Социологи и очки

Как вас понимать?

— Лев Дмитриевич, на конференции вы полушутя озвучили третий вопрос интеллигенции (помимо знаменитых «Кто виноват?» и «Что делать?») — «Где мои очки?». Если серьезно, насколько объективно социологическая наука способна «читать» общественное мнение россиян?

— В стране существует около четырехсот исследовательских центров и коллективов разной степени мощности и организованности. Среди них есть несколько крупных организаций, включая наш «Левада-Центр», которые дают вполне надежную и объективную информацию. Вообще говоря, никакой тайны в получении достоверной информации нет, процесс описан во всех учебниках по социологии. Нужно только следовать этим рекомендациям, и вы получите относительно достоверный эмпирический материал. Это все более-менее научились делать. Проблема в понимании, интерпретации собранных данных. Вот здесь расхождения очень значительны. Именно в этой фазе сказывается уровень компетентности и профессионализма интерпретатора, интересы и влияние заказчиков.

Особенность социологического образования в России заключается в том, что учат в первую очередь методике и технике получения данных. А вот уровень обучения теории, проблемному анализу — очень низкий. Это наиболее слабое место в отечественной социологии.

Лев Гудков Социолог, доктор философских наук. Родился в Москве в 1946 году. С 1988 года занимал должность ведущего научного сотрудника Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), с 1991 года — заведующего отделом теории, а позднее — руководителя отдела социально­политических исследований ВЦИОМ. Покинул ВЦИОМ вместе с командой Юрия Левады. После смерти последнего, с декабря 2006 года, избран директором Аналитического центра Юрия Левады («Левада­Центра»). Фото: Елена Васильева

— Имеет ли неверная интерпретация общественного мнения обратное влияние на реальное общественное мнение? Насколько опасны искаженные данные?

— Опасность не в самих данных, а в манипулировании ими со стороны политтехнологов, властей и прочих. Значительная часть этой заказной информации используется для мобилизации электоральной поддержки, в рекламных целях и т.п. Но нужно иметь в виду, что не все сводится к рейтингам и политическим заказам. Огромная часть вполне добротной социологической работы применяется людьми в самых разных целях: в анализе миграционных потоков, потребительских настроений и бюджетов, в маркетинге и прочем. Бизнес, который заказывает большое исследование, получает надежную информацию, в противном случае он бы за нее не платил. Заказчик заинтересован в объективности.

Насчет обратного влияния социологических исследований на общество… Я отношусь к нему очень скептически: оно ничтожно. В нашем обществе немного людей, которые следят за этим и как-то учитывают. Как правило, это самые информированные группы, обладающие своим пониманием реальности, и они, в отличие от большинства населения, в состоянии критически оценивать происходящее.

— Высокие социологические рейтинги некоторых кандидатов в президенты не способны повлиять на итоги выборов?

— Способны, но не сами по себе, а будучи запущены в систему пропаганды. Тогда начинает действовать такая вещь,

которую немецкие социологи назвали спиралью молчания: молчаливое большинство на выборах голосует за предполагаемого или воображаемого победителя. По разным соображениям — конформистским, экономическим и прочим. Но эти рейтинги могут привести и к обратному результату: избиратель, собиравшийся голосовать за потенциального кандидата-победителя, думает, что все уже предопределено и ему нет смысла ходить на выборы.

— Сработает ли механизм пропагандистских рейтингов на предстоящих у нас думских и президентских выборах?

— Сейчас трудно сказать. Коллизия проявится буквально в последний месяц перед выборами, когда станут четко ясны расстановка сил и последствия. Тогда так называемое «болото», то есть основное молчаливое большинство, начнет принимать во внимание эту информацию. 30 — 35% избирателей, участвующих в выборах, решают все в последние дни и главным образом по совету родственников и знакомых.

У российских политиков и политических партий, конечно, есть такая тенденция — самоподкрепление. И не только у них. На парламентских выборах в Италии в позапрошлом году у каждой партии был исследовательский центр, и каждый давал лестную для своих партий информацию. Это было форменное безобразие и непрофессионализм: предсказание итогов выборов отличалось на 15%. Мы недовольны, когда у нас 3%, что в пределах статистической погрешности.

— «Левада-Центр» и другие крупные социологические центры испытывают влияние со стороны высших органов государственной власти?

— Мы финансово независимы и никакого давления не испытываем. Наша репутация держится именно на достоверности нашей продукции.

— А администрация президента является вашим заказчиком?

— Нет. Для этого теперь есть новый ВЦИОМ. У меня большой запас злобы по отношению к нему — в отношении чисто технических характеристик. В отличие от других центров, он не дает сведений о том, как получает информацию, эта область абсолютно закрыта. Но есть и другие центры, работающие вполне добросовестно, профессионально, часто в партнерстве с зарубежными коллегами, исследовательскими университетами. Никакого интереса в фальсификации и небрежном проведении исследований нет. Вообще говоря, то, что многие фальсифицируют свои данные, — это некоторый миф, в том числе и журналистский. На самом деле это сделать очень сложно, чисто технически. Как если бы вы попытались сфальсифицировать карту: если искажаете изображение в одном месте, вам надо сделать искажение и в другом. Вы должны провести фальсификацию по всем группам, а это примерно такой же объем работы, как и провести новое исследование.

Полусоветское общество

— Пожалуй, вы знаете о настроениях нашего общества ничуть не меньше президента. Что представляет собой среднестатистический гражданин России?

— В первую очередь это бедный по европейским меркам человек. И бедный не столько по доходам, хотя и это тоже. Он менее продуктивен, менее ориентирован на достижение, активность. Он беден по запросам, у него кругозор очень жесткий. Люди хотят самого элементарного, но невозможного для них. Хотят денег как чуда, благополучия, но не готовы много вкладывать в себя, в детей, чтобы обеспечить профессиональный рост, не готовы много работать, чтобы достигать этого. Потому что весь советский опыт показывает: напрягаться надо в определенных пределах. Как говорили раньше: мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят. Это способ выживания, адаптации к системе. Положительная динамика есть, но не по средним показателям, а по группам. Более активные — жители крупных городов, группы молодых и высокообразованных. Там складывается новая среда, люди хотят много работать и много зарабатывать. Они ближе к американской молодежи, чем к своим сверстникам в деревне или малых городах. Что касается политических взглядов, то примерно половина россиян их вообще не имеет. И это скорее хорошо.

Наше общество еще настолько тесно связано с советским прошлым, что я бы назвал его полусоветским обществом. Основная особенность его политической культуры — пассивное приспособление к репрессивному государству. Навыки пассивной адаптации могут проявляться в самых разных вещах — как в подозрительности по отношению к богатым, так и в предприимчивости. Это выражается и в развитии неформальных практик теневой экономики, коррупции как системе ухода от государственного давления, то есть покупки государственных услуг властных структур со стороны общества. Все эти факторы, конечно, блокируют развитие нормальной открытой эффективной экономики.

— Как вы считаете, российское общество готово к переходу на качественно новую ступень развития по пути к глобальному информационному обществу?

— Это из цитаты: «Ждали, что придет радио, и будет счастье». Радио есть, а счастья нет. Примерно так оно и будет. Уже сегодня наиболее продвинутые социальные группы (те самые жители крупных городов и молодежь) включены в гораздо более плотную информационную сетевую структуру отношений: интернет, использование мобильных телефонов и т.п. И что — это сильно изменило человека?

В своих исследованиях мы тоже прошли ряд таких иллюзий, надежд, эйфории. Когда мы начинали в конце 80-х годов, мы думали, что будем отслеживать изменения, наш переход к современному европейскому обществу, интегрирование со всем миром. И молодежь для нас была тем флажком, который показывает, насколько изменились эти установки. И действительно молодежь демонстрировала более прозападные, толерантные, гуманные взгляды и ориентации. Она хотела много работать, много знать и прочее. Но прошло почти 20 лет, и мы видим: люди стали обрастать, заводить семьи, обживаться в своей работе, включаться в другие системы отношений. Социальная среда и институты в общем мало изменились, хотя все вывески теперь другие. Мы с изумлением понимаем — возвращаются советские стереотипы, формы мышления. Возвращается ощущение закрытого общества, враждебного окружения, уравниловка, такое государственно-зависимое сознание. Человек не так быстро меняется. Человек — самый консервативный из всех институтов.