«Петербургские студенты меня чрезвычайно вдохновляют»

Образование

Сергей Кадочников, экс-директор Высшей школы экономики и менеджмента УрФУ, а ныне руководитель филиала Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге, делится рецептурой «коктейля» образовательных программ, предсказывает революцию в социологии и рассказывает о том, чем питерские студенты отличаются от уральских

Кого в нем больше — ученого-исследователя или организатора науки? В отечественной экономической науке найдется немного персон, которые, подобно Сергею Кадочникову, столь преуспели на обоих поприщах. В его послужном списке несколько десятков первоклассных работ по прикладной макроэкономике, анализирующих различные аспекты международной торговли и трансграничных инвестиций. И при этом — пионерные новации в организации учебного процесса в Санкт-Петербургском филиале Высшей школы экономики, который Кадочников хочет максимально настроить на успешную конкуренцию талантливых студентов с европейскими, прежде всего скандинавскими, вузами на глобальном рынке образовательных услуг.

Талантливый парень из далекого села Городищи на самом востоке Свердловской области, в трехстах с лишним верстах от Екатеринбурга, Сергей являет собой блестящий образец работы позднесоветского образовательного лифта. В 1990 году закончил экономический факультет Уральского государственного университета, а еще через четыре года — магистерскую программу по международной экономике в университете немецкого города Констанца. В 94-м Кадочников возвращается в альма-матер, делая успешную карьеру на родном факультете и в 2003 году возглавив его. Параллельно не прекращаются стажировки в ведущих европейских университетах. С 2011 года он — директор Высшей школы экономики и менеджмента Уральского федерального университета. Сегодня Кадочников — приглашенный профессор Венского экономического университета, внештатный сотрудник мюнхенского Института экономических исследований (Ifo), одного из наиболее сильных европейских центров анализа хозяйственной конъюнктуры.

Прививка западной исследовательско-образовательной культуры засела в нем очень глубоко. Настолько, что блестящий немецкий и свободный английский напрочь вытравили из речи Кадочникова даже намек на милый интонационный акцент (например, вопросительные концовки невопросительных предложений), свойственный уральцам.

И вот в 2013-м неожиданный поворот судьбы и карьеры — Сергей перебирается в северную столицу на должность руководителя питерского филиала ВШЭ.

В беседе мы коснулись мотивов этого решения. Но в фокусе интервью оказались тренды высшего гуманитарного образования в мире и России, а также стратегия Вышки на российском рынке образовательных услуг.

Поджарый, подвижный, выглядящий заметно моложе своих 49. Вдумчивый, сосредоточенный собеседник, не вещающий, а размышляющий вслух. Остроумный, эрудированный человек, не выпячивающий своих талантов напоказ. Час общения пролетел незаметно.

— Сергей Михайлович, какова специфика Высшей школы экономики?

— Высшая школа экономики — это на самом деле не про экономику. Или как минимум не только про экономику. У нас довольно большие коллективы людей гуманитарных и специалистов в социальных науках — историков, социологов, политологов, филологов. Их примерно половина. А вторая половина — собственно экономисты и специалисты по менеджменту.

— Такая пропорция укладывается в мировые тренды?

— Я бы разделил две вещи. Гуманитарное образование как часть собственно образовательной отрасли, образовательной машины, если хотите. Здесь востребованность гуманитарных дисциплин не подлежит сомнению. Для университетов это неотъемлемая часть продаваемого ими образовательного продукта. Даже технари считают, что гуманитарные науки должны являться обязательным элементом их образовательной программы.

Второй срез — это востребованность специалистов-гуманитариев вне образовательной отрасли бизнесом, обществом. С одной стороны, гуманитарное образование ценится везде. За то, что оно структурирует мышление. Гуманитарий думает и размышляет структурированно и критически, по определенным законам. С другой стороны, есть статистика, что специалисты-гуманитарии хуже находят себе работу по специальности, чем естественно-научники или, скажем, выпускники по lifescience — отраслям знания, связанным с изучением жизни. По данным американского рынка труда, если среди обладателей докторской степени (PhD) по lifescience остается на рынке труда грубо 15 — 20%, то у носителей гуманитарного знания эта доля достигает 40%. Коммерциализация гуманитарного знания за пределами образовательной машины затруднена и, возможно, идет по другим моделям, нежели у носителей технического или естественно-научного знания.

— Может быть, чему-то не тому этих людей учат, если они не востребованы? Возможно, приведенные вами цифры свидетельствуют о кризисе самой модели гуманитарного образования?

— Дело в том, что сейчас сами гуманитарные области знания и методы гуманитарных наук претерпевают кардинальные и притом довольно быстрые изменения. Возьмем социологию — одну из самых важных социальных наук. В 50 — 60-х годах она пережила революцию: социологи подобно экономистам стали собирать и анализировать эмпирические данные, выявляя путем массовых опросов различные типы и нормы социального поведения.

Сегодня в социологии назревает новая революция, связанная с BigData. Мы преодолеваем ограниченность выборки и исследуемых признаков. Вместо них мы имеем миллионные срезы, считываем и обрабатываем информацию по цифровым следам. Однако востребованность дисциплины «Социология» и профессии социолога сейчас крайне невысока. Скажем, у нас в Вышке, если взять все программы, по которым есть такой же перечень экзаменов, как у социологов, предпочтение поступления на социологию у абитуриентов на последнем месте. То есть если ты вообще никуда не попал, то идешь в социологи.

В петербургском филиале ВШЭ работают блестящие социологи — Эдуард Понарин, Даниил Александров, Олеся Кольцова, Елена Омельченко, которые по своей научной репутации, по публикациям, по уровню возглавляемых ими исследовательских лабораторий одни из самых сильных в стране. Их ценят, им дают международные гранты. Получается, что у выдающихся людей в аудитории сидят люди, которые им не соответствуют. Именно поэтому с 2016 года мы радикально модернизируем нашу бакалаврскую программу по социологии в сторону английского языка и фокуса на BigData. Фактически социологическая программа станет программой по социальной информатике.

Хотя в принципе уровень наших абитуриентов довольно высок. В этом году петербургская Вышка стала восьмой по уровню ЕГЭ среди всех вузов страны. Кстати, упадок спроса на социологическое образование — не наша специфика. Например, в Стэнфорде еще десяток лет назад факультет социологии набирал сотни студентов, сегодня — в десять раз меньше.

Свободные искусства слишком дороги

— Пару лет назад федеральный «Эксперт» взял интервью у президента университета немецкого города Ленебурга Саши Споуна. Позволю себе одну цитату: «Экономика — часть общества. Любое учение об экономике, будь то микроэкономика или макроэкономика, должно быть вписано в общественный контекст. Студенты должны понимать взаимо­связь экономических процессов с другими пластами общественной жизни. Экономическая наука во многом герменевтический, то есть интерпретирующий предмет, а не предмет расчетов и планирования. Результаты, полученные в ходе эмпирических или теоретических исследований, нуждаются в интерпретации. Эта интерпретация в зависимости от контекста может быть очень разной. Одна в России, другая в Германии, одна в сегодняшней России, другая в России спустя десять лет. Интерпретационное пространство очень велико. Именно поэтому любое обучение экономике должно быть вписано в более широкий контекст. В Ленебурге мы делаем это с помощью так называемого комплементарного обу­чения, в ходе которого студенты сталкиваются с предметами из самых разных дисциплин. У нас можно выбрать из 15 дополнительных дисциплин: от близких к экономике права и политологии до весьма отдаленных — философии, исследования устойчивого развития, этики, истории. Мы делаем ставку не только на гуманитарные, но и на естественно-научные, технические дисциплины. Однако на первом плане изучение этических, социальных, экологических и интеллектуальных связей между экономикой и жизнью». Мне кажется чрезвычайно привлекательной такая модель обучения экономике. Что вы скажете?

— Прежде всего — это совсем не оригинальная модель. Это модель свободного образования, так называемая liberalarts, которая в гуманитарной области давно используется. Она была долгое время не очень привечаема в континентальной Европе, особенно в Германии, на родине университетов классического типа. В Америке эта модель более распространена. Учащийся выбирает основную «образовательную ветку», так называемый мейджор, и она сочетается с целым рядом дополнительных дисциплин, образующих майнор. Высшая школа экономики подобную модель внедряет у себя. Однако мы не хотим идти по пути чистой модели liberalarts. Вообще говоря, у нас в стране есть только два не слишком-то масштабных примера последней модели, с небольшим мейджором и значительным объемом дисциплин по выбору. Это факультет свободных искусств и наук Санкт-Петербургского госуниверситета, которым руководит экс-министр финансов Алексей Кудрин. И небольшой факультет в Московском кампусе РАНХиГС. Надо понимать, что модель liberalarts чрезвычайно дорога. К тому же она ничего не гарантирует, кроме широкого образования, — не гарантирует усвоения и развития профессиональных компетенций.

— Какая-то нотка укоризны слышится в вашей оценке. Похоже, вы закоренелый прагматик?

— Дело не во мне. Это нежизнеспособная в более или менее серьезных масштабах модель. На нее невозможно перейти в России не потому, что промышленность против. Промышленность против и бакалавриата — считают, что как деды учились пять лет, так и ты, сынок, должен учиться. Дело в том, что основной статьей социальных расходов большинства зрелых государств являются пенсионные выплаты многочисленному стареющему населению. Пенсионная система сжирает абсолютно все во всех странах Европы. И Россия, хоть и с неким лагом, сталкивается с теми же проблемами. Поэтому логичнее нащупывать какие-то менее затратные, компромиссные модели образовательной системы. Чем, собственно, мы и занимаемся. В наших программах майнор занимает примерно 10%.

— У вас полная свобода рук в этих экспериментах?

— Если говорить не о филиале, а о Вышке в целом, то у нас довольно много свободы. Вышка может не просто учебный план какой-то сделать — мы имеем право на свой оригинальный образовательный стандарт. При этом у государства, конечно, сохраняются разнообразные инструменты, чтобы сказать: «Нет-нет, дружок, ты все равно не прав». Ну при прочих равных можно.

В рамках филиала свободы рук меньше — мы действуем внутри утвержденного НИУ ВШЭ образовательного стандарта. Но мы вправе определять, какие именно майноры, дополнительные программы, хотим иметь.

— То есть цвет и форму «вишенок на торте» выбираете сами?

— Да. И мы решили, что наши «вишенки» должны быть связаны с чем-то международным. Чтобы петербургская Вышка концентрировала у себя сравнительные исследования по разным странам и регионам, проблематику международной торговли и международных отношений. Из недавно появившихся у нас майноров я бы отметил востоковедение. Как вы понимаете, это тесно связанная с международными делами вещь. Далее — международный бизнес. Этот майнор крайне популярен. Наконец, мы открыли программу Datascience. Я убедил наших социологов, что за этой отраслью будущее — именно в смычке с социологией и частично с экономикой.

Следующий цикл будет другим

— Не могу не коснуться в разговоре вашего перехода из УрФУ в Вышку. В Екатеринбурге вы десять лет руководили экономическим факультетом университета, были человеком-легендой, выросли в ученого-экономиста и специалиста образовательной отрасли федерального уровня. И неожиданно, для внешних наблюдателей по крайней мере, перебрались в 2013-м в Санкт-Петербург. Что вами двигало? Карьерные соображения или более глубокие мотивы?

— Формально с точки зрения карьеры мой переход был понижением. Студентов у меня в УрФУ было примерно столько же, сколько здесь, но в Екатеринбурге я был реально на втором уровне принятия решений. Здесь я формально являюсь также персоной второго уровня, равной проректору Вышки по статусу, но я не нахожусь в Москве, где расположен «штаб» нашего университета, поэтому в меньшей степени могу влиять на общеуниверситетские решения.

Ключевым мотивом решения о переезде было другое. В Екатеринбурге я уперся в существенные ограничения по внутреннему развитию. Это было связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, с тем, что ты все равно учишься и растешь вместе с командой. И вышкинская команда с точки зрения университетского управления является, безусловно, выдающейся в стране по составу людей, которые там работают. У этих людей есть чему учиться, с ними очень интересно и полезно что-то делать вместе.

— И ваши ожидания оправдались?

— Всегда есть какой-то зазор между нашими представлениями и реальной жизнью, но в целом оправдались. И второй сюжет связан с тем, что ты можешь быть невероятно дерзким и креативным по идеям и замыслам, но чтобы реализовывать замыслы, нужны ресурсы. Если говорить о человеческих, то по разным причинам в Екатеринбурге не получилось создать команду, способную на масштабные изменения. Какие-то важные вещи мы сделали, например, УрФУ по той программе, которую я начинал, получил уже после моего ухода одну из самых престижных международных аккредитаций в сфере бизнес-образования. Сегодня такой обладают только четыре вуза в России. Но для меня этого было мало. Понимаете, у меня есть внутренние цик­лы длительностью десять лет. И в 2013 году я совершенно четко понимал, что очередной мой десятилетний цикл, связанный с УрФУ, закончился, что надо принимать решение о своем качественном росте в следующие десять лет.

— Вы это прямо физически чувствуете, как часы, как звонок будильника?!

— Да, я понимаю, что должен что-то решительное предпринять в своей жизни.

— Что же будет с вами через восемь лет, когда истечет время нынешнего цикла?

— Ну, что-то будет. Однозначно что-то другое, не связанное с нынешней деятельностью.

— Понятно. Мы будем следить за вами.

— Если уж говорить начистоту, я в свое время затеял все «хороводы» с Вышкой, чтобы не пустить ее на рынок Екатеринбурга.

— Минуточку! Это уже совсем иная трактовка событий.

— Я открыл программу двух дипломов с Вышкой, единственную на тот период между российскими вузами в стране, чтобы ей было бессмысленно открывать филиал в Екатеринбурге. Вслед за филиалами в Петербурге, Перми и Нижнем Новгороде.

— И вот вы внутри этого монстра.

— Да, я внутри.

— И теперь вы войдете в Екатеринбург? Меня очень беспокоит, что Вышка фактически подминает под себя гуманитарное образовательное пространство в России.

— Давайте по порядку. Во-первых, сегодня не время для захвата регионов. Это очень дорогое удовольствие, даже с учетом подключения административного ресурса. Значительно дешевле обеспечить приезд хороших выпускников школ Свердловской области в Санкт-Петербург. И мы этот процесс налаживаем. 70% наших абитуриентов сегодня — из регионов.

Во-вторых, вы, конечно, преувеличиваете. Никакого вытеснения не происходит. В НИУ ВШЭ всего 25 тыс. студентов. В России много вузов больше нашего. Рынок открыт.

Конечно, преподавательские и исследовательские ресурсы — ключевой фактор: Вышка очень много забрала. Но дело в другом — видим ли мы российский рынок образовательных услуг частью значительно более широкого международного рынка или нет. С точки зрения международной конкуренции, Вышка все еще очень мала и слаба. И должна становиться больше, чтобы выдерживать эту конкуренцию.

— Мне ваша аргументация напоминает историю, когда в начале нулевых годов «Сибал» Олега Дерипаски сливался с СУАЛом Виктора Вексельберга в единый отраслевой монополист — «Русал». Тогда все сомнения скептиков также отбрасывались единственным, по сути, аргументом — необходимостью выживания в глобальной конкуренции в глобализованной отрасли.

— Отличная аналогия! Все именно так и есть — и в алюминиевой отрасли, и в образовании. Если ты хочешь расти, если ты хочешь быть заметным игроком не только на своей небольшой делянке, ты должен постоянно двигаться вперед.

Талантливые дети vs богатые родители

— Вы действительно ощущаете конкуренцию с американскими и европейскими вузами за студентов или это более или менее абстрактные, умозрительные соображения?

— Конечно, ощущаем. 2015-й не показателен. Мы почувствовали закрытие международных рынков, и это в значительной степени определило наш успех на рынке приема абитуриентов. У нас в петербургском кампусе набор оказался в разы лучше, чем в прошлые годы. И по количеству, и по качеству. По ЕГЭ наших абитуриентов мы год за годом улучшаем свои позиции. В 2013-м были 22-ми по стране, год назад — 13-ми, в нынешнем году, как я уже упоминал, — восьмыми. Однако в целом конкуренция на рынке образовательных услуг весьма остра. Для петербургских вузов принципиальными конкурентами являются университеты Хельсинки и скандинавские университеты, предлагающие образовательные программы на английском языке бесплатно. Это очень привлекательно, ведь в странах континентальной Европы — Австрии, Германии, Франции — такое предложение практически отсутствует. Скандинавы, а сейчас и голландцы, культивируют такую модель. Студенты потом рекрутируются местными компаниями, которые платят университету за то, что у него есть такие дети, которые будут после учебы приходить в компанию. Ну и государство тоже участвует в финансировании этой модели. По сути, речь идет об определенной культуре рынка образовательных услуг. У нас ее просто нет.

— А что есть у нас?

— У нас остаются сегменты образовательного рынка, которые делают свой бизнес на богатых родителях. Возьмем, например, Международный институт экономики и финансов в составе Вышки. Обучение там стоит 600 тыс. рублей в год. Вы представляете себе? Это дороже не самой дешевой программы МВА и более чем в полтора раза превышает уровень средней годовой зарплаты в России. Конечно, это прекрасное образование, но за него нельзя столько платить. К тому же таких богатых родителей очень мало. Для примера, годовая стоимость обучения на бакалаврских программах самых престижных американских университетов примерно равна средней годовой зарплате в США и раза в полтора меньше годовой стоимости самых престижных программ МВА (Школы бизнеса Стэнфордского университета или Школы бизнеса Келлог Северо-Западного университета). Сейчас мы оказались в ситуации, когда учиться в Европе стало очень дорого. Особенно на четырехлетних программах. Магистратуру два года еще можно осилить, к тому же ребенок уже более взрослый и самостоятельный. А четыре года бакалавриата — совсем тяжело. И средний класс обратил свои взоры на Россию. Он изучает рейтинги, прислушивается к отзывам коллег и знакомых. Во-первых, Вышка в этом смысле, конечно, fashionable — потому что здесь учатся дети министров и капиталистов, может быть, какое-то знакомство состоится во время учебы, да и в целом эта среда соответствует представлениям о жизни и карьере твоего ребенка. И эта среда в Вышке действительно создана. Во-вторых, английский язык в нашем университете преподается по стандартам IELTS — одного из самых популярных в мире стандартов изучения академического английского языка. Мы не имеем права выдавать сертификат, но наши выпускники легко его получают в специализированных сертифицированных центрах IELTS. В университете мы активно идем по пути создания англоязычных образовательных программ. В 2015 году открыли англоязычный бакалавриат по менеджменту через «не хочу» многих коллег, в 2016-м выпускники школ смогут учиться в петербургской Вышке на англоязычных программах по социологии и социальной информатике, а также по политологии и мировой политике.

— Ваши нынешние студенты отличаются от тех, с кем вы работали в Екатеринбурге?

— Разница существенная. Там из потока в 90 человек я видел 30 — 40 светлых, заинтересованных лиц. И все они были из Екатеринбурга, даже из соседних областей мало кто к нам приезжал учиться. Санкт-Петербург, и наш университет в частности, притягивает молодых людей со всей страны, и здесь доля продвинутых, мотивированных студентов гораздо больше. К тому же обнаружил четкую разницу в психотипе подростков, желающих учиться в Москве и Петербурге. Это два непересекающихся множества.

— Неужели? Расскажите подробнее.

— В Москву едут индивидуалисты, готовые пробиваться на вершину в жесткой конкуренции, во враждебной среде. В Петербурге обстановка немного другая.

— Не слишком ли вы идеализируете место вашего нынешнего обитания?

— Возможно, идеализирую. Но важно то, что его похожим образом идеализируют направляющиеся сюда абитуриенты. В результате миф отчасти формирует реальность. И меня петербургские студенты чрезвычайно вдохновляют.

Автор: Александр Ивантер - Заместитель главного редактора журнала «Эксперт» (Москва).