париже в 1920-х. Потому что страсти и ненависть были еще слишком сильны — ни один русский журнал не хотел печатать такие материалы, чтобы читатели не скатывались в ссоры. Так что я очень рад, что мы наконец смогли обнародовать это историческое свидетельство.
В конце минувшего марта книгу «Тайны и герои века…» презентовали в Екатеринбурге в Президентском центре Ельцина. «Э-У» поговорил с Дмитрием де Кошко о русско-французских взаимоотношениях и зигзагах отечественной истории.
Нельзя назвать русским
— Дмитрий Борисович, сейчас накаляется дипломатическое противостояние России и Западной Европы. Западные политики заявляют, что они действуют исключительно против официальных властей РФ, но не имеют ничего против российского народа. Каково, по-вашему, реальное отношение к русским?
— Да, говорят, мол, мы против Путина, а не против народа, но ведь это прием — персонифицировать врага. Точь-в-точь по Оруэллу: вспомните Гольдстейна в «1984». Этот прием англосаксы постоянно используют. Саддам Хусейн как новый Гитлер, Башар Асад, который сначала очень высоко котировался, а потом вдруг стал кровавым убийцей… И вот уже несколько лет они используют этот прием против Путина.
Они говорят, что настроены якобы только против российского правительства. Но почему тогда наш президент Макрон (который, ничего не спрашивая, ничего не проверяя, решил поддерживать эти абсурдные обвинения англичан) на открытии книжного салона, где Россия была почетным гостем, нарочно обошел павильон России? Там было несколько десятков российских писателей — самых разных авторов, в том числе и очень оппозиционных. Это ведь чистая русофобия, а не антипутинизм.
Антирусская пропаганда существует уже давно, раньше она, правда, часто маскировалась под антисоветизм. Была и антисоветская пропаганда — но это другое. Мы, потомки белой эмиграции, очень хорошо это чувствовали. А сейчас во французских СМИ постоянно идет откровенная антирусская пропаганда. Складывается впечатление, что все боятся сказать о России что-нибудь хорошее.
Тут дело еще вот в чем: к сожалению, одна из проблем России в том, что российская интеллигенция презирает сама себя, презирает свой народ и, видимо, думает, что на Западе ее за это будут признавать и считать умной, а может, возьмут на хорошую работу. А это только усугубляет русофобию. Да, можно быть оппозиционным, но посмотрите: оппозиционные немцы или оппозиционные англичане никогда не относятся с презрением к своему народу. А у русских это есть, и они считают, что это важная черта их ума. Но ведь это мазохизм! Это презрение против них и оборачивается.
— Тем не менее вы не без успеха много лет подряд проводите русские книжные фестивали. Каково к ним отношение?
— Да, сейчас мы называемся «Дни русской книги и русофонских литератур». Эти дни проходят в конце января — начале февраля, теперь — в мэрии пятого района, в Латинском квартале. То есть с этого года мы переехали в самый шикарный интеллектуальный район Парижа. Это очень престижное мероприятие, в этом году у нас было 35 писателей и гостей из России и не только: Людмила Улицкая, Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Алиса Ганиева… Это все организуется вокруг Премии русофонии — за перевод написанного по-русски на французский язык. Мы, «Франция — Урал», организовали ее вместе с фондом Ельцина 12 лет назад. К сожалению, уже два года фонд перестал нас финансировать, но мы как-то выжили. Думаю, сможем справляться и далее: в этом году у нас было три тысячи человек гостей — они собрались вместе, объединенные русской литературой.
— Вы наблюдаете рост или спад интереса?
— Спада точно нет. В 2017 году было переведено с русского на французский и издано 70 книг, в 2016-м — 50 книг. Это значит, что у населения, слава богу, этого навязываемого русофобского чувства нет. Близость с Россией, интерес, понимание во Франции намного сильнее, чем у англосаксов. Смотрите: на английский с русского ежегодно переводят лишь 20 — 30 книг. Получается, что франкоязычный рынок гораздо больше интересуется. Хотя с точки зрения рынка это ненормально: англоязычный книжный рынок кратно больше франкоязычного.
— «Русофония»— это ведь искусственное слово?
— Да, это слово, которое мы изобрели, и, по-моему, это очень важное понятие. Кстати, этот термин нерусские понимают лучше, чем русские. Потому что русские остались на идее Русского мира и соотечественников. Но вы уже не можете считать людей из Прибалтики или Средней Азии соотечественниками, более того, они не хотят быть нашими соотечественниками. А термины «русскоговорящий» или «русскоязычный», например, в Прибалтике сразу адресуют только к национальному меньшинству. Так что если вы хотите сотрудничать на общих интересах — приходится пользоваться другим термином. Этот общий интерес есть: через русский язык открываются определенные рынки и сферы культуры. Возьмем пример эстонского или грузинского кино — они до перестройки были очень интересными, но ведь они жили только благодаря Советскому Союзу, их рынок был возможен только на русском языке.
Историческая длительность
— Каково отношение потомков первой волны эмиграции к сегодняшней России?
— Ну некоторые до сих пор все путают… Особенно потомки белой эмиграции — для них современная Россия все равно остается Советским Союзом и большевистским государством. Но они просто мало что знают на деле, да и не интересуются, поэтому по привычке повторяют то, что им говорили в семье в молодости.
— А каково отношение потомков белой эмиграции к эмиграции 70-х годов?
— Это сложный вопрос, потому что это отношение менялось и до сих пор меняется. Вообще, общения было немного. Вот сейчас мы создали координационные советы, начали это делать семь лет назад — так для многих это стало первой оказией, когда разные волны эмиграции впервые встретились.
Когда появилась третья волна, многие люди первой волны с большой надеждой встретили этих эмигрантов, считая всех их жертвами Союза, антибольшевиками. Но на деле случилось большое разочарование, и поэтому общение оказалось умеренным. Все в третьей волне себя представляли как диссиденты — было удобно. На самом деле диссидентов среди них был очень маленький слой: Максимов, Синявский, Эткинд… Эти люди действительно были блестящими, их приняли без проблем, ходили на их конференции и т.д. Но остальные? Многие были фарцовщики, многие лишь хотели себе брюхо заполнить — стремились к лучшей жизни. Не могу их осуждать за это… Некторые были просто непорядочными: случались кражи икон в русских церквях. Многие обманывали, в том числе белую эмиграцию, которая их встречала, открывала им двери. А те поначалу разыгрывали из себя диссидентов, но на самом деле хотели как можно скорее забыть все, что касается России. Их не интересовали ни язык, ни культура, а надо было поскорее найти богатого мужика или девушку — было много фиктивных браков… Короче говоря, это было неблестяще.
Но третья волна поменялась. Забавно: те, кто хотели поскорее все русское забыть, через какое-то время вернулись к русскому. Это произошло в 90-х годах. И сегодня самые активные и самые эффективные в защите русского языка, в преподавании русского языка — это люди третьей и четвертой волны.
Кстати, все спасают женщины. Чтобы сохранить русский язык в семье, надо, чтобы в семье была хоть одна женщина, в любой роли: мама, бабушка, тетя, пусть даже няня или обрусевшая француженка.
— Минувшей осенью исполнилось сто лет со дня большевистской революции в России. По-моему, в официальном медиапространстве это событие всячески старались не замечать. Каково ваше отношение к нему?
— Я не согласен с тем, что оно прошло незамеченным. В-первых, мне к столетию революции вручили российский паспорт как символ примирения — я это очень ценю. Во-вторых, взять хоть ту книгу, которую я только что выпустил: признание заслуг моего прадеда на посту начальника Московского сыска и уголовной полиции Империи — по-моему, это здорово, потому что это признание продолжительности русской истории.
Конечно, столетие не отмечалось, как это было бы в советские времена, когда устроили бы торжество юбилея победы пролетариата и т.д. Хотя некоторые люди, думаю, именно так его и отметили. Но в целом это ведь не совпадает с действительностью России сегодня.
В то же время могли бы покаяться — за все убийства революции, за ужасы большевизма и Гражданской войны, за все кражи. Но кому каяться? Все те люди уже умерли: нет ни красных, ни белых (а ужасы во время войны творили обе стороны), нет ни насильников, ни жертв. То есть каяться немножко сложно, и я не считаю, что это возможно требовать у современного поколения. Нам не стоит делать как немцы с нацизмом — коммунизм это совсем не нацизм. Ну и тогда уж покаяния надо требовать от всех бывших советских народов, а не только от русских.
Я считаю, что нужно идти в сторону примирения. Конечно, трудно забыть и простить тот факт, что в наших семьях все переменилось. Не украли бы у нас имение, которое было у моих прадедов, и дом, который был у моей бабушки, — целый дом в Петербурге на Троицкой улице, так мне работать не надо было бы вообще. Но и жить только этим в наше время нельзя. Детьми мы жили дома как в России, совершенно не зная настоящей России, — это была страна в нашем воображении. Но потом я сам совершил примирение: приехал в Россию (в середине 1970-х годов Дмитрий де Кошко преподавал французский язык в МГУ. — Ред.), попробовал случившееся и увиденное как-то переварить, принять что есть. И понял, что наша, российская история продолжается.