Три составляющие прогресса

В начале 80-х годов прошлого века исследователь одной из французских научно-технических лабораторий (CSTB - Научно-технического центра строительства) Пьер Жардинье обнаружил новые свойства нейлона - линейное изменение размера в зависимости от изменения влажности воздуха, которая в свою очередь при прочих равных условиях зависит от температуры. Через 25 лет основанная Жардинье компания Aereco с годовым оборотом около 30 млн евро удерживала уже больше половины французского рынка систем механической вентиляции, а 40% ее выручки составлял экспорт. Технология проста до неприличия: при увеличении влажности в помещении нейлон растягивается и открывает заслонку, через которую поток воздуха проникает в квартиру и нагревает ее, благодаря чему экономится энергия.

На этом отрезке времени есть несколько событий, которые позволили рядовому изобретению превратиться в коммерческий продукт. Первое - после нефтяного шока 70-х Франция задала жесткий «энергетический» коридор: энергопотребление в расчете на квадратный метр площади должно было снизиться к 1990 году на четверть. В дальнейшем энергетические директивы ЕС последовательно снижали планку: еще на четверть к 2001-му, на 10% - к 2005-му, на 15% - к 2010-му. Это простимулировало монополиста на рынке электроэнергии EDF (Electricite de France) профинансировать научные разработки, которые завершились получением патента, обеспечивающего защиту технологии до середины 90-х. Но на старт денег не было. И тогда первоначальный капитал через выкуп доли в предприятии обеспечил крупный игрок на рынке вентиляции компания Aldes. Она же приобрела эксклюзивное право на дистрибуцию, что автоматически решило вопрос сбыта.

Именно эти три условия - наличие собственно исследовательской компании; установление государством новых технологических коридоров (что в совокупности с комплексом мер налогового и административного стимулирования дало ощутимые льготы монополисту и частным лицам, выбравшим новые системы энергосбережения, при этом ударило по крупным компаниям, заставив их вкладываться в исследования); присутствие на рынке серьезного игрока, увидевшего перспективы сбыта и выкупившего долю в капитале, - обеспечили успешное развитие проекта.

Подчеркнем: речь идет не о термоядерном синтезе, технологии скоростных поездов или ОС Windows. Мы говорим о рядовом изобретении. Совокупность именно таких, массовых, инноваций и формирует общий уровень инновационной активности развитых стран.

Рассмотрим три составляющие инновационного процесса на Урале.

Сырьевые приоритеты

Первая - наличие системы научно-исследовательских структур, без которой говорить об инновациях бессмысленно. На Урале самая развитая система отраслевых НИИ сохранилась в Свердловской области. И по количеству, и по числу заявок на изобретения: по данным Роспатента, область по итогам 2008 года - на 5-м месте в стране. (Правда, к этому показателю надо относиться осторожно: в числе лидеров, например, значится Дагестан, за три года увеличивший количество заявок на изобретения в четыре раза и обогнавший Челябинскую область и Пермский край. Но другой информации для сопоставления нет, а Свердловская область многие годы стабильно входит в группу лидеров по заявкам после Москвы с Московской областью и Санкт-Петербурга.)

При этом нужно учитывать, что есть три принципиально разные группы научно-исследовательских структур. Первая - включенные в крупные концерны типа Росатома или Росавиакосмоса: она всегда чувствовала себя относительно неплохо. Здесь советская база не просто сохранилась, а худо-бедно развивалась. И именно здесь наиболее вероятен прорыв: не случайно ядерные и космические технологии заявлены Дмитрием Медведевым в числе пяти основных приоритетов технологического развития страны. У нас это снежинский ВНИИТФ, новоуральские научно-исследовательские подразделения, разрабатывающие новые поколения разделяющих уран центрифуг. К сожалению, эти в основном «закрытые» НИИ составляют небольшую долю в общей массе.

Нас между тем интересует сама масса. Она четко делится на две группы. Первая - отраслевые НИИ и проектные организации, ориентированные в основном на сырьевую промышленность. Вторая - малые научно-исследовательские предприятия, образовавшиеся в небольших рыночных нишах на базе осколков крупных советских машиностроительных НИИ.
Сегодня в Свердловской области работает 92 отраслевых института, из которых только три сумели сохранить около тысячи сотрудников. Штат у более чем половины - меньше сотни. В руках государства осталось сорок институтов Свердловской области, еще 15 имеют смешанную форму собственности, 37 приватизированы. Закономерно, что частные институты больше ориентированы на проектирование (в этой сфере заняты до 68% сотрудников), государственные - на научные исследования (42,7% сотрудников). На последние приходится и почти весь объем финансирования из федерального бюджета, остальные институты живут за счет договоров с предприятиями.

Как отмечает начальник отдела науки и инноваций министерства промышленности и науки Свердловской области Александр Коковихин, в качестве проектировщиков производства в последние годы часто выступали западные компании, но многие особенности месторождений, технического регулирования и инфраструктуры не позволяли им работать над полным циклом проекта, поэтому приходилось на условиях субподряда подключать региональные институты.

В деятельности отраслевой науки четко выделяются два периода: до начала 2000-х, когда главной задачей всей науки оставалось выживание, и новое время вплоть до кризиса, когда часть институтов переключилась на развитие. В 90-е многие существовали за счет сдачи площадей в аренду: закон о науке приравнивает эти доходы к косвенному бюджетному финансированию. Впрочем, время это давно закончилось: сейчас институты сдают только около 14% площадей, тогда как в 2000 году доля достигала 50%.
В последнее десятилетие основной объем заказов формировали сырьевики - металлурги и химики. К примеру, Восточный научно-исследовательский углехимический институт (ВУХИН, Екатеринбург) делает проекты для всех 12 коксохимических производств на территории России, участвует в китайских и индийских тендерах. Многие заводы в годы роста проектировал Уралгипромез, и эти заказы шли по цепочке другим субподрядчикам. «Институты объединены сетевыми связями. Если Гипромез получает заказ на проектирование, в большинстве случаев он привлекает на субподряде другие ведущие отраслевые НИИ, такие как Уралпроектстальконструкция, Уральский институт металлов», - объясняет Александр Коковихин.

Благодаря тому, что главным драйвером роста выручки отраслевых институтов были инвестиционные проекты в сырьевых отраслях, объем выручки институтов в 2005 - 2008 годах вырос более чем вдвое, с 4,1 до 10,9 млрд рублей. Является ли их работа инновационным продуктом? Металлурги и химики все эти годы занимались тем, что переводили производства со старых советских на современные западные технологии. В большинстве случаев во всей цепочке трансферта технологий отраслевые институты брали на себя небольшой отрезок в адаптации западной технологии к конкретным условиям с учетом российской специфики. Это, безусловно, чрезвычайно полезный для промышленности процесс, важный для выживания отраслевых НИИ. Но к инновационному продукту, то есть к собственным разработкам новых технологий, он отношения не имеет.

Действительные инновации

В другом сегменте рынка, связанном не с внедрением известных технологий, а с разработкой новых, картинка совсем иная. «Тяжелое машиностроение чувствовало себя намного хуже металлургии и соответствующим институтам было сложнее сохранить свою науку. В ряде случаев на их базе удалось создать технопарки. Так, в Центральном НИИ металлургии и материалов создано множество малых инновационных фирм, которые выпускают огромный ассортимент продукции: лебедки для нефтяных скважин, индукционные сталеплавильные печи, приборы неразрушающего контроля», - говорит Александр Коковихин.

Между тем разработки некоторых компаний этого сегмента потенциально могут встать в разряд инноваций, с примера которых мы начали статью.

ФГУП «УНИХИМ с ОЗ» создало компактную и экономичную автоматизированную установку, которая производит дезинфектант для очистки воды на основе диоксида хлора и хлора. При этом сама очищенная вода хлорорганики, являющейся канцерогеном, не содержит.

- Наши установки пока ориентированы на небольшие города. В Богдановиче установка размером с письменный стол обслуживает город в 40 тысяч человек, сейчас в области ведутся опытно-промышленные испытания второй установки большей производительностью. Массу времени и средств отняли все согласования. Собственные затраты превысили 6 млн рублей. Сейчас мы заключаем договор с финской компанией Kemira, поскольку российское финансирование получить не удалось, - рассказывает директор по НИР «УНИХИМ с ОЗ» Татьяна Стахровская.

В одну из федеральных целевых программ разработка не попала, хотя институт полностью завершил научно-исследовательскую часть и запатентовал ее.

- По конкурсу мы могли получить 109 млн рублей на пять лет. Эти деньги позволили бы провести все испытания и разработать проектно-конструкторскую документацию на установки большей производительности. Но условием проведения конкурса было обеспечение госконтракта в объеме 30% от финансирования, то есть 33 млн рублей. Наше предприятие, у которого годовой оборот порядка 100 миллионов, таких денег выделить не может.
В результате конкурс выиграл академический институт, который не имел ни
одного патента, ни одной статьи, ни одной законченной НИР - но был освобожден от уплаты обеспечения, - объясняет Татьяна Стахровская.

Зададимся вопросом: а если бы УНИХИМ выиграл конкурс и создал модельный ряд, насколько это облегчило бы процесс внедрения? Да в очень малой степени. Что ни в коем случае не означает, что проблему залогов не нужно решать. Нужно! Но она не главная. Важнее сделать так, чтобы у муниципалитетов появился стимул брать такие установки. И здесь мы переходим к главной функции государства в инновационном процессе.

Роль государства

Пример УНИХИМа классически укладывается в выбранные нами рамки идеальной системы внедрения инноваций. Стимулирование со стороны государства, например через жесткие санкции по качеству воды, могло бы сподвигнуть муниципалитеты на внедрение разработки и создать тем самым рынок новой продукции. Если бы технологический коридор был задан, к УНИХИМу выстроилась бы очередь из желающих профинансировать проект под новый рынок.

Множество мелких ниш для инноваций или трансферта технологий (что для российской экономики при нынешней эффективности практически равно) возникнут, если будут, к примеру, заданы жесткие технологические планки по качеству дорожного полотна (естественно, вкупе с долгосрочной финансовой ответственностью подрядчиков). Или хватит политической воли расширить уже установленный технологический коридор по лампочкам накаливания (см. «Погасить лампочку Ильича», «Э-У» № 39 от 12.10.09) общими требованиями к бытовому и производственному энергопотреблению. Или... Вариантов достаточно. И не нужно думать, что ответственность за эти меры целиком лежит на федерации. То же дорожное строительство на региональном уровне способно поднять огромный пласт мелких инноваций. Ответственность генподрядчика за техническое состояние дороги на десятилетнем временном отрезке - то, к чему идет Пермский край (см. «Управлять мотивами», «Э-У» № 24 от 22.06.09) - при заданном уровне финансирования через какое-то время автоматически обеспечит внедрение таких разработок.

Правда, есть здесь значимый для России барьер - коррупция. Причем особая ее разновидность - скрытая коррупция, когда мягкое лоббирование интересов зарубежных производителей не позволяет горстке российских инноваторов конкурировать на равных. Об этом не принято говорить, но, если уж мы начали наш рассказ с Франции, заметим: крупнейшие строительные компании этой страны в прошлом веке имели фактически официальные бюджеты на взятки в странах третьего мира. Наиболее четко влияние коррупции прослеживается в медицине. Это реальность, в которой работает бизнес. Классический пример: существование системы лоббирования интересов западных компаний в продвижении продукции через врачей признают на самом высоком уровне. Пример менее известный: свердловский медхолдинг «Юнона», запустивший в этом году производство российского инсулина, сумел выиграть тендеры в десятке областей России. Но еще в трех десятках инсулин был признан не соответствующим техническим условиям. Дальше можно было бы предположить, что у компании закончились деньги на взятки, если бы не был получен европейский сертификат соответствия. Сейчас компания судится с отказавшими регионами. Выводы делайте сами.

Описанные нами разработки - типичный пример инноваций. Хотя ничего нового не изобретено (инсулин - он и в Африке инсулин), но внедрена российская технология, за которую не нужно платить зарубежным правообладателям, благодаря чему добавленная стоимость остается в стране. Рискнем предположить: большинство российских инноваций на ближайшие лет этак десять будут относиться именно к категории «замещающих» технологий. Они не дадут прорыва на глобальном рынке, но позволят развить множество научно-исследовательских фирм, существенно увеличить эффективность публичного сектора и оставить в стране львиную долю добавленной стоимости.

И пусть параллельно идет импорт технологий сталеплавильного производства, станкостроения или бурения скважин - одно другому не мешает. «Легкий», менее капиталоемкий сегмент замещающих технологий позволит подрасти небольшим исследовательским компаниям, «тяжелый» будет закрыт импортом.

Бдительный читатель нам укажет: мы не затронули третью составляющую успеха компании Aereco - поддержку со стороны рыночного игрока. Но здесь, на наш взгляд, проблем нет. За годы роста на рынке сформировался широкий круг частных компаний разного уровня, имеющих ресурс для вложения в новые рынки. Перечислим некоторые: средняя по размеру «Юнона» вложилась в инсулиновый проект; совсем небольшая свердловская компания «Очки для вас» внедрила сертифицированное по европейским стандартам нанопокрытие для очков, дающее 60% добавленной стоимости; металлургические гиганты УГМК, НТМК и ММК обеспечили спрос на установки свердловской компании «Новые технологии в металлургии» для инжектирования порошков. Так что за игроками дело не станет.