Уходящая натура

Я хорошо помню первый материал на тему культуры, опубликованный в новорожденном журнале «Эксперт-Урал». Он назывался «Чисто российское безумие» и был посвящен выставке современного искусства: на фотокартинах художники поедали живых червей, мочились посреди улицы большого города. Актуальное искусство скандально заявляло о праве на существование. Из других событий того времени, описанных в «Э-У»: мультипликатор уральского происхождения Александр Петров завоевал «Оскар», в то время как местная киностудия «лежала в руинах»; театр продуцировал новые жанры и фестивали и при этом не знал, «куда ж нам плыть». Это было время ярких заявок, значительную часть которых сегодня не вспомнить. Выжившие остепенились, легитимировались, вертикальное развитие сменилось горизонтальным.

Взглянуть на прошедшее десятилетие с точки зрения процессов, протекавших в культуре, мы предложили Олегу Лоев­скому. Заместитель директора по творческим вопросам екатеринбургского ТЮЗа, основатель и художественный руководитель фестиваля «Реальный театр», лауреат премии имени Станиславского, член экспертного совета «Золотой маски», театральный критик, он известен как человек широкого поля зрения и неортодоксальных взглядов.

На миру и смерть

- Давайте вспомним, что было десять лет назад...

- Десять лет назад был миллениум. Даты, конечно, условны, но все-таки есть связь между некими эпохальными событиями и переходом времен, когда процессы, накопленные в прошлом, уже перебродили и выливаются в иное качество, иные параметры. Когда-то Ахматова сказала, что XX век начался в 1914 году. Для меня XXI век начался 11 сентября 2001 года. В этот день человечество осознало свою незащищенность. Жизнь приобрела ощущение мгновенности, когда чья-то прихоть способна прервать существование огромного количества людей. По выражению Булгакова, дело не в том, что человек смертен, а в том, что он внезапно смертен. Эта внезапность стала нервом художественного пространства.

В это же время в культуре, которую мы в широком смысле понимаем как среду обитания, закончились чистые стили и жанры. Произошел полный поворот к постмодернизму и постпостмодернизму с его отсутствием чистоты линий и чистоты помыслов. Терроризм - явление в жанре постмодернизма. Террористический акт всегда адресован зрителям, без них теряет смысл, он сам становится зрелищем. Публичность насквозь пронизывает сегодняшнее состояние человека. Если тебя показывают, о тебе говорят и пишут - ты существуешь, если тебя не знают, тебя как бы нет. Мир глобален, это происходит и в России, и в Америке, везде. В США рядом с одним маленьким рыбацким городом затонул корабль. Об этом написали книгу, поставили фильм, городок расцвел, превратился в центр туризма. У нас подобное произошло с Северодвинском.

- Олег, не пойму по вашему тону, вы даете этому явлению оценку: хорошо-плохо?

- Нет, я говорю о сменившейся реальности. А в отношении оценок: критерии совершенно расплылись. Никто ведь не заявляет, что желает зла, все хотят добра, но видит его каждый по-своему. Аморализм - порождение прошлого века, а пышно цветет сегодня. В Москве я как-то зашел в кафе, мне рассказывают, что там вчера произошел случай: отдыхала компания, к ней подошел посторонний взять стул - его за это застрелили.

- Похожий эпизод есть в пьесе «Изображая жертву» братьев Пресняковых.

- Это сюжет реальности, а не пьесы, но он был почувствован, предчувствован Пресняковыми. Ваши ассоциации переводят разговор на театр. Мы видим, как театр, который занимает в общем культурном пространстве глубоко периферийное место, считывает общечеловеческие тенденции.

Расскажите мне сказку

- Театру как жанру многие годы предрекали конец, а он продолжает доказывать жизнеспособность. Появились молодые художники, которые хотят использовать этот способ выражения. И зритель не исчез. Надо понимать, что зритель разный. Часть ходит на звезд: посмотреть на любимых артистов, не важно, что исполняющих. Мне это отчасти напоминает зоопарк. Но есть те, кто идет за обменом живой энергией. Театр, по сути, единственное место, где одни люди рассказывают о своей боли другим людям, которые воспринимают ее как свою.

- Литература делает то же.

- Литература делает это через лист бумаги, кино - через экран. Театр же устроен просто: артист непосредственно посылает энергию зрителю, и когда делает это правильно, зал ее впитывает и отправляет обратно. Если же артист упоен собой, энергия из него не выходит. Если зал тяжелый, чужой - зритель ее не воспринимает.

Именно в минувшее десятилетие утвердилось понятие «новая драма». Пришли люди, желающие говорить на острые социальные темы, - не ради снятия последних запретов и введения ненормативной лексики, а для того чтобы осознать, что происходит с миром. Старый театр оказался к этому не готов. Да и молодые драматурги тоже: они в большинстве непрофессионалы, их особенность в том, что они, никогда не являясь театральными зрителями, сразу взялись формировать процесс. Поначалу их тексты не ставились, лишь в последние годы режиссеры осмелели, и тогда выяснилось, что потребность в новой драме есть. «Золотая маска» нынешнего года включала в себя программу «новая пьеса», которая была очень успешна. Я только что вернулся с семинара современной российской драматургии, он проходил в университете города Тауссон (США), там были представлены 26 наших пьес, переведенных на американский язык. Коллизии, вроде бы, российские, но они воспринимались как общие, всем понятные и близкие.

Ухватить, почувствовать нерв времени - это одна тенденция современной культуры, обнадеживающая. Есть и другая, куда более массовая. Людей не интересует реальность. С ней не желают связываться. От нее хотят отдохнуть. Отсюда засилье сериалов, попсы. Зрители, читатели, слушатели ждут сказок, и чем дальше, тем больше. Мы прожили поистине «сказочное десятилетие»: театр активно занимался сказками, а уж кино и телевидение - подавно. Более того, возникла парадоксальная ситуация, когда те самые передовые драматурги активно пишут сценарии для тупых сериалов. Признаюсь, сам такой. Интерес к реальности со всей ее болью, высокие идеалы легко уживаются с удовлетворением желания публики расслабиться, не забивать голову. Заказ общества художнику существовал всегда, это естественно. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Но сегодня явление присутствует в сконцентрированном виде. Я говорю не о личностях, а об индустрии. Путь у каждого индивидуальный, я же сейчас своей «речью хаоса» пытаюсь выделить некие общекультурные доминанты.

- Неужели театр - культурная периферия?

- Ну и что, разве на периферии плохо? В первых рядах сегодня, конечно, телевидение. Даже кино уже оттесняется: компьютером, тем же ТВ, становится продуктом домашнего употребления. Можно сказать шире, что вся культура уходит на периферию. Один мой знакомый не поленился просмотреть полтора миллиона вопросов, которые поступают по интернету Владимиру Путину перед его публичными интервью: ни одного по проблемам культуры! С одной стороны, сохраняется некая российская традиция считать себя образованной и культурной нацией. С другой стороны, внутренней потребности в произведениях искусства наблюдается все меньше. Культура, искусство остаются вне сферы интересов народа.

Не результат, а процесс

- Какие изменения произошли за первое десятилетие XXI века во взаимоотношениях культуры и власти?

- Государство по-прежнему не очень понимает, что ему от искусства нужно. Да оно и не обязано. Есть страны, где культура вообще не субсидируется, воспринимается рядовым проявлением человеческой деятельности: вам хочется, вы и занимайтесь. У нас все наособицу. Театр, в котором я работаю, является государственным предприятием, при этом никакой цензуры нет, ставим то, что считаем нужным или интересным. Вроде бы свобода плюс финансовая защищенность. Но и то, и другое относительно. Государство не дает ни умереть, ни жить. А учреждения культуры порой заглядывают ему в глаза: а что мы можем для вас сделать и что за это получить?

В интересующее нас десятилетие мы столкнулись с тем, что это «святое слово свобода» стало осознаваться более серьезно, чем в период революционной эйфории. Прошло примитивное желание делать все что хочешь, прошел «вопрекизм». Свобода предполагает ответственность. С одной стороны, театр должен кормиться, выживать, удовлетворять публику, с другой стороны, не потеряться как художественная единица.

У нас тяжелое наследие - огромные залы, они требуют определенного способа общения со зрителем, исключают интимность. Я сторонник того, что восемь залов по сто мест лучше одного на восемьсот. Театры большого стиля остались, а художника большого стиля найти трудно.

- В журнале «Эксперт-Урал» на протяжении всех лет мы рассказывали о фестивале «Реальный театр», вашем детище. Вы постоянно предупреждали, что фестиваль - последний, но через два года собирали очередной...

- Мое бесконечное желание его закрыть не осуществляется. Есть люди, которые фестиваль ждут, он стал заметной частью культурной жизни. Но ведь и конкретный человек меняется с ходом времени. «Реальный театр» был задуман как результат: демонстрирует самое яркое из созданного в театрах страны. А меня все больше захватывает процесс. Я активно занимаюсь различными внутритеатральными историями. Одна из новейших, обращенных на перспективу: фестиваль «Пространство режиссуры», который планируется провести осенью в Перми.

- Можно ли было десять лет назад ожидать те изменения, которые мы имеем сейчас?

- Не зря говорят, что прогнозы дело неблагодарное. Подобного торжества техники не предполагали даже самые смелые прогнозисты. Когда я смотрел замечательный фильм «Аватар», у меня было ощущение, что сам актер уже не нужен, он превращается в уходящую натуру, исчезающую микрокультуру. Лично я не берусь делать прогнозы на будущее.

Но при всей переменчивости мира обратите внимание на консерватизм человеческой природы. Когда порежешь палец, больно так же, как было больно людям много лет назад. Наша личная сфера требует чего-то устойчивого, и искусство, быстро и чутко реагируя на изменения времени, удовлетворяет эти запросы на вечное.