Как пройти долину смерти

Танталатовы муки

- Будь у нас возможность провести клинические испытания, мы в течение трех лет заняли бы 3% на отечественном фармрынке емкостью 4 млрд рублей, - рассказывает директор ООО «Соти» Александр Осминин.

Его компания пытается реализовать инновационный проект выпуска танталата иттрия - рентгеноконтрастной наножидкости для медицинской диагностики. Аналогов в мире нет. Среди основных характеристик, обеспечивающих конкурентные преимущества препарата перед йодсодержащими, - снижение вредного воздействия на организм обследуемых. Это как раз то, чего давно ждут онкологи, особенно детские. А еще - улучшение качества рентгеновских снимков и снижение стоимости в два-три раза по сравнению с применяемыми препаратами. В настоящее время в РФ используются только импортные рентгеноконтрастные средства, производимые в основном фирмами «Никомед» и «Шеринг». Технология изготовления нового препарата основана не на импортном, а на отечественном материале, который синтезируют для «Соти» в Пермском крае. Доклинические испытания он прошел. Разработаны и утверждены ТУ на танталат иттрия и методика определения его подлинности. Казалось бы, нужно срочно проводить клинические испытания и начинать опытно-промышленное производство, чтобы понять, как препарат будет принят рынком. Но тут проект застрял.

Инвестора для оформления идеи в «Соти» нашли: проект поддержали фонд Бортника и правительство Свердловской области. Первый раунд финансирования помог разработать теорию и методики, получить три патента. На этом деньги кончились. Александр Осминин рассказывает, что изнурительные поиски инвестора для последующих этапов результатов не дали. Танталат иттрия спустился в долину смерти.

Директор АНО «Прикамский центр стратегического планирования» (Пермь) Александр Рассошных уверен: мы еще не научились четко разделять функций инноватора, инвестора и делового капиталиста, того самого, который наладит промышленное производство.

- Каждый должен заниматься своим делом. Инноваторы продают наработки стратегическому партнеру и выходят из проекта, за ними остаются авторские права. А права собственности - за теми, кто обладает компетенциями, деньгами и стратегией использования этого продукта. Загвоздка в том, что авторы идей не готовы с ними расстаться.

Тех, кто соглашается, по оценкам экспертов, лишь 5 - 7%. Инноватор считает, что он может сам все вытянуть. И дело тут вряд ли ограничивается низкой деловой культурой. Определяющий момент - неэффективная модель защиты интеллектуальной собственности.

- Российский патент - это совсем не то, что патент за рубежом, - говорит Александр Липилин из Института электрофизики УрО РАН. - Обладатель последнего постоянно получает прибыль от своего изобретения. В США патент - это форма выхода изобретателя из бизнеса, капитализация его усилий. В России - только информация.

Нежелание инноватора расстаться с идеей - не единственная причина его неэффективного взаимодействия с бизнесом. Начальник управления инвестиций АНО «Инновационный центр малого и среднего предпринимательства Свердловской области» Максим Штейгервальд:

- Коммерческие деньги ищут инновационный бизнес, но им нужен абсолютно понятный алгоритм возврата инвестиций. Для этого необходимо три компонента: конкурентоспособное изобретение, адекватно сформулированная бизнес-модель и качественная команда, которая сможет реализовать проект. Вот почему, например, в медицинских проектах второй этап клинических испытаний практически не финансируется - до его окончания непонятно, можно ли коммерциализировать идею. Вполне возможно, что стоимость изобретения будет равна нулю, потому что оно не будет допущено к рынку. Представьте себе воронку: за 2011 год к нам за поддержкой обратились по 805 проектам, из них 49 отобраны для дальнейшей работы по привлечению инвестирования.
17 получили конкретные предложения от бизнеса, и лишь четырем в итоге удалось привлечь финансирование. Отбор очень жесткий.

Моисей или Сусанин?

Очевидно, что сегодня частный бизнес не готов финансировать проекты на этапах, где рыночные перспективы трудно прогнозируемы. Кто может встать на место частного инвестора в вопросе финансирования второй стадии стартапа? Первое, что приходит в голову, - государство, ведь оно обеспечивает первые раунды. Почему бы не развить успех? Директор по инвестициям ЗАО «Управляющая компания» Александр Мецгер:

- В том, что государство, профинансировав ранние стадии работ, не обеспечивает дальнейшие инвестиции, есть определенное лукавство. Оно в лице своих институтов развития готово вкладываться в проекты на гораздо более поздних этапах. Но оно ведет себя так же, как частные инвесторы: главное условие - очевидная коммерческая состоятельность. Примером могут служить требования, предъявляемые Роснано, по срокам окупаемости в три-пять лет. Подобные проекты вполне способны привлекать и частное финансирование. Проще говоря, участие государства в них не столь уж необходимо, а скорее даже вредно и избыточно.

Есть давно апробированный в мировой практике инструмент - венчур. Фонды работают как посредники между проектом малого предприятия и его покупателями. Зарабатывает венчур на продаже капитализированной доли проекта. Модель проста: фонд ищет разработки, финансирует их, насыщает интеллектуальным потенциалом и добивается получения промышленных образцов. Доказав тем самым техническую реализуемость идеи, он продает долю в проекте стратегическим инвесторам, готовым развивать производство дальше.

- В России институт венчурных фондов отсутствует, - говорит проректор по инновациям Уральского федерального университета Сергей Кортов. - Как только этот слой появится, мы получим источник финансирования для проектов, которые уже прошли стадию идеи и НИОКР, но еще не дошли до этапа самостоятельного разворачивания производства.

Российских частных фондов действительно не так много. В основном на рынке представлены западные фонды, но они предпочитают вкладываться преимущественно в крупные проекты в сфере ИT. Во многих регионах венчурные фонды созданы с использованием денег из федерального и регионального бюджета, но у них очень мало проектов. Венчурный бизнес - крайне рискованный, а трата бюджетных средств без получения эффекта - это фактически уголовное преступление. И если никаких изменений в законодательстве не произойдет, то ждать активности от таких фондов вряд ли стоит.

- Яркие примеры фондов такого типа - Роснано и Сколково, - продолжает Сергей Кортов. - Они могут потратить деньги и не получить продукт только на стадии НИОКР. А дальше - проблема: будучи использованными на производстве, средства теряют статус безвозвратных. То есть государство должно взамен что-то получить. Нормативно этот механизм очень плохо проработан, риски никто брать на себя не хочет.

Например, Роснано диктует в инвестиционном договоре такие условия: если целевые индикаторы не будут выполнены, например, объем выпущенной нанопродукции окажется меньше, чем заявлено, получатель денег или его поручитель возвращает их в бюджет РФ.

Кроме того, созданные регионами фонды слишком малы: их размер в среднем - 10 - 20 млн долларов. Собственная норма прибыли с учетом рисков становится для них заоблачной. Самый маленький фонд в США - минимум 100 млн долларов. На 20 млн там никто фонд организовывать не будет: издержки на его содержание превысят доходы от деятельности.

На наш взгляд, условия для появления венчурной индустрии в России нет. На Западе такие фонды создает группа бизнесменов, до этого вырастившая несколько десятков средних или пару-тройку крупных собственных инновационных стартапов. В России такой прослойки пока не появилось. Крупными корпорациями, как правило, управляют наемные менеджеры, у которых нет личного интереса.

Неоконченная пьеса для инновационного пианино

Что в такой ситуации делать? Теоретический ответ на этот вопрос мы давали не раз (см. например «Шило как внутренний стержень», «Э-У» №18 от 09.05.2011 или «В парк», «Э-У» №39 от 03.10.2011 ). Его общий смысл заключается в том, что инновациям нужна среда. А в России ее как не было, так и нет.

Безусловно, прав Сергей Кортов, когда говорит, что нужен госзаказ на инновационную продукцию. Пока у рынка нет в ней потребности, внутреннего производителя должна поддерживать власть. Пускай даже этот механизм ущербен. Сегодня он связан с обязательством двух десятков компаний с госучастием - Роскосмоса, Русгидро, Газпрома, Роснефти и прочих - сформировать заказ на инновационную продукцию. Да, крупным компаниям это не нужно (зачем Газпрому что-то менять, если он зарабывает триллион рублей чистой прибыли?), но, возможно, это хоть как-то оживит финансирование стартапов в долине смерти.

Правы и те, кто утверждает, что развитию инновационного бизнеса мешает отсутствие инфраструктурных площадок. На этапе идеи компании вполне могут содержаться университетами или фондами поддержки малого предпринимательства, которые есть в каждом субъекте федерации. А на этапе промышленных испытаний для них уже нужны полноценные технопарки. Их опять же нет, или они не эффективны. Сергей Кортов: «На базе УрФУ размещено более 50 малых предприятий, и около десятка выходят на вторую стадию, шесть уже получили положительное решение инвесткомитета Сколково, должны иметь свою производственную базу. И перед нами встала проблема: где их размещать? Два года бьемся за получение финансирования технопарка "Университетский", но решение до сих пор не принято».

О каком развитом венчурном рынке может идти речь, если малый инновационный бизнес, и без того в 90% случаев обреченный на провал, еще 9,9% риска добирает за счет институциональных барьеров?