Уроки балета

В Екатеринбурге создан - пока на бумаге - Уральский хореографический колледж. Сейчас живущие на Урале дети, если они хотят стать артистами балета, могут учиться в Перми и Уфе или должны уезжать от дома еще дальше. Например, в Петербург, где этой весной второй раз устраивает вступительные экзамены седьмая в России балетная школа - Академия танца Бориса Эйфмана. Обычно в балетных училищах начинают учиться с 11 лет, обучение в новой академии может начинаться и в семь. Академисты-первоклассники Иван Цапко и Станислав Ганусяк, например, уже дебютировали в спектакле Эйфмана «Анна Каренина». В нашем разговоре они препирались, сколько им лет: каждому хотелось быть старше. «Мама говорит, что я будущий Барышников, - улыбался Иван. - Я не виноват, что она так говорит». Иван любит танцы и родителей, но родителей больше («если бы любил меньше, не очень хорошо бы себя чувствовал»), а в будущем видит себя преподавателем хип-хопа. «Театр - нелегкая штука, - подхватывает разговор Стас. - Я хочу быть самим собой... Хорошо, что у меня есть такой талант». Маленькие ученики балетной школы говорят о своих ценностях и проговаривают некоторые важные для взрослых вещи. Чему их научат взрослые помимо искусства танца?

Наш разговор с известным хореографом и педагогом Борисом Эйфманом - о том, какой он видит жизнь современной России и какие ценности помогает усвоить балет.

Школа

- Борис Яковлевич, в чем специфика вашей школы?

- Русский классический балет имеет мировую славу, но он должен развиваться. Чтобы обогащаться идеями и формами, нужен новый тип танцовщика. Мы решили создать школу, которая, не разрывая с традициями русской балетной школы, нашла бы новую систему обучения детей. Наш цикл обучения - 11-летний. Берем детей с первого класса. Это маленький ребеночек, и мы несколько лет готовим его к профессии артиста балета, способного выполнить любую задачу хореографа. Ребенок должен приходить в школу с радостью, с осознанием того, что это мир, без которого он жить не может. Не секрет, что многих детей в балетные школы отдают бабушки и мамы. Потом они взрослеют и ненавидят балет, потому что в них не проросли зерна любви к этому искусству, желание служить ему.

Общеобразовательная школа будет идти параллельно. Мы хотим, чтобы наши дети могли, окончив балетную школу, если не получится с балетом, поступить в вуз и продолжать жизнь в другой профессии. Мы хотим сделать их свободными.

- Почему нельзя изменить работу существующих балетных школ, если она нуждается в трансформациях, и нужно создавать именно новую?

- Одна из причин создания академии - желание выйти из кадрового кризиса. Я ежедневно сталкиваюсь с проблемами профессиональных кадров. Где-то на каком-то чиновничьем уровне не просчитана потребность в артистах балета.

На базе Вагановской школы можно создавать новые хореографические опусы, но ее трудно реформировать. Есть опасность, реформируя, разрушить то, что имеем. Я очень благодарен государству и городу, что они сочли возможным, несмотря на то, что есть прославленная академия балета имени Вагановой, создать альтернативную систему обучения академию танца. Это правильная позиция. Попытки найти новые формы подготовки - это благо. Вопрос в том, как мы сумеем сбалансировать традиции и новации.

- Вашу систему обучения смогут заимствовать существующие балетные школы, например в Перми и Уфе?

- Китайцы уже проявляют интерес, они молодцы, впереди планеты всей... Не надо разрушать пермскую школу, но попытаться ввести новые идеи, которые у нас появятся, если они себя оправдают, можно. Я думаю, каждый разумный директор школы будет думать об этом, но он будет ждать, пока мы поэкспериментируем.

- Филиалы академии планируете открывать?

- Мы бы хотели. Но вопрос в кадрах. Очень мало толковых педагогов, людей, с которыми можно было бы дело делать. Сейчас моя задача - сделать новый образовательный процесс необратимым. Потом эту систему можно передать другим, но она пока еще очень зыбкая. Это эксперимент. Мы знаем, как преподавать систему Вагановой, но мы не знаем, как подействует то количество гимнастики, которое мы предлагаем детям, на их физику. Надеемся, все будет хорошо. Мы очень внимательно работаем.

Судьба

- В одном из интервью вы сказали, что мы перестали выстраивать судьбу как долгий путь. Когда речь о балете, этот путь определяется очень рано, но не все связывают свою жизнь с балетом.

- Каждый человек - творец своей судьбы. Безусловно, существуют внеземные силы, которые определяют какие-то вещи, с ними спорить бессмысленно, но есть много моментов, которые зависят от самого человека. Его позиция в конструировании своей судьбы очень важна.

Мой сын не знает, чем ему заняться в жизни. У него есть интересный творческий потенциал, но он в поиске, а ему уже двадцатый год. Когда родитель отдает своего ребенка к нам, в 18 лет ребенок получает профессию, которая обеспечивает его и даже его родителей хорошей жизнью. Эта профессия определяет жизнь: человек потом может стать и педагогом, и хореографом. Родители могут быть спокойны за своих детей-артистов балета.

- А как вы можете помочь своему сыну?

- Общаться с ним, вызывать его на разговоры, которые являются размышлениями на эту тему. Он должен осознавать, что каждый прожитый день - это дар божий, и его нужно посвящать чему-то созидательному, осмысленному, потому что каждый день дан не просто для пустоты времяпрепровождения, а для того, чтобы наполнить чем-то важным себя и окружающий мир. Это проявляться может в чем угодно, в любой профессии: в самой высокой и в самой обыкновенной. Имеет значение только, что эта профессия востребована. Если ты чувствуешь, что люди нуждаются в тебе, что ты сам выбрал правильный путь, ты должен очень активно идти по этому пути, создавая свою жизнь как успешную пьесу. Каждый человек пишет сценарий своей судьбы и должен стараться, чтобы в конце был happy end.

- Успешные пьесы - обычно трагедии.

- Какой бы трагической ни была судьба, надо успеть сделать что-то значительное, чтобы это была именно трагедия, а не несчастный случай.

- Каковы для вас критерии успеха? Часто люди хотят заниматься одним, а успешность определяется другими вещами, например, необходимостью помогать своей семье.

- Мне повезло, я рано почувствовал судьбу. Кому-то это дается сложнее и позже. Главное - слышать себя и прислушиваться: судьба каждому дает шанс. Я убежден, нет такого человека, которому не был дан шанс почувствовать свое признание, пойти по этому пути, но многие по разным причинам не слышат. Знаки даются, их нужно уметь расшифровывать.

- Это чувство реализованности себя в жизни зависит от общественно-политической ситуации в стране?

- Отчасти да, но не во всем. В советское время были большие препятствия, чтобы реализовать свои идеи, но все равно я сделал свой театр, творческое имя, репертуар. Сейчас у меня практически идеальные условия художника, которому верит государство. И я отдаю себя полностью, чтобы оправдать доверие и возможности, которые мне сегодня даны. Не всегда так было, но даже в те трудные времена, когда меня ограничивали, я все равно до конца боролся за право быть художником. Судьба наградила меня за это упорство, жертвенность и преданность своему делу.

- Морис Бежар, например, чтобы создать свой театр, несколько раз менял страну проживания. Почему вы не уехали из СССР?

- Значит, мне здесь хорошо. Было бы плохо - уехал. А потом, для меня очень важен Петербург. Я понимаю русскую культуру, литературу, музыку, балет, душу человеческую, для меня очень важно это все. Я не могу работать в любых условиях, а в Петербурге могу. Я могу ездить по миру и показывать свои спектакли, но мне необходимо вернуться домой, работать, сочинять со своими артистами в нашем родном городе.

Страна

- Говоря о вашем спектакле «Реквием», вы сказали, что балет может быть гражданской акцией. Что такое балет как гражданская акция, это реакция на что?

- По-разному. Например, когда я выпускал «Реквием» в 1991 году в первый раз, премьера пришлась на первый день путча - 19 августа. Спектакль запретили, а когда через два дня мы показали премьеру, публика, четыре тысячи человек, принимали все так близко, потому что это было пережито теми днями. Наш спектакль вторгся в ту социальную жизнь, которой жили зрители. Я, когда ставил балет, не готовил социальную, политическую акцию, я делал спектакль. Но он совпал с путчем, и это прозвучало. Когда я делал «Братьев Карамазовых», важной для общества была тема отхода от Бога, от веры и мучительное возвращение к этой вертикали веры. В спектакле это есть, и публика осознает, что это больше, чем балет. Он может, как ни странно, радовать не только глаз, но передавать много идей, мыслей, чувств. Вся история нашего театра - это попытка раздвинуть возможности балета, показать, что это очень серьезное искусство, которому доступны глубокие философские идеи.

- А в сегодняшней жизни России вас что тревожит?

- Мне хочется, чтобы существующие в ней проблемы решались как можно быстрее. Не случайно сегодня президент говорит об ускорении промышленных реформ. Меня волнует то, что сегодня волнует всех: ускоренное развитие тех моментов жизни, которые необходимы, чтобы сделать страну еще более независимой и сильной, такой, в которой хотелось бы жить нашим детям. Меня очень тревожит, что из страны уезжают, переводят деньги на Запад, пытаются детей учить на Западе. У людей нет уверенности в завтрашнем дне, хотя сегодня, я убежден, многое говорит об обратном. Но инерция такова, что нужны более мощные рычаги воздействия на людей, на их мировоззрение, может быть, более сильная пропагандистская политика, потому что существует инерция мышления - там все хорошо, у нас все плохо.

- Все чаще я слышу, как люди сравнивают ситуацию в стране с 70-ми годами. Кажется, снова декларируют одни ценности, а живут другими. Самые разные аспекты нашей жизни, включая мораль и повседневное поведение, регулируются все большим количеством запретительных законов, а особого доверия к судебно-правовой системе общество не испытывает. Вам не кажется, что вы возвращаетесь во времена своей молодости?

- Искренне говорю: я так не считаю. Конечно, есть издержки производства, но, как говорят, нет правды на земле, но нет ее и выше. Сегодня совершенного государства я не знаю, и поэтому у нашего государства тоже есть вещи, которые требуют реформы. По поводу ценностей говорить не приходится: мир весь живет двойными, тройными стандартами, вся политика мира сегодня не совсем чиста, к сожалению. Можно говорить, что все плохо и жить нельзя, а можно говорить, что есть проблемы и их нужно решать. Возврата к 70-м я не вижу, я жил тогда и знаю, что это такое. Я бы целый список привел примеров, что мы живем в разные во всем времена.

- Давайте.

- Например, я могу творить, я абсолютно свободно выражаю свои идеи. Для меня сегодня не цензура является критерием, не комиссия чиновников, которая говорит, как мне нужно жить, а только зритель. Если я востребован зрителем, я существую. Цензор для меня - это моя творческая совесть и мой зритель. Разве такое было в семидесятые? Я каждый спектакль тогда сдавал по три-четыре раза, меня называли диссидентом, учили, как сочинять хореографию, называли мою работу не хореографией, а порнографией, меня выгоняли из страны. Это можно сравнивать?

Не надо все валить на систему, на страну; надо посмотреть на себя в зеркало и спросить: а ты совершенен, ты делаешь все, что мог бы сделать, чтобы себя самого и свою семью делать счастливыми? Сегодня, не изменяя себе, можно прожить достойную жизнь, быть высокопрофессиональным человеком и уважать себя. Это было невозможно в 70-е.

Вы говорите об этом легко, но даже не представляете, что это была совсем другая страна. Я видел этих председателей политбюро, поверьте мне, мы сегодня можем гордиться нашим президентом: это человек, достойно представляющий нашу страну в мире, а были времена, когда наши президенты двух слов сказать не могли, они представляли собой убогую презентацию образа Советского Союза, гораздо более достойного, чем его руководители. А то, что сегодня есть моменты, которые требуют очень серьезных изменений, так это каждый знает. Об этом только и говорит президент с утра до вечера.

Искусство

- А как вы к современному искусству относитесь? Что в изобразительном искусстве любите?

- Мое знание современного искусства заканчивается довоенным периодом. Если говорить о живописи, я очень люблю Рембрандта, Эль Греко, а в скульптуре, наверное, Родена люблю. Он близок моему понятию человеческого тела, поискам законченной эмоциональной формы.

- Выстраивая мизансцены, вы ориентируетесь на историю искусств? Для вас важны визуальные аллюзии и рифмы?

- Я человек образованный, во мне визуальная память существует, но я никогда специально не повторяю какую-то картинку, например, Веласкеса. В современном искусстве много прагматичного, я иду от других понятий. Искусство все-таки делается не разумом, а сердцем.

- Сегодня все чаще говорят о медиевизации сознания современного человека, о том, что для него желание чудесного важнее рационального взгляда на мир. На ваш взгляд, мы все еще живем в эпоху рефлексии и разумности или вступаем в пору нерефлексируемой игры чувств?

- Мы входим в эпоху, когда каждый человек будет развивать свой микромир. Не будет обобщенности стилистической, как во время романтизма, Ренессанса. Все разно­образие будет происходить от какого-то абсолютного волюнтаризма. Думаю, будет хаос творческих идей, и каждый будет реализовывать себя в меру своего таланта.

Справка

Борис Эйфман — ведущий российский хореограф. В 1972 году окончил балетмейстерское отделение Ленинградской государственной консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова. В 1977 году организовал «Ленинградский Новый балет» (сегодня Санкт-Петербургский государственный академический театр балета Бориса Эйфмана). Автор около сорока балетов. В застойное время ставил спектакли на музыку Yes и Pink Floyd, Родиона Щедрина и Игоря Стравинского, Антонио Вивальди и Дмитрия Шостаковича, выбирая нетривиальные сюжеты и выработав оригинальный стиль постановок. Многие его балеты имеют литературную основу («Анна Каренина», «Карамазовы», «Евгений Онегин», «Идиот», «Чайка»). Один из самых прославленных балетов – «Красная Жизель» (1997).