Эволюция глобального

Джон Урри Фото - Александр Крупнов

Социолог из Ланкастера Джон Урри полагает, что этот язык можно заимствовать из естественных наук — биологии, квантовой механики или аэродинамики. Урри, директор Центра изучения мобильности CeMoRe и бывший декан факультета социологии университета Ланкастера, написал несколько книг о меняющейся природе современного мира: «Конец организованного капитализма», «Взгляд туриста», «Потребление места» и другие. Сегодня он размышляет над тем, как придать новый импульс социологическим исследованиям глобализации, опираясь на разработки Ильи Пригожина в сфере синергетики.

Глобализируясь — выделяйся 

— Социологи очень долго смотрели на общество сквозь призму структур и классов, вы же говорите, что современный мир — переплетение множества потоков и сетей. В чем разница?

— Есть принципиальное различие между тем, что я называю организованным капитализмом, или организованным социализмом, и «неорганизованным» обществом. В организованном обществе именно классы структурируют социальную жизнь. Государственное устройство отражало это классовое деление: классы существовали только в рамках национального государства и национального гражданского общества. Однако всего за несколько десятилетий структуры, служившие стержнем такой общественной организации, оказались опрокинуты и перемешаны, и ключевую роль в этом сыграла глобализация.

Глобальные процессы — все равно что корни растений, которые проникают сквозь национальные границы, не останавливаясь ни перед какими административными барьерами. Потоки людей, информации, идей, технологий и вещей растворяют государственные границы и классовые различия, разрушают власть национальных обществ, которые раньше управлялись исключительно изнутри. Эта новая и многообразная мобильность — основа неорганизованного капитализма; это экономический порядок, который уже не умещается в национальных рамках и принципиально не поддается прямому управлению. Глобальная кооперация и распад замкнутых национальных рынков, новые множественные идентичности и формы капитала, глобальные государственные и гражданские организации, дирижирующие потоками образов в медиасреде, — лишь отдельные симптомы новой экономики и новой политики. Это капитализм неорганизованный и одновременно весьма сложно выстроенный.

— Как эта эпоха меняет смысл и значение локального?

— Когдато локальные проблемы очень тесно переплетались с национальными. Но сегодня в одной точке пространства сосуществует множество политических и культурных общностей, одни все еще включены в национальные процессы, а другие уже встроились в международную динамику. Локальное не утрачивает свою значимость, оно, возможно, становится еще важнее, чем раньше, но только в контексте глобальных изменений. Многие думают, что глобализация — это гомогенный процесс, который приводит к унификации всемирного пространства. На самом деле глобальные процессы стимулируют локальное разнообразие и поиск идентичности.

Например, города начинают усиленно конкурировать между собой как центры туризма, науки, знаний и промышленности. Городские власти и местные бизнесмены ищут новые способы отличаться от других, создают особые локальные приметы, которые сделают их город уникальным, по сути — занимаются брендингом, маркетингом места. Что такое маркетинг, например, СанктПетербурга как туристического центра? Это не только восстановление фасадов зданий, не только усиленное внимание к истории, но и особый акцент на локальных традициях, формирование на их основе и вокруг них рыночных ниш. Или другой пример: чтобы стать привлекательным научнообразовательным центром, городу недостаточно просто иметь хорошие университеты. Нужны собственные научные школы и лаборатории, которых нет больше нигде, нужны выпускники, которые остаются в городе и участвуют в развитии образовательной среды — создают инфраструктуру, рабочие места и так далее.

Стабильности в мире нет

— Мысль о порядке, который строится из беспорядка, интригует. Эта идея почерпнута из физики?

— В естественных науках сегодня популярна концепция порядка на грани хаоса. Физики говорят о том, что многие системы пребывают в «метастабильном» состоянии — они близки к устойчивости, но не достигают полной стабильности. Точно так же работает современное мироустройство. Доминирующие структуры власти и организации сложно устроены, но возьмите их состояние в любой момент времени, и оно всегда окажется случайным и нестабильным. Это не жесткий порядок, а бесконечное упорядочивание, подобные институты должны вновь и вновь собирать себя. Вокруг нас множество могущественных организаций, но если они вдруг перестают уделять внимание собственной динамике, это огромный риск: их власть может мгновенно улетучиться при столкновении даже с незначительными неприятностями. И есть поворотные пункты истории, когда такие трансформации совершаются невероятно быстро.

Джон Урри

— Вы думаете, этот новый порядок пришел надолго?

— Происходящее во многом можно объяснить крахом империи СССР и упадком империи американской. Поднимаются новые силы, имеющие имперский потенциал — тот же Китай. Однако я думаю, что игра еще долго будет весьма непредсказуемой и хаотичной. В обозримой перспективе возврат к состоянию холодной войны уже невозможен. Вспомните, какое это было время: невероятная стабильность, консервация общественного порядка на обеих сторонах! И все это рассыпалось. А в 2000е годы, после 11 сентября, когда выявилась неспособность США контролировать повестку дня по таким вопросам, как изменение климата, культурное и политическое влияние Штатов было сильно подорвано, что подстегнуло длительный процесс их упадка. Образовался вакуум, который пытаются заполнить новые сущности, — радикальный ислам, новые экономические и культурные центры на Востоке и в странах бывшего СССР и, конечно, Европейский Союз. Перед нами множество соперничающих игроков, постоянно бросающих вызовы друг другу, и во многом это хорошо. Уже нет гегемона, мир вошел в длительную фазу турбулентности.

Прощайте, садовник

— Как будут функционировать в глобальной «неорганизованной» среде старые государственные машины? Ведь очевидно, что им придется изменить и свой взгляд на мир, и тактику действий.

— Во многих европейских странах обсуждается смещение государственной политики в сторону регулирования. Сегодня государство взимает налоги и активно участвует в общественной жизни, полагаясь на эти ресурсы. Но, возможно, уже в ближайшем будущем произойдет тот сдвиг, о котором я говорю, — государство будет гарантировать свободу рынков, поддерживать мобильность населения, координировать экологическую деятельность, но перестанет быть важным экономическим игроком. Скорее оно станет выполнять этические функции. Очень точную метафору использует социолог Зигмунт Бауман: сравнивая государства средневековья и нового времени, он рисует образы лесника и садовника. Лесник лишь защищает и поддерживает естественный баланс, садовник активно выстраивает свой порядок, культивирует формы жизни, кажущиеся ему полезными, пытается воплотить собственную утопию. Государства XX века, особенно Советский Союз или нацистская Германия, вели себя как садовники, в то время как их предшественники из прошлых эпох претендовали не более чем на роль лесника.

Я думаю, что нас ждет возврат к этим временам, к ситуации государства-лесника, поскольку современные госструктуры не справляются с избранной ролью. Они еще пытаются регулировать перемещения людей, но уже не могут контролировать движение идей, информации, интеллектуальной собственности. И даже с контролем за человеческими перемещениями возникают проблемы. Самая могущественная страна планеты, США, проявляет удивительную беспомощность в защите своих границ от нелегальных мигрантов из Мексики и других стран. Именно поэтому устоявшиеся либеральные демократии, такие как Соединенные Штаты, начинают вести себя довольнотаки нелиберально: они осознают кризис, но не могут побороть его традиционными методами.

— Каковы реальные предпосылки такой трансформации государства?

— Уже существует Европейский Союз — это как раз пример государства-регулятора. 25 стран отдали довольно существенные полномочия одномуединственному, не слишком, кстати, демократическому органу. И эти полномочия связаны не столько с деньгами, сколько с правом определять политический курс, задавать правила игры. Даже старые державы — Германия, Франция или Британия — подпадают под регулирование центральных органов, которые могут их пристыдить. Есть общесоюзная политика в сфере окружающей среды, по гендерным проблемам и вообще по вопросам социального неравенства. Этой политике должны соответствовать действия государств — членов ЕС. Часто можно услышать, что национальному правительству говорят: вы сделали мало для равенства полов, вы не приложили достаточно усилий для сохранения природы, почему вы не следуете общей линии Евросоюза. Вообще, стыд — очень важная в политическом смысле эмоция, она делает немало для объединения.

Образцовый порядок 

— Не думаете ли вы, что эти меры — во многом показные?

— Боюсь, этого вряд ли удастся избежать. Национальные государства не могли функционировать без того, что можно назвать банальным национализмом: почитание флага и гимна, культ родного языка и границ. Новые глобальные структуры власти — и здесь я уже говорю не только о ЕС — нуждаются в своего рода «банальном глобализме». Это и новая этика, и новые образы — карта единой Европы, фотографии голубой Земли, рисунки земного шара; это новые символические фигуры людей, животных, природных объектов.

К примеру, сегодня широко распространено мнение, что состояние тропических лесов отражает состояние всей планеты.

— Иными словами, главное в новом порядке — не организация системы власти, а состояние символической надстройки? В одной из своих книг вы писали о глобальном гражданстве. Получается, это гражданство нового типа, которое не связано жестко с определенными политическими институтами?

— Конечно, в мире «неорганизованного капитализма» сохраняют значительное влияние прежние государственные структуры и старые «всемирные» организации вроде ООН. Появляются и новые институции, которые дефакто имеют глобальный характер, — транснациональные корпорации, международные экологические движения и медиа. Но самое главное, действительно, — формирование новой общей этики. Скажем, если считается, что тропический лес — индикатор мирового благосостояния, то, значит, уничтожение этих лесов нежелательно. Четкое понимание того, что хорошо, а что плохо для глобального мира, — вот что должно сформироваться в первую очередь.