Современность и трагичный финал

Театр

Отечественный музыкальный театр постепенно отходит от комедийных сюжетов и развивается от оперетты к пластическому и динамичному мюзиклу

В марте на сцене Свердловского государственного театра музыкальной комедии — одного из отечественных столпов жанра оперетты — состоялась премьера музыкальной драмы «Бернарда Альба». Еще с советских времен Свердловскую музкомедию величали лабораторией жанра, и зрители к экспериментам театра, казалось бы, давно привыкли, однако пьеса Гарсиа Лорки очень далеко стоит от классических представлений об оперетте. С вопросами о непростой судьбе жанра в нынешнее время — размывании, поглощении и финансировании — мы обратились к директору театра Михаилу Сафронову.

— Михаил Вячеславович, на первый взгляд, пьесу «Дом Бернарды Альбы» очень трудно представить на сцене театра Музыкальной комедии. Конечно, это не первый ваш эксперимент, но точно один из самых радикальных.

— До сих пор многие считают, что мы не за свой материал беремся, потому что материал для восприятия тяжелый. В наш адрес уже даже шутят, мол, театр надо переименовать из музкомедии в музтрагедию: потому что у нас идет «Яма» по очень жесткой повести Куприна, вот вышла «Альба».

Когда постановочная группа предложила нам сделать этот спектакль, у меня был шок — я не представлял, как это можно. А потом наступила эйфория. Помню, когда я учился на режиссерском, всегда один из дипломных спектаклей на курсе был «Дом Бернарды Альбы», потому что Гарсиа Лорка — это очень качественный материал. И вдруг я понял, как здорово можно загрузить труппу работой, а она сейчас просто в великолепном состоянии. К тому же, в театре всегда не хватает ролей для женщин, а тут одновременно десять, да еще филигранно выписанных. А значит, можно занять два состава и дать женщинам наработаться.

— Спектакль очень быстро поставили.

— Это первый спектакль на моей памяти, а я работаю в этом театре уже 18 лет, который репетировали без всяких законов и правил по охране труда. Дело не только в том, что очень быстро: с таким упоением актеры в этом театре не работали никогда.

Надо отдать должное режиссеру Алексею Франдетти: он был очень детален, при этом не диктовал, как надо петь, как надо говорить конкретную фразу, но он сумел так убедительно передать предлагаемые обстоятельства, что все мелочи выстраивались сами, образы получались цельными и яркими. Когда режиссер приходил на репетицию, он знал все мельчайшие нюансы, точно знал, чем он собирается заниматься каждую минуту. Репетиции продолжались по десять часов — не бывало такого в истории театра. И ни один артист не возмутился!

— В прессе режиссер не раз говорил, что просто влюбился в труппу.

— Сегодня труппа собрана уникальная. Наверное, Франдетти так говорит, потому что в итоге мы смогли решить поставленные им задачи. Хотя не сразу все шло гладко: много всяких художественных сравнений было им сделано за это время. Мы его и из терпения, бывало, выводили, может, не на самом современном уровне работает наша постановочная часть… Ведь он творец, он придумал, и его не интересует, как это должно быть сделано — это задача для постановочной части. Если по сценарию висит труп, значит, должно быть по-настоящему страшно. Нам, кстати, удалось: зал, увидев висящую героиню, выдыхает просто как хлопок! Не буду все секреты раскрывать, но этот эффект дорогого стоил — в прямом и переносном смысле.

— А хореография?

— Хореографии в спектакле много. Мы приглашали балетмейстера из Большого театра Ольгу Пшеницыну, специалиста по фламенко. Она работала недолго, но очень интенсивно. И даже только прикосновение к основам фламенко для наших артистов было очень тяжелым — со слезами. Но, уезжая от нас во второй раз (она дважды приезжала для работы с нашими актерами), она была довольна прогрессом артистов. Лично мне кажется, что актеры все-таки смогли преодолеть свою психофизику и создали незабываемые образы.

— Как вам текст: ведь это перевод на русский английского либретто Лакьюзы, а вовсе не Гарсиа Лорки?

— Я очень благодарен Жене Беркович за перевод. Нам было важно перевести и донести мысль, а не дословно спеть Гарсиа Лорку. Детектива в спектакле нет: что героини чувствуют, то они и произносят — и стараниями Беркович это хорошо ложится на слух, переводом мы остались довольны. Мы ведь делали спектакль по мотивам пьесы Лорки, а не один к одному. У нас и лицензия куплена категории «В» — дающая право самостоятельно интерпретировать, не «А» — когда ни полслова не поменять.

— Каково первое зрительское восприятие?

— Зрители, мне кажется, такого не ждали. Во-первых, они были ошарашены материалом, во-вторых, увидели совершенно новые образы. Узнать наших актрис в «Альбе» невозможно. Ведь часто можно сказать, что в каких-то спектаклях актеры повторяются, проскальзывают одинаковые устоявшиеся интонации, где-то можно видеть, как срабатывает своя психофизика актера. Здесь — ничего подобного. Зрители, кто не купили программки перед спектаклем, потом недоумевали: а кто эту роль играл, а это что за актриса?

Больше танца

— Как сильно теснят такие эксперименты классическую оперетту в вашем репертуаре?

— Зритель просит оперетту, даже требует: и на пресс-конференциях постоянно вопросы задают, и по продаже билетов мы это видим. Однако, во-первых, сейчас значительно меньше голосов, которые могут доброкачественно спеть классическую оперетту. Во-вторых, в этом театре за последние 83 года поставлены по семь-восемь, а то и десять раз спектакли первого круга: летучие мыши, принцессы цирка, весь Кальман и Оффенбах. Или нужно родить новое прочтение классики, но тут важно помнить, что оперетта всегда была спектаклем для среднего класса, это не высокое искусство — радикальные постановки, которые сейчас часто можно видеть в опере, здесь не подойдут. Или ставить что-то новое — а нового материала для оперетты никто не пишет. Мы давно твердим на всех уровнях: нужно гранты давать композиторам, чтобы они писали музыку для оперетт. Пока никто этим заниматься особенно не хочет.

«Мюзикл в жанре гоголь-моголь “Мертвые души” стал в 2011 году трижды лауреатом Национальной театральной премии “Золотая Маска”. А когда мы начинали, ходили разговоры, что мы мюзиклами опереточные голоса портим»

Сейчас мы обращаемся к неизвестным опереттам. Вот я привез из Мюнхена спектакль «Венская кровь» — великолепная оперетта Штрауса, как всегда тривиальный сюжет, а у нас как раз появились голоса, которые смогли спеть на высшем уровне. Оперетта пришлась по вкусу — пока она у нас все время на аншлагах идет. На 2017 год мы запланировали классическую английскую оперетту «Микадо», которая сейчас почти нигде не идет. Но ведь этого мало, а мы и так все время в поисках; хорошо, что пока удается одну оперетту в год ставить.

— А в Европе как дела с опереттой?

— Точно так же. Круг замкнулся — золотой фонд весь переставлен по десять раз. Та же Будапештская оперетта все время занимается мюзиклами.

— Мюзиклами, кажется, стали заниматься все. В Екатеринбурге, например, систематически поют артисты Драматического театра, Театр эстрады тоже ставит мюзиклы... Как вы к этому относитесь?

— Это я очень люблю: когда поют артисты драмы — они поют не голосами, а сердцем. Они не бемоли выпевают, а рассказывают историю. И тогда лучше получается дойти до сердца зрителя. Так что если в драме появляются музыкальные спектакли, то я только рад, потому что на музыке зритель воспитывается по-другому, он уже может сравнивать. В то же время никто ведь их не ставит в один ряд с нашими артистами — понятно, что это разная музыкальность.

— Как вы расставляете акценты между опереттой и мюзиклами?

— Когда мы начинали, то даже ходили разговоры, что мы, мол, мюзиклами опереточные голоса портим — это, конечно, не так. Да и с точки зрения движений мюзикл — шаг вперед, хореография там намного сложнее, и ее просто больше. Конечно, и оперетта — это не сложив ручки у рояля петь, там всегда была динамика: канкан есть канкан. Но мы чувствуем конкуренцию со стороны оперы — классической статичной оперы давно уже нет, оперные певцы сейчас тоже много двигаются на сцене и по-настоящему отдаются этому процессу. Значит, нам надо смещаться в сторону мюзикла. Ведь опера — высшее искусство, в сценическом движении там все равно ограничены: никак нельзя соврать в ноте. У нас тоже врать нельзя, но можно обмануть: если мы не можем эту ноту спеть, то можем изловчиться, чтобы зритель подумал, что так и надо.

— Откуда кадры?

— Наш основной кадровый источник — кафедра музыкального театра Екатеринбургского театрального института, где преподает наш главный режиссер Кирилл Стрежнев. Это в основном мюзикловые артисты — они отлично двигаются, но спеть оперетту им сложно.

— А консерватория?

— Наша консерватория выдает певцов для оперы. Если нам вдруг кто-то перепадет с консерватории, то мы на десятом небе от радости. А вообще, они к нам очень ревнуют. Некоторые педагоги так и говорят студентам: не вздумайте идти в оперетту! Не берут в Екатеринбурге — поезжайте в другие театры, но работать надо только в опере. Я этого пренебрежения не понимаю: все перворазрядные музыкальные театры — Большой, Станиславского и Немировича-Данченко — имеют в своем репертуаре классическую оперетту. Это украшение театра, это спектакли о радости жизни! У нас в городе почему-то считают оперетту второстепенным жанром. Ну и потом, конечно, с Екатеринбургским оперным мы в разных весовых категориях — то федеральный театр с большим грантом президента, у них зарубежные гастроли… Нам потруднее. Но зато мы живем большим дружным театральным домом.

Канон

— Тем не менее в мае вы будете проводить конкурс имени Владимира Курочкина, его роль во многом охранительная для жанра оперетты.

— Самый главный и старший хранитель жанра — это Герард Васильев, величайший артист, президент фонда по сохранению и развитию жанра оперетты. Ему нужно кланяться в ноги. Это он организовал первый подобный конкурс — «ОпереттаLand», который идет в Москве. К нему ежегодно съезжаются десятки артистов, причем состязание идет именно в жанре оперетты. Идея такого конкурса нам понравилась, мы ее переняли, правда, стали проводить свой конкурс не так часто и сразу же заложили равноправие жанров оперетты и мюзикла. Все равно мюзикл — более современный жанр, для молодежи прежде всего это важно. А нас тема молодежи в театре особенно волнует. Все больше конкурсантов заявляются по мюзиклу.

— Как меняется популярность конкурса среди участников?

— К нам всегда много артистов приезжает из стран СНГ. У нас были теплые дружеские отношения с Одесским театром музыкальной комедии. Но в этом году они отказались ехать на конкурс, а их директор Елена Редько, к нашему очень большому сожалению, отказалась участвовать в жюри. Мне думалось, что мы — классические театры — должны быть выше политики... Но в целом народ едет, мы думаем, что нынче участников будет не меньше, чем в пре­д­ыдущем конкурсе — около сотни.

Отечественный музыкальный театр постепенно отходит от комедийных сюжетов и развивается от оперетты к пластическому и динамичному мюзиклу

От конкурса мы ждем многого. Это повышает престиж театра, дает уважение среди коллег — что мы не только о себе думаем, но и о жанре в целом. Мы выстраиваем свою репертуарную политику так, чтобы показать в дни его проведения «Яму», «Веселых ребят», «Альбу», «Венскую кровь». Участники должны понять, чем этот театр дышит, чем занимается и на что способен — они увидят спектакли, которые нигде больше не идут.

— Есть ли однозначные фавориты конкурса?

— Нас всегда радует Минск: там бывают и слабые кадры, но часто встречаются и изюминки. Нынче должны приехать аж семь человек: из Театра Геннадия Гладкова и Белорусского музыкального театра. Всегда достойнейших артистов присылает Новосибирский театр музыкальной комедии.

— А общее качество участников?

— Очень много вокальных кадров стали готовить всевозможные педагогические вузы. Эти студенты и выпускники массово едут к нам — да, они имеют профессиональное образование и могут участвовать в конкурсе, мы от них отказаться не можем, но, как правило, дальше второго тура никто из них не проходит. А иногда участники отсеиваются даже после какого-нибудь нашего мастер-класса, на котором они осознают требования театра. Тем не менее число достойных исполнителей не уменьшается: мы всегда радуемся, что заключительные гала-концерты конкурса последние годы идут не менее четырех часов. Зритель уже сходит с ума, но нам есть кого показать, и мы ни от кого не хотим отказываться — это по-настоящему самые лучшие, и их, оказывается, немало.

— Часто ли отбираете к себе в труппу артистов, приехавших на конкурс?

— Это происходит опосредованно и постепенно. У артистов есть свои обязательства перед театрами, договоренности… Да и потом, зачем нам другие театры ставить в неловкое положение? Они же тогда к нам своих актеров посылать на конкурс не будут.

Но, как правило, после каждого конкурса один-два артиста оказываются у нас.
В результате сейчас в труппе у нас работают 11 или 12 лауреатов этого конкурса. Вот, скажем, приехал как-то Минск. Ребята нам очень понравились, они победили и уехали к себе в Белоруссию. Потом мы поехали к ним на гастроли, в том числе с целью напомнить молодежи о себе, а тот победитель — Олег Прохоров, уже, оказывается, перебрался в Иркутск. Так мы его потом из Иркутска к себе все равно перетянули. Кстати, и наша Лариса Емельянова — заслуженная артистка Северной Осетии, заслуженная артистка России, одна из ведущих актрис театра — оказалась у нас благодаря этому конкурсу.

Бюджет

— Сложно нынче работать в режиме повышенной экономии?

— Очень сложно, я просто молю бога, чтобы хотя бы несколько лет ситуация в культуре не менялась. Конечно, самим нам конкурс не осилить: если бы нам не помогало министерство культуры Свердловской области, такое мероприятие мы бы не провели. Сотню человек привезти, разместить; сдвинуть свой репертуар, на 24 часа задействовать большую и малую сцены, репетиторов… А зарабатываем мы на конкурсе, конечно, копейки, разве что на гала-концерте, когда зал традиционно переполнен.

Члены жюри — все дорогие люди, получают очень приличные гонорары. В этот раз у нас приезжает интендант больших европейских фестивалей Анри Майер, будет театровед, бывший заведующий литчастью Большого Александр Гусев, приедет из Петербурга Елена Третьякова — декан факультета музыкального театра Российского института сценических искусств…

— А Максим Дунаевский нынче почему не приедет?

— Ссылается на занятость. Но едет композитор Евгений Загот, он же будет у нас вести мастер-классы по мюзиклу. А по вокалу будет мастер-класс от руководителя Молодежной оперной программы Большого театра Дмитрия Вдовина. Он уже не первый год на это идет: в него все наши влюблены, и когда он дает занятие, все, кто даже никакого отношения к конкурсу не имеет, идут к нему с огромным удовольствием.

— Новые постановки — за свой счет?

— Да. Сегодня из бюджета театр обеспечивают только заработной платой и налогами. На постановки — ни копейки, заработали сами — есть постановки, не заработали — нет. В среднем постановка 7 — 8, а то и 12 млн рублей стоит; а всего нам надо 85 — 86 миллионов в год заработать. И мы их зарабатываем: загрузка зала — 83 — 84% — это, считаю, хороший результат. Но два-три года нам точно еще жить в очень стесненных обстоятельствах.

— А спонсоры?

— Да, тут мне пожаловаться не на что: у нас есть замечательный партнер — Уральская горно-металлургическая компания. И никогда никаких проблем с ним не возникает, например, на гастроли в Минск мы получали дотацию, без нее никуда бы просто не смогли поехать. И выезжаем мы на целый месяц, а не на недельку, как многие коллеги. Так, за последние годы мы побывали в Минске, Сочи, Уфе, Крыму… А в этом году у нас задуман проект гастролей по городам и районам Свердловской области — должны посетить 53 места! В том числе и сельские сцены. 40 договоров уже заключено — осталось совсем немного. Понятно, что расходов тут будет больше, чем доходов, но зато артисты почувствуют, что они нужны, что мы — социально значимый театр.