Одиссей, непреклонный в напастях
Представление начинается. В полумраке возникает актер, одетый в старую кольчугу с плеча придворного щеголя, мужчина крепкого сложения, с низким голосом. Это — призрак, это король, король и не король, а актер — это Шекспир, который все годы своей жизни, не отданные суете сует, изучал «Гамлета», чтобы сыграть роль призрака.
Джеймс Джойс, «Улисс», эпизод 9, в переводе С.С. Хоружего
В конце марта в Перми прошел четвертый открытый уральский поэтический фестиваль «СловоНова». Очередное событие оказалось во многом уникальным в сравнении с предыдущими фестивалями: оно прошло в кардинально новых условиях. Более того, на примере четвертого «СловоНова» можно, на наш взгляд, оценить «приживаемость» в крае начинаний времен культурной революции, их перспективы. О поэтах, фестивалях и социокультурных процессах в Пермском крае мы разговариваем с сокуратором «СловоНовы» Эдуардом Бояковым.
— В этом году у нас произошел хороший прорыв. И творческий, и зрительский. Заполняемость залов превзошла наши ожидания. Хотя я, вообще говоря, и без того не привык к пустым местам на наших проектах.
Удивительная публика: прийти в субботнюю ночь в Оперный театр, чтобы слушать стихи не самых модных нынче поэтов, причем стихи о смерти — это многого стоит. Посмотрите, сколько молодых людей было на событиях фестиваля, связанных с шестидесятниками, как много пожилых людей — на выступлениях совсем молодых поэтов.
Подобного нигде больше нет. Что такое обычный поэтический фестиваль? Дохленькая, не самая важная часть какой-нибудь книжной ярмарки, междусобойчик, бесконечная попойка и филологини, толкущиеся вокруг пьяных поэтов... Очень маргинальное, закрытое событие. Ну, как съезд толкиенистов. Положим, я знаю, что он где-то там происходит, но я же не пойду на съезд толкиенистов, если сам не толкиенист. А здесь совершенно другая ситуация. Фестиваль входит в город, он живет в этом конкретном театре, в этой библиотеке, в этих конкретных университетских аудиториях для всех горожан, для разных людей. Так и должно быть.
Так что сейчас я с вами с удовольствием соглашаюсь: это вписанный в контекст города фестиваль. Но для этого надо пройти определенный путь.
— Как рождался фестиваль?
— Экстремально. Раньше нашим месяцем был декабрь. Помню, в 2009 году в середине декабря температура минус 40 держалась целую неделю. Это было первое обстоятельство нашего фестиваля. Второе, невеселое: в этот месяц случилась «Хромая лошадь». И фестиваль не мог не реагировать на это событие.
К тому же «СловоНова» появился на пике так называемой пермской культурной революции. Естественно, к нему сразу возникло огромное недоверие: мол, ну вот еще один фестиваль, что еще там Мильграм (Борис Мильграм — прежний министр культуры Пермского края. — Ред.) с Бояковым придумают. Было очень непросто доказать местной литературной среде и городу в целом, что такое мероприятие нужно.
— Но ведь это не был полностью извне принесенный проект, ваш сокуратор литературовед Марина Абашева — местная.
— Верно. Андрей Родионов (поэт, сокуратор фестиваля. — Ред.) тоже некоторое время жил в Перми.
Просто литературная среда, похоже, еще более агрессивна и закрыта, чем, скажем, среда художников. Мне думается, что у художников, кинематографистов, театралов, во-первых, бывает больше денег — их обеспечивает ремесло. А поэт нынче практически обречен быть любителем. Во-вторых, литература — это совершенно частный вид деятельности. И поэты часто оказываются закрыты в обстоятельствах своего личного ада, герметичного, замкнутого только на себя, вне социального поля.
Открыть поэтов городу, рассказать им друг о друге — сложная задача. Для меня этот опыт важен прежде всего в разрезе сотрудничества с Родионовым и Абашевой. У нас очень хорошая команда, это, действительно, фестиваль трех кураторов. Мы замыкаем каждый свои профессиональные «углы», мы друг друга страхуем. Я прекрасно понимаю, что они знают местный и, шире, профессиональный контекст лучше меня. Плюс мой опыт организации собственных фестивалей, опыт работы с разными социокультурными моделями — все вместе это приводит к успеху.
— Что нового в этом году?
— Новые форматы и новые площадки. Например, мы опробовали так называемые публичные интервью. Я вел беседу с Верой Полозковой, Родионов — с молодыми ребятами-поэтами, Абашева — с Сергеем Гандлевским. Я думаю, что у такого формата есть хорошее фестивальное будущее.
Кроме того, в этом году мы потеряли «Сцену-Молот» (Эдуард Бояков основал этот пермский театр в декабре 2009 года и проработал его арт-директором по декабрь 2012-го. — Ред.). Это стало большой сложностью с точки зрения организации театральной программы. Когда в начале нашего пути театральная составляющая задумывалась как ключевая, мы, разумеется, имели в виду конкретную площадку. И работать без театральной материально-технической базы оказалось очень тяжело. Вот как это было: в 22:30 в Оперном закончился спектакль «Дуэнья», премьера. После этого мы за час собираем новую сцену, поднимаем оркестровую яму, делаем видео-сет и успеваем к началу — к полуночи. Уверяю вас, это непросто. Но нет худа без добра. Мы еще больше вышли в город, избавились от печати узкого формата, которой была отмечена «Сцена-Молот».
— А как шла подготовка фестиваля, вас ведь долго не было в Перми?
— Да, я возвратился в Пермь после большого перерыва. Здесь многое поменялось, да и у меня в жизни произошли важные события.
Подготовка шла невероятно тяжело и нервно: мы были вынуждены перенести мероприятие с декабря на весну. Это вызвало много некрасивой и неприятной возни в нашей среде, массу подковерных движений. В какой-то момент фестиваль стоял на грани закрытия — были такие настроения в нашей административной команде, ощущение, что мы никому здесь не нужны.
Бюджет? Стоимость этого фестиваля — шесть с половиной миллионов рублей. Это маленькие деньги для такого масштабного мероприятия, согласитесь! Такого фестиваля за шесть миллионов никто не сделает, ответственно говорю. И кто-то из наших оппонентов еще позволяет себе говорить, что мы чего-то недодаем городу... У нас, конечно, есть некая ресурсная гибкость, но здесь мы работали уже в ощущении границы, ниже которой нельзя опускаться. Если ресурсов было бы меньше, мы бы потеряли фестиваль.
Сейчас, видя этих замечательных зрителей, мы понимаем: хорошо, что не отступились, уговорили друг друга остаться, не совершили ошибки. Но было очень тяжело.
В результате получилась занятная ситуация: чтобы нас приняли, нам с Родионовым понадобилось сначала уехать из Перми, а потом вернуться. Видимо, все же у местных работал такой паттерн: столичные приезжали наворовать. А раз мы вернулись, то, значит, не в деньгах дело, и теперь мы свои. Публика принимала нас очень тепло.
— Да, за последние полгода в Перми изменилось многое. Очевидно, что художественная среда была в депрессии из-за ухода губернатора Олега Чиркунова. Удивительно, что я заметил признаки этой депрессии даже у тех, кто был ярым противником культурной революции. Они потеряли оппонентов, и их значимость упала. Марат Гельман сейчас не является идеологом пермского культурного проекта, и я не печалюсь по этому поводу. Он прекрасный галерист и опытный политтехнолог, но эти качества не имеют отношения к культурной политике, к сетевым проектам, к идеологии, к социокультурной среде края. Об этом я открыто говорил и ранее.
С губернатором Виктором Басаргиным я не знаком. У меня только что состоялась первая встреча с новым министром культуры Игорем Гладневым. Пока мы просто продекларировали друг другу наши взгляды и подходы. Я услышал заявления многообещающие и позитивные. Министр сказал о необходимости фокуса культурной политики на детском художественном воспитании. Совершенно согласен и искренне считаю, что отсутствие такового стало одной из главных ошибок предыдущей команды. Также он сказал о развитии территориальной политики и о внимании к городам края. Помню, я много раз шутил в сторону Гельмана, говоря, что он в крае был лишь однажды, когда летал с губернатором на вертолете в Чердынь. Это, конечно, преувеличение, но отсутствие внятной модели взаимоотношения с городами — это упущение. Сам я, кстати, за два лета объездил весь край, так что понимаю, что здесь происходит.
Сейчас, конечно, есть опасность застоя в Перми. Но есть, мне кажется, и возможность спокойного, мудрого аудита. Гладнев сказал, что многие его считают ретроградом, признал, что он действительно консерватор, но при этом открыт для новых подходов и готов слушать. Он подчеркнул очень важный для меня принцип — политик не должен навязывать своих вкусов. Короче говоря, в его речи я уловил легкий просвещенный консерватизм, и это обнадеживает. Конечно, это пока только лишь декларации, но если заявленные ценности будут реализовываться, думаю, моим проектам здесь найдется место.
К тому же мои ожидания базируются не на знании конкретных людей, конкретных политиков — я их в большинстве не знаю, но на моем опыте общения с меняющимися властными командами. Тех же министров культуры России на моем веку сменилось немало. Они приходят и уходят, а мне что, каждый раз чемоданы собирать? Или менять лицо проектов? Ничего подобного.
Я, например, как придумал «Золотую маску», так она и живет до сих пор. Так что я уверен, что можно работать с разными управляющими командами.
— То есть вы остаетесь в Перми?
Муза, скажи мне о том многоопытном муже
— Эдуард Владиславович, у меня сложилось впечатление, что фестиваль «СловоНова», если сравнивать его с мероприятиями, которые активно появлялись в крае в последние годы, наиболее вписался в пермский контекст.— В этом году у нас произошел хороший прорыв. И творческий, и зрительский. Заполняемость залов превзошла наши ожидания. Хотя я, вообще говоря, и без того не привык к пустым местам на наших проектах.
Удивительная публика: прийти в субботнюю ночь в Оперный театр, чтобы слушать стихи не самых модных нынче поэтов, причем стихи о смерти — это многого стоит. Посмотрите, сколько молодых людей было на событиях фестиваля, связанных с шестидесятниками, как много пожилых людей — на выступлениях совсем молодых поэтов.
Подобного нигде больше нет. Что такое обычный поэтический фестиваль? Дохленькая, не самая важная часть какой-нибудь книжной ярмарки, междусобойчик, бесконечная попойка и филологини, толкущиеся вокруг пьяных поэтов... Очень маргинальное, закрытое событие. Ну, как съезд толкиенистов. Положим, я знаю, что он где-то там происходит, но я же не пойду на съезд толкиенистов, если сам не толкиенист. А здесь совершенно другая ситуация. Фестиваль входит в город, он живет в этом конкретном театре, в этой библиотеке, в этих конкретных университетских аудиториях для всех горожан, для разных людей. Так и должно быть.
Так что сейчас я с вами с удовольствием соглашаюсь: это вписанный в контекст города фестиваль. Но для этого надо пройти определенный путь.
— Как рождался фестиваль?
— Экстремально. Раньше нашим месяцем был декабрь. Помню, в 2009 году в середине декабря температура минус 40 держалась целую неделю. Это было первое обстоятельство нашего фестиваля. Второе, невеселое: в этот месяц случилась «Хромая лошадь». И фестиваль не мог не реагировать на это событие.
К тому же «СловоНова» появился на пике так называемой пермской культурной революции. Естественно, к нему сразу возникло огромное недоверие: мол, ну вот еще один фестиваль, что еще там Мильграм (Борис Мильграм — прежний министр культуры Пермского края. — Ред.) с Бояковым придумают. Было очень непросто доказать местной литературной среде и городу в целом, что такое мероприятие нужно.
— Но ведь это не был полностью извне принесенный проект, ваш сокуратор литературовед Марина Абашева — местная.
— Верно. Андрей Родионов (поэт, сокуратор фестиваля. — Ред.) тоже некоторое время жил в Перми.
Просто литературная среда, похоже, еще более агрессивна и закрыта, чем, скажем, среда художников. Мне думается, что у художников, кинематографистов, театралов, во-первых, бывает больше денег — их обеспечивает ремесло. А поэт нынче практически обречен быть любителем. Во-вторых, литература — это совершенно частный вид деятельности. И поэты часто оказываются закрыты в обстоятельствах своего личного ада, герметичного, замкнутого только на себя, вне социального поля.
Открыть поэтов городу, рассказать им друг о друге — сложная задача. Для меня этот опыт важен прежде всего в разрезе сотрудничества с Родионовым и Абашевой. У нас очень хорошая команда, это, действительно, фестиваль трех кураторов. Мы замыкаем каждый свои профессиональные «углы», мы друг друга страхуем. Я прекрасно понимаю, что они знают местный и, шире, профессиональный контекст лучше меня. Плюс мой опыт организации собственных фестивалей, опыт работы с разными социокультурными моделями — все вместе это приводит к успеху.
— Что нового в этом году?
— Новые форматы и новые площадки. Например, мы опробовали так называемые публичные интервью. Я вел беседу с Верой Полозковой, Родионов — с молодыми ребятами-поэтами, Абашева — с Сергеем Гандлевским. Я думаю, что у такого формата есть хорошее фестивальное будущее.
Кроме того, в этом году мы потеряли «Сцену-Молот» (Эдуард Бояков основал этот пермский театр в декабре 2009 года и проработал его арт-директором по декабрь 2012-го. — Ред.). Это стало большой сложностью с точки зрения организации театральной программы. Когда в начале нашего пути театральная составляющая задумывалась как ключевая, мы, разумеется, имели в виду конкретную площадку. И работать без театральной материально-технической базы оказалось очень тяжело. Вот как это было: в 22:30 в Оперном закончился спектакль «Дуэнья», премьера. После этого мы за час собираем новую сцену, поднимаем оркестровую яму, делаем видео-сет и успеваем к началу — к полуночи. Уверяю вас, это непросто. Но нет худа без добра. Мы еще больше вышли в город, избавились от печати узкого формата, которой была отмечена «Сцена-Молот».
— А как шла подготовка фестиваля, вас ведь долго не было в Перми?
— Да, я возвратился в Пермь после большого перерыва. Здесь многое поменялось, да и у меня в жизни произошли важные события.
Подготовка шла невероятно тяжело и нервно: мы были вынуждены перенести мероприятие с декабря на весну. Это вызвало много некрасивой и неприятной возни в нашей среде, массу подковерных движений. В какой-то момент фестиваль стоял на грани закрытия — были такие настроения в нашей административной команде, ощущение, что мы никому здесь не нужны.
Бюджет? Стоимость этого фестиваля — шесть с половиной миллионов рублей. Это маленькие деньги для такого масштабного мероприятия, согласитесь! Такого фестиваля за шесть миллионов никто не сделает, ответственно говорю. И кто-то из наших оппонентов еще позволяет себе говорить, что мы чего-то недодаем городу... У нас, конечно, есть некая ресурсная гибкость, но здесь мы работали уже в ощущении границы, ниже которой нельзя опускаться. Если ресурсов было бы меньше, мы бы потеряли фестиваль.
Сейчас, видя этих замечательных зрителей, мы понимаем: хорошо, что не отступились, уговорили друг друга остаться, не совершили ошибки. Но было очень тяжело.
В результате получилась занятная ситуация: чтобы нас приняли, нам с Родионовым понадобилось сначала уехать из Перми, а потом вернуться. Видимо, все же у местных работал такой паттерн: столичные приезжали наворовать. А раз мы вернулись, то, значит, не в деньгах дело, и теперь мы свои. Публика принимала нас очень тепло.
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен
— В крае за последний год сменилась управленческая команда, и, конечно, жизнь пермского культурного проекта потускнела. Что вы ждете от этих изменений?— Да, за последние полгода в Перми изменилось многое. Очевидно, что художественная среда была в депрессии из-за ухода губернатора Олега Чиркунова. Удивительно, что я заметил признаки этой депрессии даже у тех, кто был ярым противником культурной революции. Они потеряли оппонентов, и их значимость упала. Марат Гельман сейчас не является идеологом пермского культурного проекта, и я не печалюсь по этому поводу. Он прекрасный галерист и опытный политтехнолог, но эти качества не имеют отношения к культурной политике, к сетевым проектам, к идеологии, к социокультурной среде края. Об этом я открыто говорил и ранее.
С губернатором Виктором Басаргиным я не знаком. У меня только что состоялась первая встреча с новым министром культуры Игорем Гладневым. Пока мы просто продекларировали друг другу наши взгляды и подходы. Я услышал заявления многообещающие и позитивные. Министр сказал о необходимости фокуса культурной политики на детском художественном воспитании. Совершенно согласен и искренне считаю, что отсутствие такового стало одной из главных ошибок предыдущей команды. Также он сказал о развитии территориальной политики и о внимании к городам края. Помню, я много раз шутил в сторону Гельмана, говоря, что он в крае был лишь однажды, когда летал с губернатором на вертолете в Чердынь. Это, конечно, преувеличение, но отсутствие внятной модели взаимоотношения с городами — это упущение. Сам я, кстати, за два лета объездил весь край, так что понимаю, что здесь происходит.
Сейчас, конечно, есть опасность застоя в Перми. Но есть, мне кажется, и возможность спокойного, мудрого аудита. Гладнев сказал, что многие его считают ретроградом, признал, что он действительно консерватор, но при этом открыт для новых подходов и готов слушать. Он подчеркнул очень важный для меня принцип — политик не должен навязывать своих вкусов. Короче говоря, в его речи я уловил легкий просвещенный консерватизм, и это обнадеживает. Конечно, это пока только лишь декларации, но если заявленные ценности будут реализовываться, думаю, моим проектам здесь найдется место.
К тому же мои ожидания базируются не на знании конкретных людей, конкретных политиков — я их в большинстве не знаю, но на моем опыте общения с меняющимися властными командами. Тех же министров культуры России на моем веку сменилось немало. Они приходят и уходят, а мне что, каждый раз чемоданы собирать? Или менять лицо проектов? Ничего подобного.
Я, например, как придумал «Золотую маску», так она и живет до сих пор. Так что я уверен, что можно работать с разными управляющими командами.
— То есть вы остаетесь в Перми?
— Конечно, я поменял модус отношений с городом. Сейчас я не вижу на уровне руководителей региона цельной команды в культурной сфере, с которой я работал бы по-дружески, которой присягал и с которой себя отождествлял. Нет, я сейчас выстраиваю более профессиональные отношения. Но здесь в Перми есть два невероятно важных для меня обстоятельства, ради которых я готов общаться с разными политиками.
Первое — сложилась крутая продюсерская команда. На базе Театра-Театра проведено 16 фестивалей. Были конфликты, много радостных моментов, но все это время шла учеба. Мы получали новый опыт, новых людей, возможности что-то апробировать, что-то новое предложить. Пермяки, которые работали в этой команде, могли сотрудничать с профессионалами первого ряда. Специалисты, которых мы привозили в Пермь на наши фестивали — это либо одни из лучших спецов в стране, либо самые лучшие. И сегодня, после 16 фестивалей, — это очень сильная команда.
— Она надолго сохранится?
— Очень больной вопрос. Понятно, что у Москвы есть что предложить. И эти люди, которые с нами делали фестивали высочайшего уровня, пусть даже в провинциальном городе, легко могут найти себе работу по всей стране. Вот минувшей осенью ушел директор Театра-Театра Юрий Милютин, теперь он будет работать в столице, скоро будет объявлено, где. Пошла волна оттока из Перми. Примеров много. Причем я уверен, что дело не в конкретной замене Милютина на Владимира Гурфинкеля. Это процесс более глубокий. По поводу одного конкретного человека, который карьерно растет, конечно, радуешься, но когда складывается явная тенденция исхода специалистов с территории — это расстраивает. И я считаю своей задачей как-то удержать этих людей в городе, хотя бы на проектной деятельности.
Теперь второй аспект. Я общаюсь с большим количеством руководителей и первых лиц разных субъектов нашей большой федерации. С некоторыми губернаторами — глубже, чем общался с Чиркуновым.
И прекрасно понимаю, что я им интересен не только благодаря моему московскому опыту, им важно, что я работал в Перми. Я вижу, что их очень сильно зацепило происходящее здесь: все много что слышали, постоянно расспрашивают о деталях, высказывают мнение. Так что возможность работать в других областях и с большими бюджетами у меня есть. Но ни в одном из тех городов, где мы с моими московскими соратниками можем что-то начинать, нет такого зрителя, как в Перми! Четыре года мы тут не зря работали. При этом я отдаю себе отчет в том, что, как бы сильно я ни расходился во взглядах с руководством пермского проекта, особенно в последний период, эта публика не мной создана, она создана всеми нами. Готовность публики воспринимать сложные, междисциплинарные представления создана, безусловно, Маратом Гельманом и Борисом Мильграмом. Сейчас, кстати, многое делает Теодор Курентзис, который работает тем самым и на мои фестивали. Такой среды в другом регионе не получишь.
Многих людей города посетил и обычаи видел
— Вы говорите об отзывчивой публике и малых бюджетах, но разве не логично в такой ситуации иметь спонсорскую помощь?— Это очень большая проблема. Я много хорошего сказал про пермскую публику, а теперь скажу кое-что нехорошее про пермских «игроков»: в городе просто катастрофа с мотивированностью лидеров бизнеса. Я где-то недавно слышал, что Пермь занимает одно из ведущих мест в стране по количеству продаваемых автомобилей порше на душу населения. Но, к сожалению, она не занимает никаких мест по количеству меценатов, людей, которые создают поле для частно-государственного партнерства. Если бы такое партнерство возникло, оно привело бы к невероятно позитивным результатам. Это еще один полюс возможного влияния на чиновников, помимо социального фактора, о котором мы говорили раньше, — бизнес, который бы провоцировал власти двигаться в новом культурном направлении.
Когда мы сейчас приходим с предложением к пермским чиновникам, то в их сознании мы — просящие денег на какие-то там свои проекты. Отсюда соответствующее отношение. Но если бы я приходил, имея за собой спонсора — это ситуация иная. Вот, например, как я ту же « Золотую маску» делал, первые фестивали. У меня было подтвержденное финансирование от компании Аристон, которая только вышла на российский рынок, от Нескафе, которые вышли на рынок с брендом Голд, и от Билайна, который недавно начал продавать первые сотовые телефоны, огромные и тяжеленные. Я пришел к тогдашнему замминистра Швыдкому, открыто говорил об этих деньгах и заявлял, что фестиваль я сделаю в любом случае, но мероприятие может быть намного больше и круче, если вы, министерство культуры России, в нем поучаствуете. Согласитесь, более выигрышная позиция для переговоров. Но для такого положения нужно иметь спонсорскую базу. А сейчас кроме Агишевых в Перми — пустота.
Другая большущая проблема Перми — отсутствие экспертизы. У здешних немногочисленных экспертов нет ни свободы, ни самостоятельности, ни конструктивности. Много эмоций и игры. Сколько я видел огромных текстов от Аверкиева (Игорь Аверкиев — эксперт Пермской гражданской палаты. — Ред.) про то, какое зло представляют из себя варяги! Сколько я встречал проклятий в адрес пермского проекта со стороны писателя Иванова или еще кого-то! Им сейчас легче, радостнее? Сомневаюсь.
Уважение к художнику и достоинство, которые подразумевает профессия критика, должны быть абсолютными. Я должен этих людей воспринимать как партнеров, мы должны вместе делать фестивали, а я за четыре года почти ничего внятного и конструктивного здесь так и не услышал. Пусть хоть кто-нибудь аргументированно объяснит мне, например, что фестиваль «СловоНова» Перми не нужен. Или наоборот, очень нужен. Постоянно в кулуарах фестиваля слышу восторги, мол, Эдуард, как здорово, такой расчудесный фестиваль вы сделали. Да я же не прошу хвалить нас в кулуарах, где ваше собственное открытое мнение? Не я, а вы должны объяснить Басаргину, Кочуровой (Надежда Кочурова — заместитель председателя правительства Пермского края по социальной политике. — Ред.) и Гладневу, какой фестиваль, какой театр, какие программы нужны. Это же ваш город!
Теперь представим себе идеальную ситуацию: с одной стороны, зрительское, социальное поле, оно уже есть и очень крепкое. С другой стороны — крепкий бизнес, самостоятельные лидеры, которые готовы рисковать, готовы поддерживать своими деньгами то, что они выбирают. И третья опора, которая могла бы быть, — это независимое экспертное поле, интеллектуальная среда, элита. У них нет денег, они не выражают среднее мнение социума, но именно они скажут, вот, мол, Белла Ахмадуллина на вашем фестивале — это хорошо, но еще обязательно нужен, положим, Аркадий Драгомощенко. И их будут слушать.
Если такое коллективное поле сложится, куда денется Басаргин в такой ситуации? Что он имеет против нас, состоявшихся профессионалов — да ничего, слава богу. Он вынужден будет помогать художникам. Потому что лозунги и идеологемы не власть должна сообщать народу, их должны придумывать мы — творческая и научная элита. И если новая власть сможет эти идеи улавливать и как-то модерировать, реализовывать — вот это и будет здоровая ситуация.