Диктатура формата

«Обитаемый остров» - редкий случай массового кино с социальным подтекстом. По мнению одного из создателей фильма Александра Роднянского, цензура зря мочила Стругацких: они писали о чем-­то большем, нежели советская действительность.

За первые четыре дня январского проката блокбастер Федора Бондарчука «Обитаемый остров» собрал более 13 млн долларов. В этом рекордов он не поставил: в лидерах по­прежнему остается прошлогодняя «Ирония судьбы-­2». Тем не менее «Остров» - проект для российского кинематографа уникальный. Во-­первых, это самая масштабная постановка за всю историю нашего нового кино. Во-­вторых, основана она на книге братьев Стругацких - авторов, культовых для многих поколений советской интеллигенции, но в коммерческом кино пока не обосновавшихся.

О том, каким видят «Обитаемый остров» его создатели, мы говорим с продюсером фильма, президентом компании «СТС-Медиа» Александром Роднянским в Екатеринбурге. Здесь, на площадке ККТ «Космос», при поддержке телеканала «СТС-­Урал» состоялась премьера фильма.

- «Обитаемый остров» - чисто коммерческий проект или авторское высказывание?

- Наша идея - в многослойном пироге, когда каждый сегмент аудитории, от неискушенного до требовательного зрителя, может получить что­то для себя. Да, фильм вроде бы в русле большого голливудского мейнстрима, но это русское кино. Было бы странно делать голливудский блокбастер на основе Стругацких, для этого можно взять других, простых, но не менее увлекательных авторов. Факт выбора «Обитаемого острова» уже означает определенные амбиции: это попытка воспроизвести на экране книгу, в которой актуальные и не самые простые социально-­политические контексты упакованы в захватывающую, увлекательную и привычную для массовой аудитории форму. При этом я не верю, что Стругацкие - это история антисоветской литературы, для них это мелковато. Советского Союза уже почти двадцать лет как нет, а «Обитаемый остров» - книга, выдержавшая испытание временем и рассматривающая модель отношений, характерных не только для СССР и современной России. Речь в ней идет о взаимоотношении человека и государства, человека и общества, о промывании мозгов, о роли медиа. Сюжет и язык при этом доступны пятикласснику.

- Основная идея: «тоталитаризм - это плохо»?

- Я бы не стал формулировать так просто, это слишком легко. Я могу отделаться от вас, к примеру, такой фразой: фильм о границах человеческой свободы и о праве человека на вторжение в жизнь других людей. И это будет справедливо: и то, и другое в фильме есть. Но если можно так просто исчерпать содержание кино, нет смысла его делать. Для нас важно, если после просмотра фильма вы придете к важной для нас мысли: самое опасное - это простые решения. Когда все легко и просто, но любое движение ведет за собой непредсказуемые последствия. То же касается и вашего вопроса о тоталитаризме: для чего-­то это хорошо, для чего-­то плохо. Не нам решать, мы не претендуем на роль учителей жизни. «Обитаемый остров» - не «Земляничная поляна» Ингмара Бергмана. Это фильм территории молодого кинематографа, не лишенный актуальных социальных контекстов - но не более того.

- А видите ли вы в тексте или фильме аллегорию на события, которые происходят в нашем настоящем?

- Я не вижу прямой аллегории, но думаю, что многие зрители полагают, что узнали в происходящем на экране что-­то для себя важное. Да, роль медиа, промывание мозгов - вещь актуальная для любой страны. В чем-­то фильм и о столкновении цивилизаций: люди, казалось бы, живут сегодня в современном мире, но по-­прежнему возникают конфликты, вплоть до военных, из-­за невозможности договориться на элементарные темы: есть свинину или не есть, молиться к закату или восходу. Мы бы хотели, чтобы у фильма была длинная жизнь, чтобы через двадцать лет он переносился на будущие ситуации и обстоятельства.

- Многие находят в фильме прямую аналогию с сегодняшней Россией: Неизвестные Отцы - властные структуры, башни-­ретрансляторы - государственное телевидение, и так далее. Как вы относитесь к таким параллелям?

- Это бред. Я вообще не люблю такого рода вещи, чрезмерные упрощения.
Я бы не считал нужным делать этот фильм, если бы можно было так его интерпретировать. Во многом мы стремились уйти от примитивной публицистики, именно такого восприятия «Обитаемого острова». Не потому что боимся или считаем как­то иначе, просто фильм не об этом и он шире, равно как и книга была совсем о другом. Изначально она вообще писалась как простенькая повесть для «Детгиза» - именно поэтому, кстати, там ослаблена лирическая линия. Тем не менее, как говорит Борис Стругацкий, овес высыпался из мешка, и получилась литература. В дневниках 1967 года Стругацкие пишут: «Комсомолец XXII века. Капитализм. Олигархия». Представляете, а мы только в 90-­х годах на практике узнали, что такое олигархия... Я вообще думаю, что зря Стругацких мочила цензура: они писали о чем-­то большем, нежели советская действительность.

- Как возникла идея экранизации?

- Идея у меня появилась еще лет в двенадцать, и все это время я с ней жил. Я люблю фантастику и считаю, что она очень хороша для современного кино. Периодически возвращаясь к Стругацким, я пришел к мысли, что «Обитаемый остров» наиболее пригоден для экранизации. Мне гораздо больше нравятся «Гадкие лебеди», да и «Град обреченный» будет посильнее, но «Остров» в современный киноформат укладывается легче и комфортнее. При всем том нам было сложно сохранить развлекательность, не потеряв Стругацких. Мы не то что шли на компромиссы, но если бы это были, к примеру, «Гадкие лебеди», было бы очень тяжело. Но, возможно, попробуем, я подумаю о «Лебедях» - когда станет ясна реакция зрителя на такого рода кино.

- Но «Лебедей» уже экранизировал Константин Лопушанский.

- Я отношусь к нему с огромной симпатией и уважением, люблю несколько его фильмов. Но «Гадкие лебеди» мне категорически не нравятся. Я бы даже сказал - не устраивают. Это можно определить как закрытое для нас в случае с «Обитаемым островом» направление: выводить Стругацких как публицистику за углом - значит терять огромный компонент, который позволил им выстраивать целые миры, позволяющие моделировать человеческие отношения.