Настройка базовых элементов
 |
| Андрей Шаронов |
Прошел почти месяц с момента новых назначений в правительстве России, однако экономическая и политическая элита до сих пор обсуждает это событие. В середине мая в Екатеринбург для участия в Российском экономическом форуме прилетел Андрей Шаронов, бывший заместитель министра экономического развития и торговли Российской Федерации, ныне управляющий директор группы компаний «Тройка Диалог» (см. «Не властью, но средой», «Э-У» № 21 от 26.05.08 ). Мы пригласили Андрея Шаронова в редакцию, чтобы поговорить о результатах работы предыдущего кабинета министров и задачах нынешнего.
Школярский подход
— Андрей Владимирович, как вы оцениваете кадровые назначения в правительстве? Какие задачи придется решать новому составу?— В основном мы видим знакомые и мне, и вам лица, поэтому говорить о революции, наверное, нельзя. Задачи же определяются отнюдь не составом правительства, а общей объективной ситуацией. Я считаю, что в момент передачи власти она не изменилась.
— Что не удалось сделать прежней власти?
— Я работал в ведомстве, которое было автором различных программ, и могу сказать, что нашей серьезной методологической ошибкой оказалось как раз отсутствие работы над ошибками. Приход каждого премьера сопровождался принятием новой программы. На мой взгляд, это в некотором роде школярский подход: делаешь-делаешь, не получается, раз — страницу вырвал и выкинул, вроде бы все чисто, клякс нет. Но задание-то все равно не выполнено. И не обманешь ситуацию, потому что наутро столкнешься ровно с теми же проблемами, что оставил вчера. Давайте все-таки сделаем анализ, посмотрим, где мы неправильно приоритеты расставили, где ресурсов недодали, и будем принимать решение в соответствии со сделанными выводами. В нынешней ситуации такой подход еще менее популярен, поскольку у нас не все правительство поменялось, и вроде как неудобно критиковать коллегу.
Сегодня нужно решать не только экономические проблемы, но и обратить внимание на фундаментальные вопросы: создание институтов, причем не исключительно рыночных, но и гражданского общества. Можно потратить кучу времени на организацию финансовой инфраструктуры, фондового рынка, единого депозитария и так далее, но если нет нормальной судебной защиты, эффект будет минимальным. В этой связи все наши разговоры о том, что надо поддерживать малый бизнес, вызывают улыбку. Да, бизнес можно завалить деньгами, но что толку, если нет антимонопольной политики? В результате издержки предпринимателей колоссальны, что либо делает предприятие неконкурентоспособным, либо наказывает потребителя, на которого они перекладываются. Поэтому надо подходить к экономическим вопросам с более глубинных позиций.
— Вы в правительстве курировали вопросы, связанные с реформой энергетики, вот давайте и проанализируем ситуацию в этой отрасли. Реформа завершена, и сегодня многие эксперты говорят, что в нынешней модели заложены большие риски.
— Сказать, что рисков не существует, нельзя. Однако критики как-то забывают о том, в каком состоянии отрасль была в момент зарождения реформы: дезинтеграция системы, потеря управляемости, перспектива в буквальном смысле замерзания некоторых территорий. На мой взгляд, нынешние риски по крайней мере управляемы. Мы уже в течение трех-пяти лет работаем в условиях юридического разделения компонентов системы: системного оператора, сетевой компании, региональных МРСК, генерирующих предприятий. Пока существовало РАО «ЕЭС России», единственным объединяющим элементом было то, что все эти структуры входили в состав единого холдинга. И в случае сбоев системы оставалась возможность управления через единый центр принятия решений. Сейчас, когда РАО исчезнет, с точки зрения технологии мало что изменится, тем более что энергетика остается той специфической областью, где любой бизнес обязан работать по единым командам диспетчера. При реализации инвестиционных программ, мне кажется, важным элементом снижения рисков является соглашение акционеров.
В нем прописаны серьезные санкции, которые делают любое отклонение от намеченного плана экономически невыгодным.
В энергетику пришли cолидные компании с именем, а главное — с имуществом. «Страховка рублем» гораздо серьезнее, чем обещание «красных директоров» или губернаторов, что строительство будет закончено в установленный срок.
— Были ли просчеты в реформе межбюджетных отношений: она самым серьезным образом затрагивает интересы регионов?
— Я не занимался этими вопросами профессионально, но у меня время от времени возникало ощущение, что федеральная власть как власть, имеющая больше возможностей влияния на законодательную базу, в первую очередь обезопасила собственные бюджетные обязательства, во вторую — субфедеральные и только потом — муниципальные. Хотя сейчас ряд налогов (на землю, имущество, доходы физлиц) входит в компетенцию субъектов и муниципалитетов. В этом заложен большой смысл: глава муниципального образования обязан стремиться к тому, чтобы налогооблагаемая база была шире. Думающие люди в этой ситуации должны «открыть шлюзы», привлечь инвесторов, чтобы больше денег собрать в казну. С этой точки зрения система фундаментально построена правильно, но, к сожалению, реальной доходной базы у муниципалитетов пока нет, и это одна из причин их слабости.
— Одной из тенденций, которая проявилась при прежнем составе кабинета министров, стало усиление государственного присутствия в бизнесе. Как вы ее оцениваете?
— Эта проблема сложнее, чем кажется на первый взгляд. Если встать на позицию жесткого либерализма, то, безусловно, это зло по определению. Считать, что государство сделает что-то лучше частного собственника, который вложил в дело свои деньги и будет требовать от наемного менеджера максимальной отдачи, — значит питать иллюзии. Такая позиция мне наиболее близка, но в ней отражена не вся правда. Есть один сложный момент, который дает рациональное объяснение действиям власти. Дело в том, что в процессе приватизации ряд активов, в том числе имеющих стратегическое значение для безопасности государства, попал в руки собственников, которые выбрали стратегию «отжимания»: на мой век и три следующих поколения хватит, а что там дальше будет с этим предприятием, рабочими, городом — меня не волнует. Это был один из главных аргументов при принятии решений о деприватизации. На мой взгляд, проблема есть, но для ее решения можно найти альтернативные варианты. К примеру, поставить собственников в такие рыночные условия, при которых они либо обанкротятся, в результате чего произойдет смена владельца и менеджмента, либо предпримут какие-то действия для изменения подхода к бизнесу.
Природа монополии
— Андрей Владимирович, совершенно очевидно, что нынешней власти не уйти от решения продовольственной проблемы. Рост цен на продукты питания считается в мире одной из сильнейших угроз. Между тем есть мнение, что России этот рост только на руку, на его фоне можно увеличить объемы производства сельхозпродукции, к примеру, раздав всю землю населению через ваучеры. Ваша точка зрения?— На продовольственных рынках развитых стран за последние несколько месяцев 2008 года рост цен в среднем не превысил 2%, в России — оказался почти в десять раз больше. Поэтому я бы не стал говорить о том, что мы пожинаем плоды того, что в мире подорожали продукты. Фундаментально мы, конечно, заинтересованы в росте, но не цен, а спроса. В принципе этот рост обеспечен на десятилетия. Это связано с тем, что такие большие потребители, как Индия и Китай, меняют структуру питания населения. Если раньше 80% китайцев ели мясо раз в месяц, то сейчас они начинают есть его раз в неделю. Четырехкратное увеличение питания страны с населением в 1,2 млрд человек дает долгосрочный тренд. То же происходит и в Индии. У нас есть природные ресурсы для того, чтобы этот спрос удовлетворить. Но нужна грамотная организация доступа к ним, причем обязательно платного. Перераспределение ресурсов должно быть основано не на абстрактных принципах справедливости, а исходя из рыночных условий.
— Продолжим тему роста цен уже внутри страны. Насколько опасен для экономики нынешний уровень инфляции?
— Инфляция — это всегда плохо. Не просто потому, что это съедает ваши деньги каждую минуту, каждый час, но еще и потому, что с точки зрения предпринимателя вы оказываетесь в качественно худшей ситуации, чем ваш конкурент в стране с низкой инфляцией. Разница между 4% и 12% делает вас в ряде случаев просто неконкуренто-способным. Вы делаете хорошую турбину и Siemens делает хорошую турбину. Вы хотите поставить ее в Индию, которая не может сделать предоплату. Вы берете кредит под 12%, а Siemens — под 4%, в результате ваши издержки становятся выше.
— Какую роль, на ваш взгляд, играет рост цен на услуги монополий, каков их «вклад» в рост инфляции?
— Я не готов назвать конкретные цифры, но этот вклад очень значителен. Монополии — на то и монополии, что лишены стимула снижения издержек. В отличие от нормальной рыночной ситуации, когда два производителя ходят за покупателем и в результате побеждает тот, кто снизил цену и сохранил качество, смысл бизнеса монополиста — поторговаться с регулятором, который устанавливает цены на его услуги. И даже если это очень искушенный регулятор, убедить его в том, что произвести услугу дешевле невозможно, не стоит больших трудов. У монополиста природа такая: сделать услугу как можно дороже, чуть-чуть поторговаться, что-то уступить, и оставить себе «запас жира». Кроме того, монопольные услуги становятся фактором, тормозящим экономический рост. Очень часто инвесторы приходят с деньгами, проектами, а им говорят: у нас тут много таких ходит, поэтому электричества не дадим, газа нет.
Телефонное право
— Одна из тем, вокруг которых идет постоянная дискуссия, — рост в России заработных плат. Экономисты крайне неоднозначно оценивают эту тенденцию. Одни утверждают, что она провоцирует рост инфляции, другие, наоборот, что нам еще далеко до уровня доходов развитых стран. Где истина?— Здесь много аспектов. Конечно, повышение заработной платы влияет на уровень инфляции: чем больше вы даете денег, которые тут же выбрасываются на рынок, тем выше инфляция. Однако это еще не самая большая проблема. Недавно я встречался с представителем очень крупной западной компании, которая начала работать в нашей стране еще до революции. Этот представитель давно живет в России, видел все наши кризисы, взлеты и падения. Так вот, он говорит, что Россия превращается в страну с очень дорогой и неквалифицированной рабочей силой. И у многих инвесторов возникают большие сомнения, стоит ли в нее идти. В принципе люди такой квалификации, как у нас, есть и в Китае, но стоят они пока существенно дешевле. В Москве считается, что за тысячу долларов нужно просто приходить на работу и ничего не делать. Поэтому, с одной стороны, тысяча долларов — это мало по сравнению с рынком труда ведущих западных стран, но по сравнению с тем, сколько такой сотрудник производит, а часто он производит только впечатление и то не всегда хорошее, это очень много. Эта проблема усугубляется еще и огромной разницей в уровне жизни. Можно сказать: хватит, больше не будем добавлять денег, потому что работаем плохо, зарплата растет быстрее, чем производительность. Но у нас есть бюджетники, которые получают неприлично мало. На мой взгляд, национальные проекты в области образования и здравоохранения были начаты еще и потому, что надо было хоть как-то обосновать повышение зарплат. Честно говоря, дешевые нефтяные деньги нас очень серьезно испортили, и думаю, что уже в скором времени нам предстоит пережить неприятное отрезвление.
— Сейчас как раз политики и экономисты активно обсуждают проект концепции долгосрочного развития России до 2020 года, и там ни о каком кризисе речи нет. Вы согласны с оценками, которые представлены в проекте?
— Эту концепцию готовил МЭРТ еще в прежнем составе. В ее основе лежит программно-целевой подход к составлению прогнозов развития экономики, когда в зависимости от внешней ситуации разрабатывается несколько возможных сценариев. Это правильно. Смущает то, что перспективы нарисованы чрезвычайно оптимистичные. В мировой экономике есть такая закономерность: при общем замедлении темпов роста, глобальных спадах, первым страдает спрос на инвестиционные товары, к числу которых относится, например, металл. Когда всем плохо, в первую очередь закрывают программы развития как раз сегментов, где требуется дополнительное количество металлопродукции. В истории были зафиксированы периоды, когда снижение мировой экономики на 1 — 2% приводило к снижению цен на металл на 20 — 25%. Можете представить, какая чувствительность?! Эта деталь важна при анализе последствий нынешнего финансового кризиса в мире. На мой взгляд, они будут чуть сложнее, чем мы пытаемся представить, потому что Россия более уязвима в этом кризисе. Наша экономика во многом зависит от ситуации в трех сегментах: углеводороды, металл, химия. Поэтому, мне кажется, в проекте не хватает аргументов, которыми обосновывается дальнейший рост.
— Может быть, расчеты авторов концепции основаны как раз на снижении этой зависимости от сырьевых рынков? В последнее время только ленивый не говорит о необходимости перехода к инновационному развитию.
— Но сколько ни говори «халва» — во рту слаще не станет… Корни этой пословицы в человеческой природе. Во времена Советского Союза на каждом крупном предприятии обязательно была должность замдиректора по новой технике. Это феномен, которого нет ни в одной экономической модели: получается, что ни директор, ни зам по финансам не заинтересованы в обновлении оборудования. Нужен специальный менеджер, который будет всех остальных заставлять внедрять инновации, потому что у них нет ни интереса к ним, ни стимулов. Казалось бы, цель у всех одна: мы тоже хотим делать такие автомобили, как Mercedes. Однако менеджеры Mercedes знают, что если они выпустят автомобиль хуже BMW, я не говорю уже про Volkswagen, то на следующий день столкнутся со снижением продаж, падением прибыли, затем их ждет увольнение, закрытие рабочих мест и так далее. Перспектива потерять достаток действует на уровне базовых инстинктов. У нас работают совершенно другие стимулы. Чтобы быть успешными в стране, которая еще во многом живет по модели монопольной экономики, вы должны быть не лучше конкурента, а ближе к власти. Поэтому ваше конкурентное преимущество состоит не в том, что вы делаете лучше и дешевле, а в том, что вы можете взять и позвонить кому надо, в результате чего вашего конкурента закроют, пришлют проверку и так далее. Это превратилось в модель поведения. Не потому что люди плохие, а потому, что так рациональнее. Поэтому решать проблемы надо с фундаментальных факторов: демонополизации, уменьшения присутствия государства в экономике, создания по-настоящему независимой судебной системы и так далее.
— Как, на ваш взгляд, отразится на экономике наличие двух политических центров в российской власти — Медведева и Путина?
— Наш с вами разговор перешел в область политических спекуляций и фантазий. Ответ честный — не знаю. Такой модели власти еще не было. За каждым из лидеров стоят команды, которые по-разному смотрят на распределение полномочий. Важно, как они между собой договорятся. Поживем — увидим. Давайте все-таки будем исходить из того, что оба этих руководителя ставят перед собой амбициозные задачи и хотят достичь масштабных результатов. Такие возможности у них есть.
Развеянные иллюзии
— Андрей Владимирович, вы работаете в «Тройке Диалог» чуть больше девяти месяцев. Как вы себя ощущаете на этом месте? Все-таки после правительства масштабы несопоставимы.— Не скрою, у меня было опасение потери масштаба, но уже сейчас я с уверенностью могу сказать, что это иллюзия. Вопросов действительно меньше, но они гораздо глубже и в них нужно разбираться более предметно. Да, диапазон сужается, но это компенсируется тем, что на порядок больше понимаешь в теме. Конечно, я помогаю компании в вопросах взаимодействия с органами государственной власти, но я категорически не хочу, чтобы эта функция была основной: это признак дисквалификации — то есть ты ничего другого, кроме как говорить с бывшими коллегами, не умеешь. Я же занимаюсь такими интересными проектами, как привлечение венчурного финансирования, создание фонда инвестиций в инфраструктурные проекты. Есть такая идея — создать фонд вместе с западными инвесторами объемом как минимум 1 млрд долларов для инвестиций в логистические центры, порты, аэропорты, ЖКХ, транспорт. В принципе это уже делают российские компании, но, как правило, за счет собственных средств или ресурсов материнского банка. Мы же должны убедить международных инвесторов не только вложить деньги в проекты, в которые сегодня и в России-то мало кто верит. Поверьте, это очень интересная и масштабная работа.
Андрей Шаронов
В 1986 году окончил Уфимский авиационный институт, в 1996-м — Российскую академию государственной службы при президенте Российской Федерации.
С 1989 по 1991 год был народным депутатом СССР, в 1991-м назначен на пост председателя Государственного комитета РСФСР по молодежной политике.
В 1997 году занял должность заместителя министра экономического развития и торговли, курировал реформирование госмонополий, госзакупок, административную реформу, законо-
творческую деятельность.
В июле 2007 года назначен управляющим директором группы компаний «Тройка Диалог».