Другим путем
Есть ли в мире такая позиция, с которой возможно контролировать, понимать и моделировать все? Новая инсталляция художников объединения «Куда бегут собаки» показывает пределы какой бы то ни было власти
«Решили мы все по-мужски, — рассказывал мужчина своему собеседнику. — Просто: камень, ножницы, бумага»… Я слушала этот телефонный разговор и вспоминала, сколько раз выбор будущего доверяла детской считалке. Механизмы принятия решений можно пытаться рационализировать, но вероятность того, что даже важные политические решения, не говоря уж о важных выборах в жизни каждого человека, принимаются навскидку, пока летит и падает монетка, — высока. Не менее сложно рационализировать мотивы, особенно когда этический выбор релятивен. И избежать сожалений относительно своего выбора — тоже сложно. Выбор того или иного жизненного пути для себя или для других предполагает власть над своей и чужой жизнью, а сталкивает человека с невнятной и сложной реальностью.
В конце апреля инсталляция «1, 4... 19» творческого объединения «Куда бегут собаки» была представлена на выставке в Уральском филиале Государственного центра современного искусства в Екатеринбурге. Одни из самых известных живущих в Екатеринбурге современных художников создают парадоксальные произведения. Описать их и просто, и сложно: один смысл наслаивается на другой, один образ спорит с другим — реальность, какой ее представляют художники, постоянно нуждается во все более уточняющих, схватывающих противоречия описаниях. Процесс создания и процесс экспонирования инсталляции «1, 4... 19» в равной степени были способом осмысления поведения живого существа в отношении выбора жизненного пути и существования внутри систем, в которых математическая упорядоченность перетекает в иррационально устроенные отношения и способы интерпретации жизненного пути.
Зритель мог зайти в темный бокс. Там он видел живую мышь внутри макета лабиринта, образуемого перпендикулярно пересекающимися дорожками. За мышью посредством видеокамеры наблюдала машина, генерировавшая виртуальную реальность: когда живая мышь начинала двигаться по той или иной дорожке, машина фиксировала ее выбор пути, и виртуальный лабиринт на экране начинали осваивать виртуальные мыши, осуществлявшие возможности двигаться внутри лабиринта, не выбранные мышью живой. Зритель мог одновременно видеть живую мышь и ее виртуальных двойников на проекции. В отличие от живой виртуальные мыши реализовывали только один выбор жизненного пути, не порождали иных виртуальных двойников, а сталкиваясь друг с другом или живой мышью, исчезали. В момент столкновения живой и виртуальной мышей в реальном лабиринте выдвигалась заслонка, не позволяющая виртуальной и настоящей реальностям символически пересечься. Настоящая мышь, в отличие от зрителя, за виртуальной реальностью наблюдать не могла и причин трансформации лабиринта не знала.
Зрители в боксе «зависали», наблюдая за настоящей мышью, предпочитая виртуальной реальности опыт наблюдений за живым существом. Но и тот, кто занял позицию наблюдателя за двумя пластами реальности и стал наблюдателем за наблюдающим — генерирующей виртуальную реальность машиной, также не оказался в позиции обладающего абсолютной властью. Если, конечно, под властью разуметь не возможность что-то видеть или что-то ломать, а возможность прогнозировать, направлять и понимать.
О том, какие истории о нас самих может рассказать обычная мышь, и о жизни художников мы поговорили с участниками творческого объединения «Куда бегут собаки» — Натальей Греховой, Ольгой Иноземцевой, Алексеем Корзухиным.
Мышь и машина
— Всегда остается опасность, что произойдет сбой или мышь поведет себя так, как до этого не вела себя, а мы не смогли этого предвидеть. Опасность и насилие не являются осознанным и необходимым элементом. Опасность достаточно понимать, необязательно демонстрировать. Почему нужно моделировать самый жесткий вариант и без того жесткой системы, когда можешь попытаться смоделировать самый мягкий?
— Как ведет себя реальная мышь внутри инсталляции?
— С ней происходят изменения: она обучается противодействовать системе, комфортно в ней существовать. Находит хитрые способы. В какой-то момент одна из мышей догадалась, что через перегородки можно перелезать. У нас везде оставлены зазоры, чтобы не прищемляло. Так она обнаружила, что это особенно веселая игра —
и начала с разгона преодолевать препятствия. Тут же это стали знать все другие мыши. Потом они довольно быстро поняли, что выходы из игры простые: сядь в угол, через какое-то время ты будешь сидеть в непоколебимой среде, стабильность восторжествует. Им там нравится, в этом углу, там приятная среда.
— Насколько зрители идентифицируют себя с мышью?
— Мы на выставке много времени проводили. Полное соотнесение. Некоторые воспринимают это как дико депрессивную модель бытия, некоторые, наоборот, как дико оптимистическую. Очень многими способами можно трактовать то, что ты видишь. Приходили и очень взрослые люди, они сидели и довольно долго молча наблюдали. Просто рассмотрев логику, они уходили, говоря: «Нас тоже зажимают в угол, зажимают. Мы держимся, пережидаем, снова бежим куда-то. И они действуют еще безумнее, чем это машина, у них вообще нет логики». Люди прожили жизнь, у них произошло наложение увиденного на модель тоталитарного государства. Мы не запускали этого сами, это были их выводы.
— Даже не понимая, как устроена реальность до конца, мышь может ей противостоять.
— Она в принципе все решает внутри этой системы. Она может выйти, может оставить для нас всех чистое поле и сидеть в домике или в углу. У нее есть рычаги управления, которые она интуитивно использует.
— Зритель может помещать работу в ряд других произведений и больших концептов, вроде просматриваемого кем-то пространства самоконтроля. Мир упорядочивается с определенной точки зрения или в определенных правилах взаимоотношений. Но когда смотришь за взаимодействием реальной и виртуальных мышей, заряжаешься некоторой тревогой. Когда разные выборы визуализируются появлением все новых мышей или когда виртуальная мышь бежит навстречу реальной, обнаруживаешь, что невозможно вернуться, пойти по другому пути. В виртуальной реальности разные образы мыши постоянно аннигилируются, а множество возможностей стремится как к бесконечности, так и к нулю. И вся эта тревожная картина жизни мышей разворачивается в жестко упорядоченном пространстве.
Нас удивляет, что для того, чтобы создать систему «наблюдатель — наблюдаемый объект», в которой наблюдатель всегда и везде видел бы наблюдаемого, нужно создать структуру, которая выглядела бы унифицированной, рациональной, но при этом состояла бы из уникальных деталей. Только когда каждая стенка имеет индивидуальный угол наклона, каждая сервомашинка имеет свой диапазон движения, тогда наблюдатель может спокойно контролировать систему и наблюдаемого, регистрировать его в любой точке лабиринта и моделировать его жизненное пространство.
— Получается, реальность идеально устроена только для внешнего наблюдателя. С его точки зрения она тотально контролируется, но изнутри все держится на деталях и неподконтрольном поведении живого существа.
— Сам наблюдаемый все время может найти выходы и находит. Например, от компьютера идет тепло, мышь сидит над ним, и ей все равно, что вам надоело ждать, когда она устроит экшн.
— Мышь часто сидит в углу, она нашла свой комфортный уголок. Возможно, это цель человеческой жизни — найти комфортный уголок?
— И ничего другого не выбирать — это тоже вариант. Когда она садится в угол, условно говоря, у нее есть все сто процентов возможностей, и она их все стопроцентно теряет, не используя.
— Тогда жизнь мыши неудачна?
— Или абсолютно счастлива. Мы не знаем, как это трактовать: сидеть в теплом углу, ничего не исследуя, никуда не идя, — это абсолютное счастье или абсолютный провал.
Только когда мышь будет сидеть, все пути будут открыты. Эта парадоксальность нас ужасает. Мышь сидит в углу. Получается, что виртуальная реальность где-то есть, управляет физической реальностью, она — монструозное эфемерное существо. Но эта виртуальная реальность оказывается скрыта внутри компьютера, который термически существует в физической реальности, выделяет тепло, а мыши нравится тепло, и она сидит на этой «виртуальной реальности», потому что та ее греет. Монстр, который осложняет ей жизнь, ей дико нравится, потому что он ее греет. Когда она сидит и греется, ничего не происходит, команды существуют в потенциальном виде, записаны в ячейках памяти. Все прописано, но ничего не реализуется.
— Пока мышь использует машину-монстра, та не может реализовать себя.
— Она применяет монстра не по назначению, пользуется его побочным эффектом и тем самым обезвреживает. Мы должны контролировать, чтобы все работало стабильно, было хорошо, но в сугубо техническом аспекте. Все остальное зависит от мыши. Все, что там происходит, в некотором смысле иррационально.
Художники и зрители
— Впервые вы с оптимизмом говорите о своей выставке.— Мы, когда где-то что-то выставляем, передаем ответственность тому, кто следит за выставкой, и отпускаем ситуацию, занимаемся чем-то другим. Сейчас, из-за того, что мы в городе и у нас задействованы живые существа, мы в первые дни все время присутствовали и из-за этого много общались, чего с нами не случалось раньше. Из-за этого у нас очень много удивления. Люди, как правило, начинают с того: «Ну и чё это?» Потом у них включается саморазгоняющаяся система, когда они вроде бы в своем нападении сами начинают передвигать в себе какие-то перегородки и запускают саморефлексию. Она и выводит на то, что они начинают понимать, для чего это надо было сделать. Вообще, на выставке было много очень внимательных людей.
— Зрителю необходимы разговоры о произведении?
— Все, что получает зритель из разговора с нами, можно получить из простого наблюдения. Но мало кто, если заходит и не понимает, что происходит, готов прийти к выводу, что надо сесть и разобраться. Самая нормальная реакция — развернуться. В принципе работа максимально визуальна, она не требует никакого текстового сопровождения. Когда люди смотрят только на мышь, они видят хаос: мышь бегает, задвижки задвигаются, это происходит по непонятной причине. Потому что мимо каких-то она пробегает — и ничего не происходит. Но если просто сесть и посмотреть, то комментарий не нужен. У нас завышенные, жесткие требования к зрителю: мы все время хотим, чтобы он сделал то или посмотрел столько-то.
— Эту функцию объяснения должны брать на себя институции?
— Не знаем, кто должен заниматься общением с людьми: институция или это должно быть частью нашей работы. Проговаривание одних смыслов автоматически отсекает другие. Человек принимает в качестве своей какую-то одну интерпретацию.
Первые два дня самым часто задаваемым вопрос был: «С какой целью?» Не будешь же говорить, что мы не работаем с целесообразностью, красотой и смыслом тоже. На тебя странно посмотрят: как, человек заявляет, что красота, смысл, целесообразность в его работе не важны.
-Сложно работать с теми, кто дает деньги на создание произведений?
— Мы реализовывали проекты на гранты и на заказ. В любом случае у нас сначала была идея, потом мы искали поддержку и находили средства. Иногда находятся институции, которые финансируют производство наших работ. Никто на нас ни разу не оказывал давление: а не исправить ли вам ребята чего-то в своей работе. Но всегда есть интерпретационная рамка, на которую влияет тот, кто дает деньги, и есть риск, что в начале сотрудничества она одна, а в конце — совсем другая. Мы, к сожалению, не всегда с самого начала работы способны предвидеть все контексты, в которых окажемся в конце.
Свое время
— Вам интересна история искусства? Вы себя с ней соотносите?— Мы ничего не знаем про это, но важно, что это есть. Мы же не в курсе всей науки в мире, мы что-то придумываем, потом ищем, что может помочь это сделать. Мы не идем по пути: узнали о какой-то новинке — давайте чего-нибудь сделаем. Мы находимся в собственном воображаемом поле. Мы, скорее всего, можем сделать, даже делаем давно пройденное, продуманное кем-то, потому что мы не в курсе никаких историй, мы проживаем собственный путь.
— Это важно — быть первыми?
— Для нас в принципе не было никогда важно, потому что мы никогда не претендовали на то, что делаем что-то новое. Нам, например, говорят, что настоящий художник должен быть в курсе того, что сделано кем-то, он не должен повторять какие-то пути. Чтобы не изобретать велосипед второй раз. А для нас есть смысл изобретать, мы регулярно этим занимаемся. И нас эта вторичность, если это вторичность, устраивает. Ты можешь быть Фомой: пока сам не изобретешь, для тебя это не будет существовать. Это как способ проживания. Если кто-то додумывается до чего-то, идя по одному пути, то всяко мы додумаемся с другой стороны.
— Вы общаетесь с другими художниками?
— Мы сильно выключены из арт-среды. Во многом потому, что живем в Екатеринбурге, но и из екатеринбургской среды сильно выключены.
— Как, на ваш взгляд, к вам относятся те, для кого искусство — это картины на стенах и скульптура на подиумах?
— Люди, как правило, вежливы, если не нравится — в основном молчат. В лицо редко кто говорит, могут что-нибудь ехидное спросить, не более того. Если мы рассказываем о своей работе, нас, конечно, каждый может понять, но не факт, что каждый может принять. Это нормально, мы много чего не можем принять. Вероятно, человеком, который имеет четкое представление о том, что произведение искусства — это красивая картина, наша работа будет воспринята как набор предметов, которые мы собрали в какую-то конструкцию — чем непонятнее, тем лучше.
Справка "Э-У":
| «Куда бегут собаки» Художники Владислав Булатов, Наталья Грехова, Ольга Иноземцева, Алексей Корзухин вместе работают с 2000 года. Наталья, Ольга и Алексей живут в Екатеринбурге, Влад несколько лет назад переехал в Петербург. «Куда бегут собаки» показывали произведения на выставках и биеннале в Австрии, Великобритании, Германии, Италии, Латвии, Польше, России, Словении, Японии, в том числе на Ars Electronica — одном из авторитетных фестивалей технологических искусств. Многие зрители в работах художников обращают внимание прежде всего на технологические решения. В инсталляции «Оцифровка воды» прохождение потока воды через пирамиду сосудов фиксировалось датчиками и генерировало цифровой код как основу для музыки. В «Лицах запаха» информация, получаемая анализаторами запахов, трансформировалась в визуальные образы — портреты. Инсталляция «Триалог» включала три роботизированных шара, движение которых относительно друг друга зависело от задаваемых публикой физических параметров. В арт-резиденции в Коломне в 2013 году художники делали инсталляцию с «левитирующей» картофелиной, работая с магнитными полями. Одним из давних проектов художников является создание электросхем на основе структур поэтических текстов под емким названием «Символизм в электросхемах». Вся соль произведений объединения, конечно, не в датчиках, переключателях, магнитах, программном обеспечении. «Куда бегут собаки» создают разнообразные работы: видео- и медиаинсталляции, перформансы и объекты. И имеют дело с символическими представлениями людей, поэтически осмысляя скорее математические модели Вселенной и мифологические представления ее реальных обитателей. Впрочем, работы художников постоянно соотносятся и с социальными процессами. Образы заснеженного поля, кровавого восхода, вертящихся мясорубок и скребущих ручонок, нефтяного рая и нанотехнологического «глаза» — все это образы нашей повседневности. В 2011 году художники создали перформанс «Вязание на спицах и крючком множества Мандельброта»: во время выставки в течение пары недель бабушки вязали крючком «ткань бытия», делая физически ощутимыми границы между хаосом и порядком, поддерживая заданную математикой гармонию, опрокидывая ее в повседневность. Высокие технологии оказываются способом говорить о мире, в котором абсурду, тревоге и холоду могут противостоять скорее поэзия и магические практики, способность «зависать», медитировать, вглядываясь в реальность и за ее телом, «технологической базой», замечая смутные волшебные образы. Как в инсталляции «Осадок», что в 2011 году была представлена на ИННОПРОМе: посетитель заходил в темный зал и видел, как сверху вниз медленно падают картофелины. Если бы он обернулся, уходя из зала, он увидел бы, что у картофелин есть глаза. |