Территория выборов
На всероссийском фестивале «Реальный театр» главной стала тема выбора — между независимостью и властью, между правдой и иллюзией, между Брехтом и Станиславским. Люблю наблюдать за зрителями, ведь они (мы) полноценные участники театральной реальности: кто смотрит, что и как. Зрительский срез фестиваля: от министра до детей малых. Павел Креков, возглавляющий культуру Свердловской области, с честью справился с неожиданной вариацией на тему «разрезание ленточки» — распиливанием бревна. «Реальный театр» проводился в 12-й раз, его организатор Театр юного зрителя пребывает в состоянии ремонта, что и символизировало березовое полено. Представители власти, как областной, так и городской, не ограничились официальными функциями «открыть — закрыть», как случалось раньше, а перешли в ранг постоянных зрителей. Основную массу зала, что норма для фестиваля, составили заядлые театралы, среди которых все больше молодежи. Время от времени на огонек искусства заглядывали «посторонние», что, может быть, особенно ценно. Девушка, торопливо покидая фойе после представления, докладывала подруге по телефону: «Я сейчас на спектакль ходила — такой клевый, просто офигенный, я аж вся просветилась…»
Действующие лица — зрители
Зрительская реакция может работать как продолжение спектакля. «Враг народа», Малый драматический театр — Театр Европы, Санкт-Петербург. Ибсен написал пьесу в XIX веке на норвежском материале; ее содержание, начиная с названия, остро и больно отозвалось в российской действительности XX и нового столетий. Действие пьесы происходит перед очередными выборами — мэра, кажется; спектакль демонстрировался в Екатеринбурге перед очередными выборами — мэра, кажется. В какие-то моменты исчезала грань между искусством и реальностью. Постановка Льва Додина с сохраненными словами драматурга звучала как личностное высказывание режиссера. Дело не в выборах; дело — в выборе. Быть собой и пребывать в одиночестве — или бодро шагать в шеренге подобных. Сберечь собственные взгляды — или пойти на поводу молвы, толпы, сиюминутных интересов. Принадлежать к меньшинству трудно, но правду несет оно, думающее, понимающее. Даже если идеи, зачатые единицами, в какой-то момент начинают разделяться большей частью общества, меньшинство должно отходить в сторону в миг победы, чтобы оставаться свободным, думать, понимать. И истину царям с улыбкой говорить. Перчатка выбора была вброшена в зрительный зал; он аплодировал стоя, демонстрируя широту взглядов, и выглядел единодушным в высокой оценке спектакля-памфлета. И лишь после, втихую, расслоился: на тех, кто принял обличительный пафос постановки, и тех, кто отверг… В современном театре действующими лицами становятся не только герои пьес, но и зрители.15 вошедших в афишу спектаклей, отобранных из лучшего, родившегося в России за два последних года, обладают единым настроем: они очень серьезные. Никакой легковесности — развлечений ищите в иных ареалах. Вряд ли Олег Лоевский, демиург «Реального», фильтровал постановки с этой позиции, но так сложилось, что через большинство проходит тема выбора.
Сценический шедевр Юрия Бутусова «Добрый человек из Сезуана» по пьесе Бертольда Брехта (Московский драматический театр имени Пушкина) ищет на земле добро и не находит его. Единственный добрый по натуре человек оказывается перед выбором: быть добрым для всех — или хотя бы для себя. Спектакль потрясающе красив, графичен, элегантен по форме и страстен по сути. На полную мощность включены, мобилизованы все возможные выразительные средства: музыка, свет, пластика, голос и даже язык — зонги, исполняемые по-немецки, ошеломляют. Зрителя здесь не жалеют: наслаждайся — и страдай.
«Платонов. Живя главной жизнью» — спектакль лаборатории ON.Театр из Санкт-Петербурга. Что важнее для писателя, творческого человека: дом, любовь, близкие люди — или его сочинения? Можно ли совместить одно с другим без потерь, жить по горизонтали и по вертикали одномоментно? Сложно — вот и вступают они в борьбу, всепоглощающее творчество и всеохватывающая любовь. Выбор между этими ценностями как на качелях, то в одну сторону склоняется, то в другую. «Хочу слушать кузнечиков и думать о муже ‹…› Хочу достичь полноты первичного слова»…
Драматургической истории роман в стихах «Евгений Онегин» практически не имеет. Взяться за такой материал — уже смелость. Тимофей Кулябин (Новосибирский театр «Красный факел») помещает героев спектакля «Онегин» в современный антураж. Пушкинский текст звучит так, словно написан про сегодняшних Евгениев и Татьян. Молодой режиссер отразил вечный во все времена кризис молодости, не ведающей пути. Но он не подвел своего героя к точке выбора. Его Евгений не нашел смысл и, в отличие от пушкинского, даже не ищет. Без искры выбора Онегин усреднился.
Даже в спектакле, предназначенном для детей, который, впрочем, с удовольствием смотрят и взрослые, «Алиса/Alice.net» Екатеринбургского театра кукол, не обошлось без внутреннего противопоставления. Время Ч — это время Чуда. Страна чудес оказывается под угрозой; да и когда было иначе? Но скучный материальный мир держит спасительницу Алису, пытается не впустить в Зазеркалье, в мир снов и воображения. Жизнь вещей приземляет жизнь идей, логика убивает фантазию.
Я всего лишь рассказываю, но уже можно устать от бесконечного бескомпромиссного выбора. И появляется «крамольная» мысль: всегда ли нужно отстаивать крайности? Жесткий выбор безжалостен, он что-то в нас убивает. Порой так важно аккуратно, тонко пройти между полюсами, как между Сциллой и Харибдой. В конце концов, чем нам помешала логика?
Отличительная черта современного театра в том, что он выбирает — разное. «Реальный театр» вовсе не значит реалистический, как раз наоборот. Но и Станиславского никто не отменял. В рамках фестиваля был дан мастер-класс «Брехт против Станиславского» (вообще-то это прекрасный спектакль, но его автор Анатолий Праудин скромно соглашается лишь с определениями «учебная работа» и «лабораторный опыт»). Режиссер исследует самые значимые современные театральные школы, не отвергая ни одну из них. Театр переживания (психологический) ассоциируется с именем «Станиславский», театр представления (эпический) с именем «Брехт». Первая система предполагает вживание в образ, создание эффекта подлинности; вторая действует от обратного, ставя во главу угла эффект отчуждения, когда актер демонстрирует свое не-тождество с героем. В обоих случаях Праудин чрезвычайно убедителен. Как говорил Брехт, есть много способов сказать правду.
Театр недетской скорби
С Анатолием Праудиным, лауреатом Государственной премии Российской Федерации, автором постановок преимущественно для детей и молодежи (он работал в Екатеринбургском ТЮЗе, в Александринском театре, Театре юного зрителя имени Брянцева, сейчас руководит Экспериментальной сценой театра «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге) мы встречались на страницах журнала «Эксперт-Урал» в первый год XXI века. Рассуждали о том, в какую сторону может развернуться театр в период неустойчивости и неопределенности. Речь шла о выборе пути, и он был не очевиден. Сейчас российский театр миновал перепутье. Куда же пришел?— Анатолий Аркадьевич, вас называют «фестивальный режиссер», ваши постановки активно участвуют в театральных смотрах разного уровня. Большой фестивальный опыт наверняка позволяет оценить место «Реального театра» в театральном пространстве страны.
— Олег Лоевский собирает спектакли, отражающие действительные процессы. «Реальный театр» — в своем роде единственный в России, потому что фиксирует сегодняшнее состояние театра. «Золотая маска» делает упор на лучшие постановки, снимает сливки. А здесь представлено «молоко», здесь — сердцевина явления, а не только верхушка.
— И каково оно, сегодняшнее состояние театра?
— Театр сильно слоится. Каждое направление развивается в свою сторону, есть в этом движении и достижения, и потери. Абсолютно мирно сосуществуют авторский театр и коммерческий театр, репертуарный и антрепризный, продюсерский и режиссерский.
— Брехт и Станиславский…
— Да, все театральные системы. Я думаю, наступило время примирения. Академический, традиционный театр смирился с тем, что авангард прочно обосновался рядом, сам же авангард подуспокоился, так как добился признания. Борьба завершилась, потому что «бойцы» устали, а может быть, подросли. Зачем толкаться, всем места хватит.
— Хорошо ли такое спокойствие для развития искусства? Замечено, что в периоды кризисов творчество активизируется.
— Для искусства все хорошо. Если сегодня мир, значит, так нужно, значит, время пришло. Войны кончились, все расставлены по местам. У вас вот даже Коляду официально признали. Лично мне нравится и прежний боевой момент, и нынешний. Все-таки борьба — это развлечение, десерт, виньетки на канве основной деятельности. Пусть молодежь со своей избыточностью этим занимается, а мне хочется сохранить энергию для дела, сосредоточиться на работе.
— На один из давних «Реальных» вы привозили два принципиально разных по стилистике спектакля, просто Брехт против Станиславского на практике: концептуальный «До свидания, Золушка!» и традиционный «Чудаки».
— Я постмодернист в чистом виде, могу работать в любой манере в зависимости от того, что требует материал. У меня нет своей системы, но я владею всеми существующими. Не претендую на авторство, я исполнитель. Есть драматург, есть пьеса — моя задача найти сценический эквивалент языка, стиля, поэтики, смысла исходного материала.
— Театр, в котором вы работаете, по всем статьям авторский. Вы единственный режиссер Экспериментальной сцены, идейный вдохновитель и так далее…
— Мы входим организационно в структуру «Балтийского дома»: у нас единое расписание и даже буфет. Но внутри существуем независимо, никто не диктует, что ставить и как. 15 лет назад мы пришли сюда с группой артистов из питерского ТЮЗа с целью делать то же, что делали всегда: сочинять миры, сочинять жизнь.
— Раньше ваше творческое направление называлось «театр детской скорби». Сейчас — аналитический театр для детей, молодежи и взрослых. Тоже замирение?
— Да, замирение, но не творческое. Используем более гладкую формулировку с сохранением сути. В известной фразе «для детей нужно ставить, как для взрослых, только лучше» изначально речь шла о том, что театр (литература, искусство) не делится на взрослый и детский, есть просто Театр. С ребенком нужно общаться нормально, как с человеком, а не как с недоразвитым взрослым. Вообще понятие детства сформировалось не так давно, как ни странно. Лишь лет 150 назад детство стали воспринимать как отдельный мир, а не «недовзрослость», начали уважать его, изучать. Но тенденция сюсюкания сохранилась.
Возьмем для примера известную детскую притчу «Малыш и Карлсон». Если обратиться к оригиналу, то смысл произведения трагичен: мальчик шагнул в окно, покончил с собой из-за тотального одиночества, хоть его и окружали прекрасные люди и жил он в цивилизованной стране. Многие сказки имеют грустный финал. Но если считать ребенка недоразвитым взрослым и не признавать самодостаточность его мира, то о проблемах с ним, как с больным, говорить нельзя. В результате возникает веселое пряничное представление, известное под тем же названием «Малыш и Карлсон», но опустошенное, освобожденное от смысла.
Театр детской скорби — это театр, где с ребенком говорят как с полноценным существом обо всех его проблемах, вплоть до самых острых.
— Общим местом стали сетования на дефицит спектаклей (книг, фильмов) для подростков. Что вы думаете по этому поводу?
— Это уже полноценно взрослый зритель, который может обходиться без собственного репертуара. То, что у нас ставят под грифом «для подростков», чаще оказывается «для детей». Хотите специфические спектакли для тинейджеров? Пожалуйста: «Чайка» Чехова, «Доходное место» Островского. Существует огромное количество классического материала, где молодые люди способны обнаружить себя.
— А себя вы считаете реализованным человеком?
— На сто процентов. Без дела не сижу ни дня. Вот мой график. 22 сентября — премьера «Гамлета», через день после нее начинаю Осенний марафон в «Балтийском доме», который продлится до нового года. А с 10 февраля я уже в Минске, буду ставить «Дон Жуана». На 17 марта намечена премьера «Дяди Вани» на Экспериментальной сцене, а в июле 2014 года приступаю к постановке «Швейка» в екатеринбургском ТЮЗе. Больше и лучше работать я не в состоянии, выработка максимальная.
— Аудитория вашего театра, цитирую, «мыслящие, творческие люди независимо от возраста». Велика ли она?
— Невелика. У моих постановок, как правило, короткая прокатная судьба, они вызывают в основном фестивальный интерес. Ситуация меня не беспокоит. Делаем свое дело: приходим каждый день на репетицию, стараемся что-то понять, открыть, рассказать. Играем готовый спектакль раз десять, и постепенно он сходит на нет. Десять показов, я считаю, вполне достаточно.
— Вам не важно количество зрителей?
— Нет, и в этом я совершенно искренен. Важно качество зрителей. Более того, я презираю большие залы. Мне кажется, когда собирается очень много людей, это уже не спектакль, а концерт, представление. Театр — элитарное место. Людей, способных воспринимать театральную условность, слышать и понимать этот особый язык, всего четыре процента. Сидит огромный зал, большинство лишь считывает фабулу и коротает время в культурной обстановке. Да, театралов мало, так что же, казнить их за это? Нельзя уничтожить представителей ассирийской нации только за то, что их осталось двести человек на земле.
— В нежном возрасте театр посещает куда больше, чем четыре процента детского населения. Что же, они зря время проводят?
— Не зря, конечно. Получают эстетические впечатления, что замечательно. Проживают полтора-два часа в пространстве духовного напряжения, что небесполезно. Когда вырастут, может, меньше пива выпьют, что тоже хорошо.