Просто и честно
Культура
Сергей Лаушкин о ценности хулиганского стрит-арта, о подлинности и халтуре в работе художников и об искусстве в своей жизни
Неожиданный поворот: известный живописец с академической подготовкой и богатым выставочным портфолио в зрелом возрасте вдруг обращается к уличному искусству. Да и сам он никак не «типический характер»: с одной стороны, его жизненная траектория не служит иллюстрацией пути поколения или стереотипной судьбы художника, с другой — на супергероя-революционера он не похож. Тем не менее биография Сергея Лаушкина выглядит необычайно мифологично, а личные художественные принципы еще более это подчеркивают.
Путь
Сергей Лаушкин появился на свет в 1953 году в селе Преображенка Оренбургской области. Детство и юность проходят в степях Южного Урала. Большая семья — шестеро детей. Мать занимается домашним хозяйством, отец — директор сельской школы, ветеран войны.
Сергей рисует с самых ранних лет. Первое признание приходит в отцовской школе: к нему, еще дошкольнику, за помощью наперебой обращаются мальчишки постарше. С десяти лет Лаушкин готовит плакаты и наглядную агитацию по заказу совхозного начальства, зарабатывает первые гонорары. Слухи о талантливом ребенке разлетаются по окрестным деревням, сельские художники приезжают с ним знакомиться, чтут за своего. Однако с художественными способностями всегда конкурирует вторая страсть, тоже рано проявившаяся, — техническое изобретательство. Поэтому подростком Сергей об искусстве не помышляет и после школы собирается поступать в радиотехникум. На художественном образовании настаивает отец.
Летом 1969 года Сергей Лаушкин с отцом на теплоходе по Волге отправляется в Чебоксары поступать в художественное училище. Конкурсный отбор проходит в несколько этапов. После каждого Сергей, не имеющий никакой академической подготовки, с удивлением обнаруживает себя в списках прошедших в следующий тур. Финальное испытание — экзамен по композиции, о которой абитуриент имеет очень смутное представление. Помогает случайно встреченный в гостинице художник-земляк из Оренбурга, который объясняет Сергею основы предмета накануне экзамена. В результате Лаушкин поступает в Чебоксарское художественное училище, которое с успехом оканчивает в 1973 году. По окончании учебы возвращается в родное Оренбуржье полностью разочарованным в искусстве.
В начале 80-х Лаушкин перебирается в Свердловск. Женится, растит троих детей — двоих сыновей и дочь. Работает в Уральском научно-исследовательском химическом институте (УНИХИМ), где занимается чертежами и техническими рисунками. Но в начале 90-х — после двух десятков лет «творческого отпуска» — вдруг снова обращается к живописи. В 1995 году в Свердловском доме работника культуры с большим успехом проходит его первая персональная выставка «Тихая жизнь».
С тех пор Лаушкин полностью посвящает себя искусству. С начала 2000-х наряду с живописью он начинает заниматься арт-объектами, которые со временем превращаются во вторую его специализацию. Художник работает много и востребованно: с 95-го Лаушкин устраивает четыре с лишним десятка персональных выставок и участвует в не меньшем количестве коллективных проектов и фестивалей в России, Западной Европе и Америке. В последние годы Сергей все чаще обращается к паблик-арту и становится самым чутким уличным художником Екатеринбурга.
Инициация
— Вы, говорят, после окончания училища чуть ли не всем выпуском этюдники утопили. Правда?
— В Академии художеств ходили легенды, что, мол, в Чебоксарском училище такое произошло. Сначала мы пожгли свои работы во дворе училища, полыхало сильно — даже пожарная машина приехала тушить, но уже все сгорело к тому моменту. А потом поехали на середину Волги, распили на этюдниках в последний раз, попрощались с ними и сбросили их в реку. Варварство, конечно, но это был жест. Это было искреннее разочарование. И к искусству я не возвращался двадцать два года.
— А как вернулись?
— Сначала старший сын захотел поступать в художественное училище, а потом и дочь. И вот они каждый день перед тобой рисуют, просят подсказать… Ну, помогаешь, конечно. А потом хочется ведь и самому попробовать. А как Союз рухнул, УНИХИМ загибаться начал, и я там стал неуместен. Как-то обратилась ко мне галеристка Лидия Костарева: давай организую экспозицию. Я все небольшие штуки, какие были в загашниках, в кучу сгреб и сделал выставку. Пришла туда одна дама — Райгородская Елена Захаровна. Сейчас ей уже далеко за 80, живет, по-моему, в Кельне. Походила, походила: вот это, это и это — мне, говорит, принеси. И забрала половину выставки. Через неделю с ней связываюсь, приходи, говорит, все твои картины раскупили, — и дала мне денежку. Приношу жене: вот, говорю, за работы. А она: «Да ты — художник!».
Дух
— Отец как-то раз поставил натюрморт. Стул со спинкой — поверхность деревянная, ткань, чашечка, на ней разрезанный помидор, красный глиняный кувшин, алюминиевая кружка. Рисуют мой старший брат и мой двоюродный брат — они оба намного меня старше, а я еще совсем маленький, но тоже пристроился. И вот они филигранно прорабатывают структуру дерева, помидор разрезанный — на рисунках видно, как зернышки слезятся влагой, кувшин, ткань — все материально. Ну, делайте, ладно, а я по-своему: кувшин нарисовал — закрасил красным, помидор — по сути тем же красным, чашечку — белым, и так далее. Выстроил их на бумаге — вот и хорошо. Отец спрашивает, мол, почему дальше не рисуешь, я говорю: я все сделал. Как я ощущаю, как я образ воспринял — так оно и родилось. А им этого недостаточно.
«Я же на полу работаю. У меня давно уже аллергия на растворители и на скипидары. Я стал рисовать так: выдавливаю краску на бумагу, масло из краски уходит, и оставшуюся вязкую пасту я наношу на холст. И чтобы ее растащить эту массу по холсту, приходится прилагать силу, а мольберт от такого усилия ходуном ходит»
Византийское искусство и русская икона — там образ только намечен, и уже понятно, что он наполнен духом. А западноевропейское искусство требует обязательной материализации, доказать, что кувшин — он именно глиняный, что кружка — алюминиевая.
Лет 10 — 12 назад мы с дочерью были у отца, случайно нашли мои старые детские рисунки. Она посмотрела и говорит: «Да ты и сейчас так рисуешь».
— А нужна ли была учеба в училище?
— Если в тебе от природы есть что-то настоящее, открытость, душа нараспашку, то в тебя входит мир, и ты как художник можешь миру помогать открываться. Знания в этом тоже полезны: опыт предыдущих поколений ведь тоже что-то внес в этот процесс, поэтому он помогает тебе сделать следующий шаг. Скажем, те, кого называют наивными художниками, они не растут, никуда не двигаются. Они, по сути, ничего не создают, кроме своего красивого зернышка. Искусство двигают те художники, которые развивают знание и привносят в него что-то свое. Ведь за всем сегодняшним актуальным искусством стоит определенное образование и обучение. То есть школа помогает искусство двигать.
Слава Богу, сейчас есть интернет. Интересная идея тебе в голову пришла, ты в интернете порылся — вроде там [куда зовет эта идея] никого до тебя не было, и идешь смело. Или посмотрел: там кто-то был, но в другую сторону повернул, тогда ты делаешь по-другому, и открываешь все иначе. Но если видишь, что уже целый табун пробежал, — зачем тебе туда лезть?
Смирение
— Нравится ли вам кто-нибудь из академистов или старых мастеров?
— Джотто — очень лаконичный и точный художник. Как экспрессионист — Рембрандт. У него был период в жизни, когда он жил шикарно, у него было всё — он тогда делал красоту, которая нравилась людям. Для меня это просто дизайн интерьеров. Но потом он вдруг перестал рисовать красивых «данай», «святые семейства» — всю эту красотульку, которую каждый буржуа мог себе позволить приобрести и повесить у себя в квартире. Рембрандт проникся настоящими людьми, старушками и стариками — он почувствовал подлинность. И он стал честным художником, в его работах появилась жизнь — искренние эмоции и глубокие чувства. Эта часть его творчества мне очень нравится.
Кстати, у Репина есть один проблеск в его искусстве — когда он делал этюды к «Заседанию Государственного совета». Он старел, у него отнималась правая рука, он уже не мог выкаблучиваться и выделывать нюансы. И он стал писать просто и точно — левой рукой. Поэтому те этюды — это его вершина, тут он уже великий, его можно сравнивать с любыми мастерами. А сама картина мне не интересна: это госзаказ, халтура, выполненная его помощниками.
— Но все старые мастера работали на заказ. Не будь заказа, не было бы изобразительного искусства: возьмите хоть Джотто, хоть Микеланджело!
— Микеланджело… Сразу видно, что он глубоко знал анатомию, как устроен скелет, как мышечные группы располагаются. Но в итоге его скульптуры получались разваленные и рыхлые — ему же хотелось всю эту анатомию показать! Вот когда он был совсем молодой и только начинал, он делал скульптуры чисто и точно. И в старости, когда он уже просто физически не мог выдалбливать всю мускулатуру, он вносил только основную идею, ничего детально не прорабатывая и не шлифуя, тогда его работы снова стали великими.
А про заказ: сделает Микеланджело фреску за ночь, наутро приходят смотреть — всем все нравится, а он матерится и заставляет помощников все счистить и заново штукатурку под роспись приготовить. И так четыре года. Потому что его природа халтуре противится. Гонорар от этого не растет.
Когда Бог создавал землю, в ладоши хлопать было некому. И художник должен по образцу и подобию творить. А многие авторы с самого начала ждут, когда им начнут аплодировать.
Сострадание
— Мой дед по материнской линии был кузнец. Вот он берет железо, молоточком по нему тукает, и молотобоец должен туда попасть. Когда дед железо ковал, он лишних ударов не наносил — только те, которые минимально нужны, чтобы сделать борону или лемех. Помню, он сделал амбарный замок, до того простой, даже удивительно — какая-то нехитрая железяка, которая отгибалась, и такой же ключ к нему простой. Но работал замок всегда безотказно. У деда никогда никаких излишеств в работе не было, никаких надругательств над железом. И оно откликалось, чувствуя, что кузнец с ним правильно работает. А сейчас есть кузнецы, так они над железом просто издеваются, наворачивают его, кружева из него вьют. А железу это надо? Такой кузнец его не понимает, не слышит.
Пойми материал. Подойди, послушай, если услышал скульптуру в камне — тогда можно ее оттуда извлекать. Также и с холстом: если ты его не понимаешь, он тебе сопротивляется. Но контакт позволяет тебе войти в единство, и вы начинаете вместе трудиться, создавать целое. А не так: вот у меня есть идея, я пришел в мастерскую и начал издеваться над холстом, насилуя его своими мыслями. И с городом то же самое: ты слышишь его и откликаешься. Он желает, чтобы его увидели, и ты помогаешь ему в этом — открываешь город.
Мир
— Уличное искусство хорошо тем, что оно хулиганское. Когда художник работает по-партизански, он свою идею вносит просто и быстро, он вынужден выражать замысел очень точными жестами. Времени что-то там прорабатывать и прорисовывать нет — нужно сразу говорить про главное. Поэтому в уличном искусстве есть жизнь.
— Ваши арт-объекты такие же?
— В арт-объектах это есть. Они, вроде как, бывают и разрешенные, но тем не менее. Вот «Родина играет» — он ведь был на грани. Областное министерство культуры, городская и районная администрации и консульство ФРГ — все дали добро, поддержали. Но разрешен был весь большой фестиваль, каждый объект в отдельности никто не утверждал. А я вообще предложил несколько объектов. Когда весь проект утвердили, куратор Уве Йонас меня спрашивает, что будем делать. Я говорю — «Родину». Не боишься? Боюсь. Чувствую, что молнии сверкают — прямо по спине. И все равно хочу, потому что если искра пробегает — значит, угадал.
(Лаушкин работал с женской фигурой, символизирующей Родину-мать в мемориальном комплексе памяти рабочих Верх-Исетского завода, погибших в Великой
Отечественной войне, — он подарил ей мячик диаметром 90 см. «Момент игры оживляет скульптуру и делает ее человечной. Она ведь тоже когда-то была маленькой — была девочкой», — поясняет художник. Но такая девочка играет не простым мячиком, а целой страной — шар был раскрашен в цвета российского флага. Объект был сделан в рамках фестиваля паблик-арта «По пути: Берлин — Екатеринбург» летом 2013 года; работа просуществовала всего два дня и была ликвидирована. — Ред.).
— Самая скандальная ваша работа, по-моему, все же «Ментоморфозы».
— Да, когда я этот объект клеил, внутри меня тоже молнии сверкали. Только на самом деле никакая это была не конъюнктура. Давно в каталоге английских граффитистов я увидел работу Бэнкси «Целующиеся копы». А через несколько лет после этого увидел работу «Синих носов» — «Эра милосердия» — фото, на котором милиционеры целуются в березовой роще («Синие носы» никогда не скрывали, что вдохновлялись граффити Бэнкси. — Ред.). Я распечатал эти картинки, вырезал фигурки и соединил их крестиком. Получилось, что полицейский целует милиционера — «чмок, и ты коп». Я просто сыграл на художественном поле, поерничал немного — все. Эта работа стояла у меня, никому до нее дела не было.
Название «Ментоморфозы» появилось лет через пять, когда конъюнктура добавилась: в 2011 году милицию стали переименовывать в полицию. Звонит мне депутат нашей областной думы Евгений Артюх: нет ли, мол, у меня чего-нибудь по этому поводу. Есть, отвечаю! Он обрадовался: давай, говорит, сначала большой объект сделаем, а потом еще и настольные календарики напечатаем. Договорились. Он мне дает деньги, я покупаю материал, заказываю баннеры. Только собрался их клеить, ко мне звонки из прессы посыпались. Оказывается, Артюх сболтнул какой-то журналистке, что готовится такой объект, и понеслось! Так что клеил я окруженный камерами. В результате и на РенТВ у Максимовской сюжет был, и из Питера журналисты приезжали. Громко получилось.
Мария Малыщук (директор Лаушкина): Недавно было еще интереснее: объект «Город играет», который мы делали в мае этого года. Сергей давно заприметил, что декоративные бетонные шары около администрации города очень напоминают бильярдные. А когда тепло, трава зеленая, то клумба, которую шары окружают, совсем как сукно на бильярдном столе смотрится. Мы взяли настоящий кий и просто приставили к этому шару — все, образ сразу же получил свое конкретное визуальное завершение, он сложился. Мы это быстренько отсняли, а как закончили, фотограф попросил пару дней на обработку кадров. Слава Богу, что мы не выложили снимки в тот же день: вечером прошла новость о переназначении Владимира Тунгусова! (старожил екатеринбургской политики Владимир Тунгусов был снят с должности руководителя аппарата администрации города и назначен руководителем администрации губернатора Свердловской области. — Ред.). А у нас объект «Город играет». Да нас бы растерзали просто, опять к политике приклеили бы!
Сергей Лаушкин: Мы-то отнесли объект к городскому пространству, а не к администрации!
Смятение
— Ваше умение перепрочитывать символы и знаки очень сильно?. Минимальными художественными средствами вы заставляете взглянуть на них совершенно по-другому. При этом они, как правило, приобретают милый и уютный характер. Однажды мне даже жутко стало от того, насколько страшные символы вам удалось таким образом перепрочитать и обуютить — ваш объект «Варежка».
— Я хотел затеять этакую уральскую народную сказку: большая рабочая рукавица, а оттуда выезжает сначала танк побольше, а за ним — маленькие. Причем большой танк трещит, как будто зовет, крякает, и на зов следом выползают маленькие. Ну, наподобие сказки о рукавичке в лесу, которая стала домиком для зверей. Это было в 2007 году. А потом тоже политика случилась: зимой в начале 2012 года рабочие на нашей Привокзальной площади начали агрессивно тему варежки поднимать и блогерам грозить. Многие с Тагила приезжали, даже, говорят, настоящий танк притащить собирались. Я бы очень не хотел впутываться в эту перебранку, чтобы мой объект рассматривали в этом ключе. Пусть просто останется добрая уральская сказка «Варежка, мать ваша».
— Действительно, на Урале танк — это не символ войны. Это символ труда, рабочей доблести и самоотдачи. Кровавых коннотаций тут не возникает, потому что по Уралу танки никогда не ездили и не стреляли. Для нас это просто большая и сложная машина, которую уральские рабочие самозабвенно производят на благо державы. Но ведь танк сделан для того, чтобы стрелять. И не так важна цель, все равно следствия работы танка — это смерть и разрушение. На Урале об этом, кажется, задумываться не принято.
— Я как-то приятельствовал с одной еврейской семьей. Сначала они попросили меня кое-что иллюстрировать: Слава Маевна Рабинович — переводчица и поэтесса. Ее муж — Самуил Вульфович, его уже нет в живых, занимался металлургическими технологиями, разрабатывал сплавы: показывал мне, например, металл, который плавает, прозрачный металл показывал. А супруга-поэтесса все время ворчала на мужа-ученого: вот он разрабатывает-разрабатывает, а ведь все это становится военными технологиями, которые Россия продает арабам, и которые используются для строительства ракет, которые потом палестинцы пускают в Израиль. Все так сложно…
Путь (Кода)
По ночным улицам идет девушка и несет на уровне плеч светящийся шест — символ горизонта (Видеоарт Сергея Лаушкина "Девушка, несущая линию горизонта", Екатеринбург 2015). В городе линия касания земли и неба не видна, она скрыта домами, машинами, заботами. В городской суете мы забываем об открытых далях. Девушка проходит сквозь город, освещая путь к горизонту, напоминая, что каждый может его увидеть, открыться ему, стремиться к нему.
Она идет туда, где пространство приветливо, как раскрытая ладошка. Где голубой купол мягко ложится на желтую степь, где дышит вольный ветер, под которым спелые поля заходятся морскими волнами. Где бытие откровенно, немногословно, отзывчиво и справедливо. Где семьи крепки и дружны. Где учителя-отцы вдохновляют детей красотой окружающего мира и широтой его возможностей, и мудро наставляют никогда не изменять истинному призванию. Где даже боевые машины одомашнены и высиживают в теплых танчатниках безобидное потомство*.