Реальное ощущение свободы
Фестиваль Геннадия Рождественского прошел в Свердловской филармонии. В трехдневной программе нашлось место разным проявлениям универсального таланта дирижера и его семьи (в фестивале приняли участие жена Рождественского, известная пианистка Виктория Постникова и сын, скрипач Александр Рождественский). Вечер незаслуженно забытого жанра - мелодекламаций на поэтические тексты - открыл многим Рождественского-чтеца, камерному музицированию был посвящен вечер скрипичных сонат, а в финальном симфоническом концерте маэстро встал за пульт Уральского филармонического оркестра. В беседе, ставшей для меня четвертым актом фестиваля, Рождественский, человек энциклопедических знаний, эрудит и острослов, констатировал печальные истины вперемежку с анекдотами и веселыми случаями из музыкальной практики. Никто ничего не понимает
- Геннадий Николаевич, для вас концерт - это стресс или рядовое событие?- Откуда возникает естественное волнение перед концертом? Существует три слоя людей, реакции которых дирижер может опасаться: оркестр, публика, критика. Но если вдуматься, ведь за редчайшим исключением никто ничего не понимает!
Возьмем любой лучший оркестр. Человек, сидящий за последним пультом первых скрипок, просто не слышит того, что играют в другом конце оркестра. Объединяющий центр находится посередине, это дирижер.
В лучшем случае от оркестра он может ожидать сдержанно-положительной оценки. Никто же не любит руководителя в принципе: он получает в десять раз больше. Многие исполнители берут в руки палочку, решают переменить профессию исключительно из-за того, что думают: «Чем я хуже? И я так могу!». Большинство музыкантов оркестра, когда за пульт встает этот некто, делают все, чтобы исключить его из поля зрения. Помимо того, что от него ничего не исходит, он физически мешает играть.
Возьмем публику. Скажем, аплодисменты между частями. Публика часто не знает, когда музыка заканчивается и когда нужно хлопать. Я проводил массу экспериментов повсеместно, например в Европе, в Гааге. Можно ли не почувствовать, где заканчивается произведение, когда долго-долго звучит аккорд? Нет! Нельзя тихо и спокойно снять аккорд. никто не будет аплодировать - а вдруг это еще не все? Поэтому я делаю пируэт, оборачиваюсь и иногда даже говорю: конец!
- Представляю, что вы скажете о нашем брате...
- Да, третий компонент - пресса. Исполняю новую Симфонию Альфреда Шнитке, а через день должен читать: баланс не тот, и темпы бы другие, и что-то надо бы выделить. Хочется спросить: ты ноты-то видел? Постепенно сложилось ощущение - мне наплевать, что обо мне напишут. Особенно после известного периода, когда в 2000 году я сдуру согласился вновь возглавить Большой театр. Почему я туда пошел? Западные театры отказывали мне в возможности поставить прокофьевского «Игрока» в первоначальной редакции. Везде. Предлагали «Травиату», «Фауста», говорили - у нас касса. После проведенного мной юбилейного концерта, программа которого не устроила начальство, началась травля. Ни одна моя акция, ни один концерт, ни одно высказывание не обходились без потока комментариев. Во всех СМИ. Соревновались в подборе оскорбительных терминов. Кульминация произошла в газете «Коммерсант». Я играл 60-ю симфонию Гайдна, которая называется «Рассеянный». Там в партитуре прописана остановка и перестройка оркестра. Газета написала, что я деградировал настолько, что остановил концерт... Пришлось требовать объяснений.
- А на Западе разве другая критика?
- Такая же. В чикагской «Sun» была дама, специальностью которой было уничтожение вновь назначенных худруков оркестра. После серии ее разгромнейших статей ушел известный дирижер. Потому что публика верит тому, что написано, и не покупает билеты. Но дама попалась на некрасивой истории: не была, но написала. Ее уволили.
В итоге - почему я должен испытывать волнение? Эти три компонента более не существуют. Если я задумываю какую-то концепцию исполнения и если в результате реальность приблизится к тому, что задумано, я могу быть в какой-то мере удовлетворен. Если нет, то я прекрасно знаю, что вышло, а что нет.
Медиум
- Вы дирижировали многими оркестрами мира. Для себя выстраиваете какую-то иерархию?
- Я долго старался избегать того, чтобы определять первый оркестр в мире, мне казалось, что можно выбрать некий круг, например, десятку. Но недавно у меня выбили почву из-под ног. Я слушал в Париже выступление Чикагского симфонического оркестра под управления Бернарда Хайтинка. Такого исполнения симфонии «Юпитер» (Моцарта. - Л.Б.) я не слышал никогда. Когда я работал с Чикагским оркестром, я не рисковал сказать, что он лучший в мире. А сейчас говорю.
- Как вам работалось с Уральским филармоническим?
- Замечательно. Важно первое впечатление, атмосфера, а ее чувствуешь, только заходишь в филармонию. Обычно мне говорят: оркестр хочет с вами работать. Но очевидно, что никто не хочет работать, все хотят получать удовольствие. Я и стремлюсь к этому, чтобы процесс работы полностью отделить от формальных обязанностей, от службы, от обыденности.
- Дирижер в вашем понимании, это кто - наставник, лидер, диктатор?
- Это медиум между автором и слушателем. Если хотите, некий фильтр, который пропускает через себя поток, излучаемый партитурой, а затем пытается передать это публике.
- Вы согласны с тем, что раньше оркестры были воплощением личности дирижера, а сейчас происходит нивелировка?
- Да, и это грустно. Но продиктовано социальными изменениями. Если Евгений Мравинский долго руководил оркестром Ленинградской филармонии, а Юджин Орманди - Филадельфийским, то сейчас срок - четыре года и все. Смена практически без причин. Так принято. Я воспитан в прошлом веке и не смог бы ходить на работу, зная, что мне уже готова замена, заключен контракт со следующим дирижером.
- От кого в большей степени зависит, кто будет следующий?
- От спонсоров. В Чикаго, в Симфони-холле есть мраморные доски, где золотом высечены имена жертвователей. Даже если вы дали один доллар, ваше имя будет в программке, которую вы купите за пять долларов. А спонсоры - это в основном пожилые дамы, так называемые патронессы, которых интересует не концерт, и не то, что там будут играть, и тем более не то, как это будут играть. В этом они не понимают ровным счетом ничего. Они рассуждают о дирижере с позиции «гуд люкинг бой». Глава «Коламбия артистс» Рональд Уилфорд (один из самых знаменитых агентов. - Л.Б.) уверял меня, что может сделать мировое имя любому человеку при одном условии: если тот будет беспрекословно слушать его советов во всем, от репертуара до поведения на сцене и в жизни. Тогда будет запущена колоссальная машина, и через год все будут уверены, что никакого Тосканини не было...
- Профессия странствующего дирижера требует огромного напряжения сил, в чем вы их черпаете?
- По всей вероятности, в музыке. Я с ужасом представляю, даже не хочу себе представлять, что было бы, если бы меня этого лишили. Это был бы конец.
Время и деньги
- Как вы ощущаете нынешнее время - как конец эпохи или начало чего-то нового?
- Как какой-то гигантский перелом, во всех смыслах. Мы пользуемся сейчас совершенно другими правами, за что не можем не сказать «спасибо». Но этими новыми правами может воспользоваться только незначительная часть населения, а еще меньшая его часть имеет монополию на все богатства. Такого не было даже в годы сталинского террора: чтобы один имел 12 «мерседесов», а другой рылся в мусорном ведре.
- Вас не раздражает, что и в сфере концертной жизни теперь все измеряется деньгами?
- Раздражает. Но с другой стороны, есть стремление приблизить финансовые условия работы артиста на Западе и в России. Раньше различия были неслыханные, от копейки до тысячи. И многие годы, в том числе перестроечные, я в России работал бесплатно, считал это необходимым и для себя, и для слушателей.
- Что для вас - главное положительное в изменившемся мире?
- Я смог принять реальное ощущение свободы, и всеми фибрами души это приветствую. Я могу играть то, что я хочу, где хочу и когда хочу. Все эти три понятия полностью отсутствовали в советское время.
И поэтому я счастлив, даже зная все отрицательные аспекты сегодняшнего бытия.
- Как вы считаете, гениальные люди, выражающие свое время, когда чаще появляются - в периоды стабильности или в смутные времена?
- Не думаю, что в стабильные. В XX веке сталинский период дал наибольшее количество всходов. И, вероятно, во многом, как ни парадоксально, благодаря угнетению. Вырабатывалась сопротивляемость, в духовном смысле, конечно. А сейчас кому сопротивляться, против чего бороться?
- А художник и власть - это всегда оппозиция?
- Если складывается такая историческая ситуация, то оппозиция только помогает. Известный пример с виноделием - хорошее вино произрастает на плохой почве. Корень виноградного куста прилагает огромные усилия, чтобы пробить почву, сок, который он высасывает из земли, дается с трудом. Но и результат налицо.
- А что сейчас? Культура, вроде бы, обласкана властью?
- Нет, власть не скрывает своих пристрастий. А это эстрада и спорт (нисколько не желаю принизить ни то, ни другое). Вот, читаю в газете: президент принимает хоккейную команду, победившую на чемпионате, получает майку центрального нападающего и очень тронут. Я подумал, что в тот момент, когда президенту будет подарен старый фрак Гергиева, и он будет в восторге от этого, наступит гигантский взлет культуры!
Геннадий Рождественский - один из крупнейших дирижеров XX века, а также пианист, композитор, музыкально-общественный деятель, педагог, автор книг и статей. За полвека творческой деятельности стоял за дирижерским пультом практически всех прославленных симфонических оркестров мира. Дискография включает более 700 дисков и пластинок. В настоящее время - профессор, заведующий кафедрой оперно-симфонического дирижирования Московской консерватории и главный приглашенный дирижер Токийского оркестра «Иомиури». Лауреат множества российских, зарубежных премий, народный артист СССР.