Харчевое перевешивает идеальное
Россия разучилась жить в провинции: малым городам не хватает любви и заботы жителей.В моем букваре ученицы одной из московских школ девочки поливали цветы в палисаднике, мальчики пилили дрова. Герои любимых детских книг жили в чудных маленьких городках, где соседи звали друг друга на чай. Светлые и нежные картинки счастливой жизни в провинции. Односельчанке моей бабушки родители сбыли на лето внука, так «городская» невестка, приехав, обомлела: грязный сыночек ел немытое яблоко. Полный крестьянского достоинства ответ свекрови передавала вся деревня: «Тебе ведь нравится мой сын? Вот он среди свиней и вырос».
С художником Леонидом Тишковым мы говорили о жизни и умирании малых городов, о долге человека перед местом, в котором он живет. В поэтическом мире художника жизнь депрессивных городов одушевляется любовью к культурным ландшафтам, чувством долга по отношению к месту и предкам. Я вспоминала соседку бабушки и тех старых жителей «идиллической» провинции: они несмотря ни на что дорожили своим домом, своим миром. Но своих детей, тем не менее, отправили жить в большие города.Сегодня у российских малых городов проблемы те же, что и у больших: везде граждане могут быть несчастны, но у одних городов есть ресурсы для создания соблазнительного образа, а у других нет уверенности, что такой образ необходим и возможен. Деньги в таких городах все равно превратятся в депрессивные, неуютные пространства, плохое здравоохранение, образование и далее по списку. С любыми, даже большими деньгами мы все равно построим тот мир, что у нас в голове.
— Леонид Александрович, вы родились и выросли в Нижних Сергах Свердловской области, многие ваши произведения связаны с этим городом. Как в небольшом городе жить?
— Чем хороши маленькие города в глубинке России — они все очень разные и все имеют свое мифопоэтическое строение, совершенно отличные от других мест «космосА», как говорил культуролог Георгий Гачев. Каждый край со своим характером! Просто нужно глубоко, «печенками» прочувствовать то место, где ты родился, где живешь, и тогда оно станет твоим, будет тебе понятно, прекрасно, удивительно. В нем ты каждый раз сможешь находить много того, что будет тебя поддерживать, формировать как человека, жителя этой земли.
— Вы любили этот город.
— Я помню, как его любили мои родители. Мать работала учительницей начальных классов в пятой школе, школа располагалась на берегу пруда, а пруд обрамляли высокие холмы. Так вот, она выводила меня и братьев на берег пруда, показывала на горы, леса, на маленькие уютные домишки на берегу и говорила: «Смотрите, в каком красивом месте вы живете». Эта красота, к сожалению, теряется из-за бездумного и неправильного отношения к месту, где люди живут и воспитывают своих детей.
Город vs Жители
— Маленькие города часто выглядят безнадежно депрессивными, там из чувства самосохранения жить не хочется. Достаточно ли красоты пейзажа, чтобы человек был счастливым? Мы же говорим о жизни в городе, внутри организма, который создает человек?— Этот организм очень хорошо работал. Мне не хочется говорить, что во времена Советского Союза все было лучше, а сейчас стало хуже. Но завод гармонично существовал внутри того социума. В Нижних Сергах было около 12 тысяч населения, большинство работало на металлургическом заводе. Я не могу сказать, были ли безработные, но мне казалось, что этот организм работал: производство, социальные службы, культурные учреждения — все в едином комплексе. Каждый год я думал, что вот пройдут 90-е годы, вся эта неразбериха, возникнет новое поколение, которое откажется от старого опыта и приобретет новый, поймет, что мы живем, чтобы жизнь была полноценной, чтобы мы испытывали счастье. Человек работает, чтобы быть счастливым, работа как таковая не может просто съедать нашу жизнь.
А потом завод стали перепродавать, сейчас он наполовину законсервирован, окружен огромным забором, и произошло самое обидное: завод стал некой чужеродной структурой. Возникло отчуждение территорий города заводом. В Нижних Сергах были старинные дома с резными наличниками, был музей — сейчас он закрыт, был кинотеатр «Авангард» — теперь это просто развалюха, ее арендуют столовая или аптека и там давно никакого кино не показывают. Клуб стоит полупустой, периодически там проводят мероприятия, но чаще торгуют шубами или скупают волосы у населения. Пятая школа, где моя мама работала более сорока лет, потрясающее деревянное здание с огромными окнами на живописный пруд, долго стояла с выбитыми стеклами. Потом жители растащили дерево, кирпичи. Потом сломали. Возникает синдром беспамятства у старожилов, у коренных жителей — вот что самое обидное.
— С чем вы это связываете? Рухнул советский мир. Трансформируется индустриальное общество. Как следствие, люди разучились жить в маленьких городах? Или они вообще разучились жить с достоинством?
— Почему земляки, друзья, родственники, а я считаю, что сергинцы каким-то образом все мои родственники, почему они не сохраняют даже крохи того, что могло бы быть лицом города? Например, на старой центральной улице завод отрезал одну часть, и там бросили старинные купеческие дома. Вся улица могла бы быть очень интересной, она могла стать оригинальным лицом города. Теперь политика такая: на другой стороне улицы несколько есть замечательных домов, которым больше ста лет, они закрыты, не отапливаются, а когда от морозов, от жары они разрушатся, их снесут. Но администрация области, района должна понять, что человек не может жить только магазинами, столовой, отоплением, работой на заводе. Человеку нужно много всего, чтобы жизнь была полноценной. Очень важен культурный фон, визуальная составляющая места, где он живет. Ему нужна картинка. Возьмем художника, писателя и спросим, в чем источник его творчества, и он скажет: «Я родился там-то и я видел перед глазами вот это». Я считаю преступлением уничтожать пейзажи родных мест — они во многом уникальны. Есть Красная книга животных. Должна быть и Красная книга ландшафтов.
— Но насколько самим местным жителям нужен этот город и этот ландшафт?
— Все мои друзья, оставшиеся там, переживают. Это я уехал, но у меня сердце кровью обливается, когда я вижу, что жители позволяют себе такие вещи. Там есть просто японский пейзаж красоты неописуемой: голубой пруд и темно-серые уральские скалы, и растут золотые сосны на замоховевших камнях. Они так красивы! Каждый раз приезжаешь и видишь, как жители, то ли туристы, то ли рыбаки, топором зачищают кору. Им для костерика проще, чем собирать валежник, взять топором — и по сосне. Они снимают кору, срезают в щепу живое тело дерева и жгут. Потом приезжаешь на следующее лето и видишь: вот она валяется, эта сосна. Упразднили егерей, это проще для бюджета. Теперь осталось дело за малым — закрыть завод, люди все разбегутся, дома все рухнут. Мы несем потери за потерями, многое уже невосполнимо. Нужно было в течение этих двадцати лет придумать другую историю этому городу.
— Кто это должен делать? Люди, которые уничтожают сосны, не защищают дома? Умеют ли они жить в таком городе?
— Может, это наша уральская безынициативность? Можно сослаться на то, что нас когда-то силком привезли как крепостных на подводах, высадили, дали мотыгу и кайло, и мы работали сотни лет без передыху, копали руду и делали металл. Институт этнологии и антропологии РАН посылал в Нижние Серги экспедицию, и есть доклад о том, что город находится в депрессивном состоянии. И люди там лишены инициативы: то ли нехватка йода, то ли пришло поколение, которое разучилось видеть красоту мира.
Эпоха vs Поэзия
— В Нижних Сергах меня в свое время удивило изобилие указателей «На курорт». Почему санаторий не стал фактором развития города?— Я помню, мы с друзьями думали в начале 90-х о том, что вот завод постепенно загибается и хорошо бы развить курорт, где многие могли бы работать. Была попытка приезжих бизнесменов сделать там горнолыжный склон: вырубили часть леса, но на этом все закончилось.
Я был в этот раз на курорте: он пребывает в перманентном ремонте, некоторые корпуса закрыты. Народ туда неохотно ездит: отзывы плохие — то в бассейне лягушку встретят, то еще что-то. Я не могу проводить анализ, я только как художник могу наблюдать. И я вижу, как мои Нижние Серги за двадцать лет стали значительно хуже. Они просто развалились, похожи на город-зомби, трухлявый улей. Нужно что-то делать, а не говорить человеку: ты поработал, получил деньги, взял кредит, купил машину, пошел в супермаркет, затоварился и сиди смотри телевизор, а в отпуск езжай в Египет или куда-нибудь там. Но зачем же я буду здесь жить, я могу уехать в другое место.
— И вы, и многие говорят: не уехать, а убежать.
— Побег — это не так просто. Человек как дерево с корнями. Скажи дереву: зачем здесь стоишь, ты в тени все время, иди вон туда, там же солнце, там будешь цвести. А оно тебе в ответ: прости, но у меня корни. Так и у людей — у них тут детство прошло, семья появилась, деды-прадеды похоронены. Надо же быть по характеру «перекати-поле», чтобы собрать пожитки и просто уехать, где-то в чужом краю найти работу. У нас не может быть американской модели: где получил работу, там и живешь. Русские не были кочевым народом, даже переехать в соседнюю деревню было сложно, строились вместе, жили одним домом две-три семьи, помогали друг другу.
— Но того общества с традиционными семьями, крепкими соседскими отношениями нет. Местные ландшафты хранят память о XVIII столетии. Но насколько продуктивно сегодня ценности современной жизни сопрягать с образами старой или советской России? Это будут рассуждения о том, как было, но не как должно быть.
— Я новых идей не вижу. Я боюсь и за Москву: она тоже теряет старое, а новых идей нет или они глобализированные. Культура — это столетиями наработанный образ места, внутренний язык. Я был у своих французских друзей в Узерше, что в центре Франции. Они живут в таких сказочных хоромах — в старинном деревянном доме, холят и лелеют его. Я понимаю, трудно его содержать, надо отапливать, ремонтировать. Но они знают: брось его, и он разрушится. Можно за неделю построить панельный домик. Но когда смотришь на этот деревянный дом, а за ним открываются долина, горы — ты понимаешь, что ради этого вида ты можешь здесь прожить всю жизнь и умереть, и чтобы тебя твои внуки здесь закопали, чтобы могилка была рядом с этим домом, потому что лучшего ты нигде больше не найдешь. Ты только начнешь метаться по всему миру. Если мы все не будем думать о сохранении той красоты, той культуры, если все будет одного вида, то человеку будет скучно и его сердце ожесточится.
Художник vs Очевидное
— Тогда работа художника трагична, рождается из сопротивления потерям и привычной логике. Насколько неразделяемая обществом влюбленность в ландшафт или историю, создаваемые художником образы, если их не переводить на язык развлечения, могут быть основой развития?— Работа художника — это постоянная боль об утраченном, это бесконечные попытки оправдать существование человека и приподнять его над прозой жизни, над тем, что называется борьбой за выживание. Культурный ландшафт — только часть общего мира человека, но немалая часть. Культура — это не технологии, это совершенствование человека внутренне, нравственно, становление его как возвышенного существа.
— Кто из художников создал для вас визуальный образ Урала?
— Писатель Павел Бажов прежде всего. Текст у него зримый, описательный, с подробностями. С удовольствием любой художник берется иллюстрировать Бажова. Как у него описана уральская зима, какой лес, синюшкины болотца и всякие гати с прогалинами, бабушки чугунные. Изобразительное искусство больше было сосредоточено на мартеновских печах, что не только наше, уральское: металлургических заводов много в России было и есть. Но одного художника все-таки выделю. Он в Нижних Сергах жил, художник-любитель, к сожалению, его нет уже: Игорь Власов. Он писал горы, еловый лес, сосны и пруд — и где-нибудь завод с трубой торчит. Мне эти его вещи нравятся.
— Для местных жителей он оказался важным художником?
— Нет, совершенно. Он работал вместе с моим другом на заводе художником-оформителем и потом остался без работы, отчаявшись, собирал мусор, бутылки, в общем, жизненные обстоятельства привели к тому, что он свел счеты с жизнью. В комнатке, где он жил, все исчезло: не можем найти ничего. Но если и найдем, куда девать? Музея нет.
Сейчас, я считаю, требуется пересмотр комплексного подхода к социокультурному облику города. Я просто не понимаю, как столетиями этот город жил, строились дома, а за последние двадцать лет его исторический облик уничтожен. Люди там живут, построено жилье, открыты магазины. Может, бизнес развивается, может, лет через 50 откроется новый кинотеатр, а через 100 — музей. Но там нечего будет показывать, людей не будет, они все уйдут. Уедут в Екатеринбург или дальше. Останется вытоптанная, израненная земля, полуразрушенный завод и аляповатые дачи на окраинах.
Не могу определенно сказать, что ждет Урал в будущем. Но я вижу, как люди могут убить культурный ландшафт, как это произошло в моем родном городе, а могут сохранять, находить компромисс с новым веком и традицией, как это происходит, мне кажется, в Верхотурье, где я был этим летом. Это тоже Урал, совсем оторванный от центра России, но там я вижу людей, которые все делают для того, чтобы сохранить культуру и старинное лицо города.
Сердце vs Выгода
— Что значит для вас, что человек — с Урала?— Урал — это граница между Европой и огромным пространством Сибири, пограничное состояние. Писатель Алексей Иванов всю мифологию выстроил на уральских камнях, и я в каком-то роде тоже.
В моем искусстве Урал занимает свое место. Люди, они же не просто племя номад, которое везде перемещается, — они гнездятся в определенных им судьбой пространствах. И окружающее пространство как гипсовая форма лепит скульптуру духа жителя этого пространства.
— Это явление подобно импринтингу у животных: мы можем запечатлевать определенные структуры пространства, в которых нам максимально комфортно.
— У каждого человека это есть. Поговори с европейцем, впервые приехавшим в Сибирь, он испытывает священный ужас, бесконечное пространство переворачивает его душу.
— Для писателя Алексея Иванова, бренды Урала — «горнозаводские», и только они укоренены в местной идентичности (подробнее см. «Бытие первично» , «Э-У» № 27 от 11.07.11). Для вас они «географические»?
— Давайте посмотрим на Урал как на культурный ландшафт, и тогда все эти бренды сольются в единый образ. Мы никогда не сможем объяснить нашу метафизическую печаль, восторг до слез, когда видим проселочную дорогу, желтое поле и сосны на картине Ивана Шишкина «Рожь». Так и я, когда вижу зеленую гору, заросшую колокольчиками, облака над ней и завод с красной трубой на берегу пруда, переживаю то же, и это объединяет меня со всеми, кто чувствует эту красоту. Я становлюсь един и с теми, кто когда-то жил здесь и восхищался этой красотой.
— Но есть люди, решающиеся на разрыв.
— Да, но мы должны не быть такими людьми, которые здесь пожили, все разрушили и ушли. Мы должны знать, что наша планета создана прекрасной для жизни человека, и это понимание должно быть государственной политикой: с детского сада людей надо учить тому, чтобы они видели красоту, жили, понимая, где они живут. Не надо все время ломать, рушить прошлое, памятники, надо более тонко, грамотно, сердечно подходить к окружающему миру и думать о том, что на одну чашу весов кладем выгоду, «харчевое», а на другую — культуру и красоту. Культура и красота — они иногда вообще ничего не весят, у них небесная природа. И надо не взвешивать, а сердцем понять, что сохранять культуру, память и красоту важнее для человечества, чем получить сиюминутную выгоду.