Глядя из пармской обители

Романы пермского писателя Алексея Иванова «Сердце Пармы» (первое, авторское название «Чердынь — княгиня гор») и «Золото бунта» (или «Вниз по реке теснин») открыли для читающей публики страницы истории Урала, известные до того лишь специалистамкраеведам. История и миф, поверья и суеверья, биение жизни и выверенный сюжет сплетаются в его лучших книгах в завораживающий сложный узор, похожий на вышивки, которыми наши предки украшали праздничные одежды. Алексей Иванов продолжает жить и работать в Перми.

Красивая ложь 

— Алексей, что побудило вас обратиться к исторической прозе? Написание исторического романа — тяжкий многолетний труд, и успех творения вы едва ли «просчитали» заранее.

— Если «Сердце Пармы» я вообще не рассчитывал увидеть книгой, то когда писал «Золото бунта», просто целился на успех: почему бы не сознаться в этом? И выбор исторического жанра для романа, который пишется как «успешный», — это вызов. Но не читателю — скорее, судьбе и себе.

Когда человек учится кататься на велосипеде, ему нужна площадь — большая, ровная, и чтобы никаких людей вокруг. Фантастика для меня и была такой площадью, территорией свободы, пространством ученичества. Благодаря фантастике я, как мне кажется, кататься научился — и дальше поехал по обычным улицам традиционной реалистической прозы: с пешеходами, газонами, светофорами и скамейками. Но потом и улицы наскучили. Мне захотелось щегольнуть. И я двинул свой велосипед в бурелом исторического жанра. В общем, для меня вся эта эволюция — нормальное усложнение задач, которые я перед собой ставил.

— Славу вам принесли именно исторические романы. Некоторые критики называют их скорее мифопоэтическими. Вы согласны с таким определением?

— Да, исторический жанр как беллетризация учебников истории мне не интересен. По образованию, как и по складу души, я не историк, а искусствовед, и меня более влечет образ, чем хроника. При этом вся историческая и бытовая среда проработана мною очень основательно. И если я пишу, например, что пугачевцы вместо знамени использовали прибитую к древку икону, написанную на холсте, и содрали они ее с иконостаса церкви в Ревде, — значит, так оно и было, я не выдумал эту деталь ради красного словца.

— Многие историки жалуются на мутный вал лжеистории, псевдоистории, захлестнувшей книжные прилавки. С ним что-нибудь можно поделать?

— Уже ничего не поделаешь. Отчасти этот вал можно объяснить жаждой славы авторовфальсификаторов. Отчасти жаждой исторического реванша. Отчасти желанием взяться правой рукой за левое ухо черезпод колено. Но мне кажется, что этот вал пришел еще и потому, что был подготовлен прискорбным косноязычием нашей исторической науки. Если бы историки умели рассказывать о реальной истории зримо, интересно и объемно, то у фальсификаторов уехала бы почва изпод ног. Если историки показывают историю в чернобелом телевизоре в виде таблиц и графиков, а фальсификаторы распахивают цветные стереоэкраны со спецэффектами и системой «Долби», то понятно, куда повалит публика. Это печально, но такова природа человека. Никакая правота не поможет гусару саблей изрубить в капусту современный танк. Если не перевооружаться, то есть не менять язык общения с людьми, останется только красиво погибнуть под гусеницами.

Правила киноделов

— Вы успешный писатель. Говорят, чтобы преуспеть, нужно рассматривать литературу прежде всего как бизнес. Согласны?

— Ну, утрируют. Безусловно, ныне в России есть литература как бизнес, как способ заработка. Но есть и другая литература — никуда она не делась. Умная, сложная, тонкая — штучная.

И за штучную работу тоже платят хорошо. (Должны, во всяком случае. Мне, к примеру, платят.) Причем чтобы попасть в ту или иную нишу, надо не квасить с издателем и не заказывать промоакцию аля «Прочитай, или проиграешь!». Нужно «нарабатывать имя». Это сложно, долго, затратно, зачастую болезненно и без всякой гарантии удачи. Но это — проблемы автора.

А проблема читателя — уместность книги. Если вы собрались провести вечер у камина (при свечах, с трубкой и красным вином) — не берите книжку Донцовой, а то зря сожжете дрова. Если вы едете в электричке, не берите книжку Пелевина, а то или ничего не поймете, или пропустите свою остановку.

— Так в чем заключаются правила успешной литературы?

— Для хорошего романа правила всегда внутри его. И всякий раз свои. А для успешного романа правила еще в 30е годы прошлого века открыл Голливуд, а в 50е сформулировали хиппи: «Sex, drugs, rocknroll».

— Кстати, несколько ваших романов в ближайшем будущем будут экранизированы. Сами станете писать сценарии?

— Конечно, предпочел бы. Но не всегда это от меня зависит. Готовятся три мои экранизации. По «Географу», видимо, будет четырехсерийный телевизионный сериал. Права на его экранизацию приобрела московская студия «ФениксФильм» (известная сериалами «По имени Барон» и «Агентство НЛС»). К этому фильму я не буду иметь никакого отношения. Насколько я знаю, Географ там не совсем такой, какой он у меня в книге, но что поделать… «Сердце Пармы» будет экранизировать студия «Централ Партнершип» («Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго», «Золотой теленок»). Пока еще неизвестно, кто станет автором сценария, да и вопрос с режиссером не разрешен. Инициатором покупки прав был режиссер Алексей Сидоров («Бригада», «Бой с тенью»), и это меня страшно воодушевило. А вот в случае экранизации «Золота бунта» я буду и автором сценария. Права на экранизацию этого романа выкупила студия «Единорог», которая, вероятно, войдет в кооперацию с кемто из крупных кинопроизводителей. Режиссером, я надеюсь, будет Илья Макаров, снявший сериалы «Тайны следствия» и «Пейзаж с убийством».

Фильмы — это исключительно хорошо, но для меня всетаки не самоцель. Хитрость современной ситуации в том, что если хочешь существовать в культурном пространстве, должен в первую очередь существовать в пространстве медийном. Это не абсолютное правило, но чаще всего дела обстоят именно так. Мы перестали быть «литературоцентричной» нацией. И если хочешь, чтобы твою книгу читали, она должна быть экранизирована. Журналисты говорят цинично, но верно: чего нет в телевизоре — того нет вообще.

— Значит ли это, что успешная литература должна быть обязательно кинематографична? Далеко не всякий роман можно легко и безболезненно перевести в киноповествование.

— Проблема не в кинематографичности произведения, и вообще не в экранизациях. А в том, что произведение в общественном сознании превратилось просто в «текст». А текст можно прочитать — и забыть. Он живет в культуре, но не живет в обществе, потому что культура сейчас — это удел очень тонкой человеческой прослойки. То есть быть прочитанным для произведения не значит быть живущим в обществе. Для «вживления» ему нужно «социальное мичуринство», определенные гуманитарные технологии. Кино — одна из них, это выход на аудиторию гораздо большую, чем та, которой можно добиться даже через массированный промоушн. Но это не единственная технология.

Возьму в пример себя, любимого. Фестиваль «Сердце Пармы» — это форма существования романа «Сердце Пармы», причем такая, какой я и не предполагал (о фестивале см. «В сердце Пармы»). Компьютерная игрушка по роману, активный тур «по местам боевых действий» — тоже. У пермского модельера Ирины Филичкиной есть, например, коллекция «Ламия» (женщинаоборотень в «Сердце Пармы». — Ред.), и это тоже форма существования романа.

Я, конечно, упрощаю, но в целом это верно: для человека, который прошел туристским маршрутом, описанным в «Сердце Пармы», или поучаствовал в боях «ролевиков», вырядившись вогулом или древнерусским ратником, или порубился в компьютерную игру, — для него чужой текст превратился в собственный жизненный опыт. А его мы забываем не так поспешно и легко, как прочитанные книги.

А если автор скажет, что ему безразлично, читают ли и помнят ли его роман, — он или врет, или зря переводит бумагу на свои книги. Ему достаточно одного экземпляра, распечатанного дома на принтере.

По разные стороны Чусовой

— После публикации исторических романов вы сделались экспертом в том, что касается такой тонкой, но чрезвычайно важной материи, как «уральский характер». Что это явление значит для вас?

— Отчасти и этой теме у меня посвящена книга «Message: Чусовая», то есть «Чусовая как послание». Она полностью готова, но пока не издана. В этой книге на примере истории Чусовой я рассматриваю феномен уральской «горнозаводской цивилизации», которая и отшлифовала уральский характер, уральский менталитет. На мой взгляд, в нем две составляющих — «пермская» и «екатеринбургская» (можно сказать — западная и восточная, строгановская и демидовская и т.д.). Это совершенно разные половинки, так сказать, непохожие близнецы, как не похожи друг на друга города Пермь и Екатеринбург, основанные в один год.

Чусовая позволяет увидеть разницу менталитетов воочию, потому что она «сшивает» собою обе стороны Уральского хребта. Характерный пример: пока плывешь по «свердловской» части Чусовой, местные крестьяне продают картошку по 160 рублей за ведро, а вплываешь в «пермскую» часть, и платишь за то же ведро уже 120 рублей. А между поселками — всего два десятка километров. Что изменилось? Плодородие почв? Климат? Нет, изменился менталитет.

Екатеринбургский менталитет я бы определил термином МаминаСибиряка — «дикое счастье». Это способность на титанические усилия ради получения титанического результата. Но потом, вместо того, чтобы пользоваться плодами своих трудов, достигнутый результат пускается в абсолютный распыл. И такой принцип поведения повторяется в самых разных людях на протяжении трехсот лет. Посмотрите, например, на Демидовых — богатейшие заводчики были, а к 1917 году на Урале они пробожили все заводы до единого. Если брать не заводчиков, а простых людей: дедушка Слышко, который рассказывал Бажову сказки. Он был старателем, человеком каторжного труда. И нашел свое счастье — огромный самородок «Лошадиная голова». Что же, он стал богатеем, купцом? Нет. Два года провел в кабаках и споил до смерти любимую жену. Да зачем ходить далеко — а президент Ельцин? Рисковал всем, пока рвался наверх, а прорвался — и что? Пустил в распыл всю страну. 90е годы — это время «дикого счастья» для всей России. Что называется, «привет с Урала!».

— И чем он обусловлен этот архетип? Люди, что пришли на Урал в XVII — XVIII веках, уже были такими?

— Нет, первые поселенцы такими не были. Я думаю, поскольку у нас нет гражданского общества, региональные менталитеты формируются под воздействием ландшафта. Эта теория не моя, просто ее пока не прикладывали к Уралу. Пермский менталитет обусловлен именно пермским ландшафтом — большой неспешной рекой и медленными, долгими, покатыми горами, покрытыми лесом. И все, что здесь происходит, происходит неспешно, вразвалочку. Потому и такое засилье бюрократии: надо же комуто подстегивать движение. А бюрократия будет работать, если найдется харизматический лидер, ожидающий, что его произведут в местные «цари». И такой лидер был — род Строгановых.

Основатель рода Аника Строганов своей судьбой очень похож на основателя рода Демидовых Никиту Антуфьева. Тоже крутой нравом, тоже обязан взлетом милости деспотичного царя, тоже «не местный» и тоже с тремя сыновьями. Но екатеринбургский ландшафт иной. Здесь Уральский хребет круто обрывается в болотистую западносибирскую низменность, и из этого разрыва внезапно, как в бажовском сказе, вываливаются все земные сокровища. И поэтому екатеринбуржцы словно «отформатированы» мифом о внезапном «диком счастье», поэтому они готовы (и умеют) рвать жилы на работе — но уж потом оттянутся вволюшку. Например, когда золотопромышленники Тит Зотов и Аника Рязанов поженили своих детей, свадьба изо дня в день бушевала целый год.

Пару лет назад в Перми был такой случай… Два студента придумали какуюто хитрую компьютерную технологию и ограбили банк. Один заграбастал 90 миллионов наличными, другой — 30. Нашли махинаторов примерно через полгода. Один хранил 30 миллионов в диване, на котором все эти полгода лежал, другой свои 90 закопал в подполе с картошкой. Они ничего не смогли сделать с этими деньгами. Вот это пермский менталитет. Эти махинаторы — не люди «дикого счастья». Екатеринбуржец бы на их месте уже на дирижабле летел в сторону Таити, а на крыше дирижабля танцевало бы варьете.

Перекрестки веры

— У вас в исторических романах духовная, религиозная тема играет очень важную роль. Но языческие верования и обряды выглядят зачастую привлекательней христианских таинств, а языческие божки — сильнее христианского Бога. Это что, проповедование язычества?

— Ну, вопервых, вера не армрестлинг, чтобы смотреть, кто сильнее. А вовторых, я человек православный, и мое восхищение яркостью и выразительностью языческой эстетики вовсе не означает моей приверженности к языческой этике и космогонии. Ведь не всякий винодел непременно алкоголик.

— В «Золоте бунта» даже у христианраскольников проскальзывают представления о том, что душа человека привязана к крестильному кресту, что существуют обряды, которые могут человека без души оставить… Это ведь языческая логика.

— Конечно, это язычество в христианских одеждах. Раскольничьи заговоры, к примеру, — тоже язычество, хоть в них и поминаются имена Богоматери и святых. И знаменитые пермские боги (скульптурные деревянные изваяния Христа. — Ред.) — в общем, языческие изображения Христа. Мир раскольников был замкнут, они отстранялись, бежали от мира никониан, не желали с ним общаться. А приток «свежей крови» обеспечивали крещеные в раскольнические «толки» инородцы. На Урале — ханты, манси, коми, башкиры, татары. И они приносили в среду раскольников свои верования. Не случайно Владимир Даль писал, что самые дикие суеверия гнездятся именно среди раскольников. Это несмотря на то, что процент грамотных среди раскольников был выше, чем в среднем по России.

Приведу в пример языческие образы в православной культуре. У финноугров объектом почитания был Великий Лось, который нес на рогах солнце. Он не имел права коснуться земли — она была для него скверна. На капищах шаманы подкладывали Лосю под копыта драгоценные блюда — то самое «иранское серебро», найденное на Урале и ныне украшающее Эрмитаж. На блюда сыпали приношения — например самоцветы. От серебра этих блюд — и бажовский олень Серебряное Копытце. Но мало того! На бляшках пермского языческого стиля головы Великого Лося находятся на одном ярусе с изображениями голов Утки­Прародительницы Мира, и они могут замещать друг друга. Почему? Потому что древние мастеракосторезы, которые изготовляли формы для культового литья, всю жизнь искали «заветный» лосиный рог, который своими очертаниями походил бы на летящую птицу. То есть, Лось и Утка были символами друг друга и исполняли общие функции. От этой священной Утки произошли лебеди Ермака из другого сказа Бажова. И функции у лебедей Ермака и у Серебряного Копытца в сказах русских горщиков тоже общие — они показывали людям земные богатства Урала.

Эти явления имеют очень давние корни. И восстанавливать древние смыслы — не значит проповедовать язычество. Это значит разбираться «откуда есть пошла русская земля», ныне — православная.

Дополнительные материалы:

Алексей Иванов

Алексей Иванов

Начинал в литературе как писательфантаст. Сначала были написаны четыре фантастические повести, потом два реалистических романа: «Общага на крови» и «Географ глобус пропил». Затем — исторические «Сердце Пармы» и «Золото бунта», принесшие писателю всероссийскую известность. Первая книга «Чердынь — княгиня гор» вышла в Перми в 2003 году.

Книги Иванова выпущены ведущими российскими издательствами: «Пальмира», «Вагриус», АСТ, «Азбука­Классика».

Трижды номинировался на премию «Национальный бестселлер». Лауреат литературных премий «Эврика!», «Старт», а также премий имени МаминаСибиряка и Бажова. На Международной книжной выставке в Москве2006 объявлен лауреатом премии за лучшую прозаическую книгу.

По материалам сайта http://www.arkada-ivanov.ru