Хотдог HauteCulture

Hа факультете искусствоведения и культурологии УрГУ Геннадий Вдовин прочел лекцию об искусстве XVIII века, где заявил, что мы до сих пор живем в прошлом веке.

- На каком основании вы делаете подобные выводы?

- Всякая новая эпоха начинается со значимого события. Не хочу утверждать, что столетие начнется с кровавой катастрофы (хотя многое на то указывает). Но что в ближайшее время надо ждать какого-то мировоззренческого потрясения - это однозначно... Значимость события определяется не его кровавостью или масштабностью, а тем, что оно меняет стиль мышления. Атака на башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке - не начало тысячелетия: в наших головах ничего не поменялось.

Проблема в том, что действительность нам давно уже не поддается. Мы продолжаем жить как биологисты, все наши методы восходят к Чарльзу Дарвину или к формуле «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова...». Но такими инструментами мы не можем поймать процессы, свидетелями которых являемся. Я говорю обо всех областях жизни от геополитики и теоретической физики до личной жизни.

- В лекциях, анализируя переход России от Средневековья к Новому времени, вы сравниваете этот переломный момент с нынешней ситуацией. Почему?

- На переходах на первый план всегда выходят совершенно другие люди, другие поколения, а те, кого начало новой эпохи застает уже в зрелом состоянии, резко ломают судьбы, если не хребты.

Думаю, все осознали: поколение людей, родившееся в конце 90-х и воспитанное на развале великой империи, - униженное поколение. В области науки провал ощутим очень остро: за редким исключением, последнее поколение серьезных ученых ограничивается сорокалетними. А где молодые, дышащие в затылок? Соответственно падает и уровень научных публикаций. Что раньше проходило как крепкий диплом, сейчас защищается как кандидатская диссертация, что было хорошей кандидатской представляется как докторская.

Технологии культуры

- Как могут ученые поднять уровень культуры общества?

- Мы должны не лениться писать в самые обыкновенные газеты и на сайты. Почему мы перестали высказываться публично о том или ином культурном событии? Работали же так наши учителя и не считали это зазорным. При том что технические возможности были совсем другие: на машинке нужно было написать, а то и от руки, и не по электронной почте отправить, а лично занести в редакцию.

- Должно ли повлиять на ситуацию государство, создавая некую парадигму культуры?

- Государство ничего нам не должно. Если мы создадим систему по примеру Союза художников и всего, что было в совдепе, то сами же потом и взвоем: «Ах, цензура! А где свобода?». Мы живем в республике, а республика - это общее дело. Так давайте делать! Иначе мы останемся в замкнутом круге: «Власть - дура, публика - дура, денег нет...».

- Но многие предпочитают башни из слоновой кости: там чище...

- Что такое чистое творчество и чистая наука? Нам же с вами не по четырнадцать лет, мы же понимаем, что сегодня не можем сидеть в роскошном кабинете и получать бешеные деньги, занимаясь только наукой. Никто не будет вставать в очередь за нашими почеркушками: «Ну милый, ну ради Бога, хоть страничку шедевра!».

Мы все привыкли ругать начальство и не берем ответственность на себя. Я печально гляжу на некоторых коллег из научно-исследовательских институтов и университетов, которые не знают, как кроется крыша, как кладется белый камень, как сажаются липы. Это же технологии искусства, технологии культуры. Если ты не понимаешь, что «крыши по Палладио» при уклоне меньше 12 градусов текут, или почему сажают липовые парки, а не еловые и не кедровые, - ты плохой специалист.

- Ну и почему липы?

- Потому что молодая липа отбирает влагу из грунта и оберегает от нее фундамент. До 50 - 70-ти лет она работает как насос. Дальше - наоборот. Поэтому липовые парки вырубали, вырубают и вырубать будут, какими бы ни были наши сантименты «ах, под этой липой мы с Машей объяснялись»...

Графиня изменившимся лицом

- А кто сейчас ходит в музеи? И зачем?

- Публика поменялась, в музеи возвращается молодежь. Люди стали разборчивее, они не стремятся получить все сразу: понимают, что нужно прийти не раз, не два и не три. То есть нет желания за один присест съесть все меню. И запросы теперь разнообразнее.

- Какие запросы в музее?

- Меня часто ругают за то, что у нас на территории дворцово-паркового ансамбля проводятся свадьбы. А почему в увеселительном дворце нельзя сыграть свадьбу? Понятно, никто не предлагает есть с графского фарфора и валяться на графском ложе. Но почему в красивом интерьере нельзя зарегистрировать брак, выпить по бокалу шампанского, сделать эффектную фотографию, проехать в карете по парку?

- Потому что есть такой предрассудок: музей - храм.

- Да, и мы сами его формировали долгие годы: витрины, шнурки, таблички «руками не трогать»... Откуда это высокомерие? Не надо изображать из себя храмовников. Мы - люди мастеровые. Музей - это активно работающий социальный институт. Может, даже не лучший способ сбережения наследия, как демократия - не лучший способ правления. Но лучшего пока не придумали.

- Предлагаете вывести музеи на окупаемость?

- В принципе самоокупаемость возможна, но это путь к разрушению, потому что самоокупиться можно только путем нещадной эксплуатации и экспонатов, и залов. На зарплаты, на необходимые хозяйственные нужды можно заработать. Но мы настолько быстро это все амортизируем, что реставрация нам будет не по силам. А на капитальную реставрацию не заработаем. То есть в желании приобрести некоторый лишний вес дойдем до полного истощения.

Мне не нужны все

- А как вы относитесь к публичным или рекламным проектам Третьяковской галереи, делавшей совместно с компанией Gallery билборды с шедеврами русской живописи, или Пушкинского музея, размещавшего хорошие копии произведений на зданиях Москвы?

- Я - за. Ханжество надоело! Публику надо завоевывать. Однако в этих проектах есть одна опасность. Единственное отличие музея - он хранит подлинники и настаивает на подлинности. Но для того, чтобы научить этой подлинности людей, нужно, чтобы они пришли в музей. А завлекать их приходится репродукциями. То есть мы сами расширяем круг людей, лишенных вкуса к подлиннику.

Мы рекламируем себя при помощи репродукций, и все больше становится людей, которым проще купить диск, чем послушать подлинную музыку XVIII века в залах XVIII века, проще купить альбом с репродукциями, чем идти и смотреть подлинное полотно.

Мы живем в репродукционной культуре, не чувствуем подлинности. Это серьезная угроза.

Объяснить, в чем прелесть подлинника, - вот специфическая задача музея, миссия его как особой институции. Не только сохранять, изучать, пропагандировать, но и прививать вкус к подлиннику.

- А как привлекает внимание посетителей ваш музей Останкино?

- А зачем нам привлекать внимание? Это разные вещи - звать своего зрителя и привлекать внимание. Давайте согласимся с тем, что есть вещи, доступные и понятные не всем, а главное - не всем интересные. Давайте идти навстречу публике, но не заигрывать с ней: «Ах, как я вас всех жду». Не жду я всех. Не нужны мне все. И я не всем нужен. Давайте перестанем считать план по поголовью, просеивать песок в поисках золотого слитка. Давайте работать точечно и предметно. Пусть не с сотней, а с одним - но стоящим человеком.

Геннадий Вдовин: вариант автоэпитафии

Родился в Москве осенью 1961 года. Косная система среднего образования развила дух оппозиционерства, слегка уравновешенного врожденной тягой к философствованию и обыкновенным цыганским пофигизмом. С 1978-го, будучи студентом отделения истории искусства исторического факультета МГУ, не слишком утруждал себя общеобязательным курсом искусствоведческих дисциплин и регулярно посещал занятия философского факультета, не забывал при том захаживать на Московский шинный завод и в Южный порт для заработка денег, а в книжные магазины, к девушкам, в пивные и рюмочные - для траты оных. Результат - трое сыновей, библиотека в 7 тыс. томов, больше полутора сотен публикаций.

Помимо политики, женщин, журналистики, автомобилей, алкоголя, музейного дела и методологии искусствознания предметом профессионального интереса являются история и теория отечественного искусства Нового времени. Двадцать с лишним лет работы в музее-усадьбе Останкино, где, как пишут в некрологах, «пройден путь от временного экскурсовода до директора музея», не отвратили от стези музейщика-знатока, но и не перестроили на позитивистский лад.

Не раз был замечен в попытках сочетать в себе основательность кабинетного ученого с цепкостью полемиста, занудство философа с легкомыслием политика, энтузиазм либерального институтского преподавателя с просветительским задором автора радио- и телепередач о русской культуре, высокомерный академизм историка искусства с панибратским цинизмом журналиста и критика.