К катастрофам мы привыкли
Академия наук своим нежеланием реформироваться дала повод провести «военную операцию» против себя со стороны Минобрнауки. Сейчас ученые уже не могут контролировать процесс и только догадываются, что с ними хотят сделать.Дело не в реформе, ее давно уже пора было провести, а в том, что принятый закон, по сути, предусматривает ликвидацию РАН в ее прежнем статусе и возложение ее основных функций на агентство, структура и полномочия которого пока еще не вполне определены», — говорит академик, директор Института химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН и руководитель Объединенного ученого совета по биологическим наукам Валентин Власов.
Закон о реформе государственных академий наук — «большой» РАН, а также академий медицинских (РАМН) и сельскохозяйственных (РАСХН) наук, который президент страны Владимир Путин подписал 27 сентября (опубликован, кстати, как и положено важным законам, в пятницу вечером), весьма коварен. Основная часть текста закона хороша и выбивает почву из-под ног у критиков реформы: тут вам и про свободу науки, и про учет мнения ученых по всем вопросам. Дьявол кроется в «Заключительных положениях». Там говорится, что имущество научных учреждений — от зданий до микроскопов — передается в Федеральное агентство научных институтов (ФАНО), а РАМН и РАСХН присоединяются к «большой» Академии наук. То есть речь идет не о реформах, а о принципиальном изменении статуса этих организаций.
При этом, если говорить о регионах, в тексте закона прописаны противоречащие друг другу положения. С одной стороны, все имущество РАН передается в ФАНО, с другой — региональные отделения РАН (Сибирское, Уральское и Дальневосточное) вроде как остаются самостоятельными структурами. Вопрос только — как им применить эту самостоятельность, если институты им не принадлежат? К тому же новая РАН осталась бюджетным учреждением, а не общественной организацией — «клубом ученых», как предполагалось в самом начале обсуждения законопроекта. Но и это положение нового закона вполне может опровергнуть практика его применения. ФАНО уже создано — функции пока точно неизвестны, но уже ясно, что полномочий там будет сосредоточено много. Возглавил структуру экс-министр финансов Красноярского края, в последние годы работавший замглавой федерального Минфина, Михаил Котюков. В академиях наук его не знают. «Эту фамилию я слышал, но консультаций не было. Я не знаю этого человека, я знаю, что он способный финансист... Разумеется, я готов с ним работать», — заявил РИА «Новости» президент РАН Владимир Фортов. Некоторые академики уже опасаются, что Котюков будет заниматься «распродажей Академии» и «беречь деньги». Напомним, летом вроде как было решено, что первое время агентство будет возглавлять именно он. Позже стало известно, что ФАНО наделят еще более существенными полномочиями. «Новая трактовка положения об агентстве подразумевает расширение его сферы влияния, это теперь не только институты Академии, а вообще научные организации России», — объявила замглавы Минобрнауки Людмила Огородова. Пояснить это заявление она, правда, затруднилась. А позже стало известно о возможном создании еще одной структуры — некоего фонда, который будет заниматься финансированием научных исследований в институтах РАН. Подробности также неизвестны. Но тенденция налицо. Имущество РАН переходит в управление агентству, научные исследования, вполне вероятно, будут финансироваться из отдельного фонда. Вопрос: что же останется самой РАН? Ответ очевиден: ничего, кроме функций того самого «клуба ученых».
С самого начала рассмотрения проекта закона о реформе государственных академий наук ученые бурно против него протестовали. Митинги шли в регионах и перед зданием Государственной думы. Академики резко и публично высказывались против реформы и против министра образования и науки Дмитрия Ливанова. А новоизбранный президент РАН Владимир Фортов встречался с президентом Владимиром Путиным, пытаясь добиться внесения в проект закона поправок, предложенных учеными. После принятия закона (несмотря на публичные заявления Фортова о достигнутой договоренности по академическим поправкам — в почти неизмененном виде) активность академиков заметно поутихла. Оно и понятно — пришел черед внутрикорпоративных рокировок и «торгов». В СМИ просачивались лишь обрывки заявлений руководителей академий на закрытых заседаниях да «воззвания», которые руководители региональных отделений писали своим сотрудникам (см., например, «Городу и миру», «Эксперт-Сибирь» № 40 за 2013 год).
Поэтому, когда председатель Сибирского отделения РАН Александр Асеев хотя бы в общих чертах рассказал, как, по его мнению, будет происходить в регионах объединение трех государственных академий, это стало почти откровением для публики. «При объединении сибирских отделений РАН, РАМН и РАСХН (центральные структуры всех находятся в Новосибирске. — Ред.) со стороны РАН процесс слияния наибольшее значение имеет для биологов, институты которых входят в состав объединенного ученого совета по биологическим наукам, которым руководит академик Власов», — заявил Асеев.
«Ответственный» за объединение региональных отделений государственных академий Валентин Власов рассказал нам о вероятной схеме процесса консолидации РАН, РАМН и РАСХН, о том, что может ожидать «плохие» институты и каковы уже сегодня предвидимые результаты запущенного процесса.
Неважно, где ты работаешь
— Кто в регионе будет руководить процессом объединения трех академий? Как это будет происходить?— Пока этот вопрос детально не проработан. Очевидно, что основные фигуры — председатели сибирских академических отделений — академики Александр Асеев, Любомир Афтанас и Александр Донченко. Затем с документами будут работать главные ученые секретари отделений. В СО РАН в научном плане объединение в наибольшей степени имеет отношение к биологам, хотя и наши химики с физиками также активно сотрудничают с учеными СО РАМН и СО РАСХН.
Сотрудничество важно для всех сторон. У ученых РАН главная задача — проведение фундаментальных исследований. Они должны изучать незнаемое, открывать новые процессы, новые явления природы, создавать новые вещества. Для решения крупных определенных задач, стоящих перед обществом, они проводят также ориентированные фундаментальные исследования. Задачи РАМН и РАСХН — проведение ориентированных и прикладных исследований, направленных на решение конкретных задач в медицине и сельском хозяйстве соответственно. Три академии в этой области тесно сотрудничают: современная биология важна и для медицины, и для растениеводства, и для животноводства. Ученые РАН исследуют вопросы глобального порядка. Например, изучают строение генов у различных организмов, синтезируют новые биополимеры. Они изначально не могут даже планировать, как и куда можно будет применить результаты исследований. Если получено интересное — можно обсудить возможные варианты развития работы для получения полезных продуктов, например, для растениеводства или хирургических операций. Когда фундаментальные исследования приводят к результатам, потенциально имеющим применение в медицине и сельском хозяйстве, мы обращаемся к ученым дружественных академий и начинаем совместные работы. У трех академий есть много идущих совместных проектов, решены вопросы их совместного финансирования.
— Таким образом, в обычной работе ученых ничего не изменится?
— Для ученых, сотрудников академий, процесс объединения мало что изменит, мы и так друг друга все знаем и, где надо, работаем вместе. И вообще, вопрос объединения академий имеет самое незначительное отношение к реформе российской науки, это непринципиальный вопрос. Куда важнее вопросы передачи собственности, проведение аудита научных институтов и введения новых правил игры.
Спросите ученого, как влияет на продуктивность научной работы наличие одной или нескольких академий, какое значение имеет для него вопрос о том, кто владеет зданием института — Академия или агентство, выполняющее функции Академии. И ученый ответит, что не этими вопросами надо заниматься, чтобы повысить эффективность научных исследований. А проблемы у нас простые, и мы сто раз о них говорили. Как же может российский ученый конкурировать с зарубежными коллегами, если он не имеет возможности оперативно закупить ни отечественные, ни импортные реактивы, если он платит за приборы в разы больше, чем зарубежный коллега? Как может он нормально работать, если деньги по грантам и контрактам он получит летом или даже в конце года, обязан потратить средства, отчитаться о выполненной работе в конце того же года и не имеет права оставить часть на следующий год. А новые поступления снова будут только в лучшем случае летом! И еще упомянет ученый нарастающую бюрократизацию в РАН и еще — много худший уровень бюрократизации в министерстве образования и науки. Вот реальные проблемы, убивающие эффективность нашей науки, вот какие проблемы нужно решить, чтобы работа ученых стала эффективной.
Объявленная очередная фундаментальная перестройка обещает огромные потери времени для ученых. Предстоит реорганизация системы управления, возрастет поток бумаг. Вот увидите — бюрократы напридумывают нам новые формы написания планов, заявок и отчетов. Неизбежны проблемы и потери в связи с переименованием институтов. Всем нужно будет менять печати, бланки, переделывать договоры. В этой связи особенно переживают те, кто выполняет крупные государственные заказы, работает с оборонной промышленностью. Они не смогут получать финансирование, пока не сделают новые документы. Также предстоит урегулировать вопросы членства в Академии, значит, будет множество совещаний и собраний.
— В каком виде будут существовать бывшие СО РАМН и СО РАСХН в структуре общей Академии, что будет в новосибирском научном центре?
— О том, что будет, пока можно только гадать. Видимо, РАМН и РАСХН войдут в «большую» Академию как отделения. В РАН же есть отделения по направлениям наук, и теперь появятся новые — отделения сельскохозяйственных наук и медицины. Сибирские отделения РАМН и РАСХН, по-видимому, войдут как отдельные структуры в Сибирское отделение РАН, а их руководители будут заместителями председателя СО РАН.
— И как руководители СО РАМН и СО РАСХН относятся к тому, что из полноценных председателей отделений они станут заместителями с непонятными полномочиями?
— Наверное, без восторга. Но следует заметить, что у институтов РАМН и РАСХН еще есть выбор. Статус нового агентства не до конца определен. И институты академии медицинских наук, например, могут попытаться перейти в ведение понятной структуры — министерства здравоохранения. Несколько лет назад ряд научных институтов РАМН уже так и сделали. То есть процесс принципиально возможен.
Проблемы будут у всех
— Формирование новой системы организации науки в стране начнется с аудита. Что можно ожидать от этой процедуры институтам трех академий?— Проведение аудита — важнейший вопрос, аудит — это первое, что нужно сделать, причем сделать разумно. Заявлено, что его будет проводить квалифицированная команда экспертов с привлечением иностранных ученых. Поэтому, конечно, предсказуемы проблемы для некоторых институтов, в основном в структуре РАСХН. Сравнивать их уровень с ведущими зарубежными институтами тяжело. Но везде есть слабые и сильные, я знаю в СО РАСХН и сильные коллективы, например, институт, которым руководит академик Александр Донченко. В РАН тоже есть не очень сильные институты, их по разным оценкам от 20 до 30%.
— Слабые институты — это гуманитарные, надо полагать?
— Нет. Например, в СО РАН есть Институт археологии и этнографии, руководимый академиком Анатолием Деревянко — он по всем критериям замечателен. Дело не в направлениях науки. Нужно сравнивать институты в пределах референтной группы — историков с историками, физиков с физиками.
— Критерий оценки — публикации?
— Ученые опасаются, что все будет оцениваться механически, по импакт-факторам, цитированию и формальным бессмысленным показателям, которые так любят изобретать в Высшей школе экономики. Конечно, публикации, цитируемость — важнейшие критерии. Но разум никто не отменял, не следует абсолютизировать отдельные показатели, действовать по-чиновничьи. Окончательную оценку работы институтов будут давать эксперты-ученые, с учетом всех обстоятельств и особенностей каждого учреждения. Например, публикаций у института нет, но только потому, что он работает по «закрытой» тематике, причем успешно. А в каком-нибудь гуманитарном институте ученые публикуются, но никто за рубежом на них не ссылается, поскольку их результаты представляют интерес почти исключительно для России.
Летом у нас в Академгородке был один из руководителей министерства науки и образования — Сергей Салихов, директор департамента науки и технологий. Он рассказывал о позиции министерства по тогда еще проекту закона и аудиту научных институтов. Разговор с ним показал, что он прекрасно разбирается в проблеме и понимает, как должен быть проведен аудит.
— У вас есть какие-то предположения о том, что будет происходить после оценки работы институтов?
— Если действовать по уму, ничего нового придумывать не надо. Аудит научных институтов в свое время проводился в странах Прибалтики, Болгарии, Польше, бывшей ГДР при образовании единой Германии. Там по итогам аудита, проведенного с привлечением международных экспертов, институты делили на три группы. Институты ведущей группы получали дополнительное финансирование, в средней финансирование оставляли на прежнем же уровне, в слабой — уменьшали. Оценка проводилась периодически. В результате проходил естественный отбор. Сильные развивались, а слабые из-за недостатка финансирования отсекали у себя неэффективные подразделения.
Так делают, если хотят решить вопрос «по уму». Ведь только так можно обеспечить развитие науки, открывать новые институты для развития новых направлений. Закрывать направления, которые стали менее актуальны. Боюсь, что у нас все может пойти по другому пути. Например, деньги у слабых заберут, какие-то институты закроют, но высвободившиеся средства уйдут в неизвестном направлении. То есть будет банальное сокращение финансирования науки, ничего нового создано не будет, и прорывные направления никто не поддержит. Отчасти боязнь такого сценария объясняет многолетнее уклонение РАН от проведения нормальной рейтинговой оценки своих институтов.
Плохих необходимо увольнять
— Что в этом случае будет с «плохими» институтами? Всех сотрудников уволят и отправят, например, в Якутию — поднимать там науку?— Плохие сотрудники не нужны нигде — и на Дальнем Востоке тоже будет аудит. Кстати, если говорить о Якутии и биологии, там есть очень хороший академический институт — Институт биологических проблем криолитозоны СО РАН. У них все отлично с фундаментальной наукой, и они развивают биотехнологии, производят биостимуляторы на основе растительных препаратов.
Гипотетически ситуация с «плохими» институтами может развиваться по нескольким сценариям. Может быть такая ситуация — научный институт слабый, но играет в регионе роль центра просвещения. То есть если его закрыть, то наука в регионе умрет, а образование скатится на уровень каменного века. Такой институт, наверное, следует сохранить, а лучше — объединить с местным образовательным учреждением. Другая ситуация: институт не дает никакой научной продукции в смысле фундаментальных исследований, но ведет прикладные работы, позволяет развивать в своем регионе, скажем, сыроделие. Такой институт разумно передать в ведение региональных властей. Наконец, еще одна возможность — слабый институт существует рядом с сильными научными учреждениями. Тогда имеет смысл объединить его с успешной организацией, расформировав слабые лаборатории. Слабый институт — это обычно вина руководства. Есть такая поговорка: нет плохих солдат, есть плохие генералы.
— Получается странная логика. Вот у нас есть плохой институт, мы его присоединим к хорошему, и он тоже вдруг станет хорошим?
— Если весь коллектив никуда не годится — организацию надо закрывать. Но не бывает так, чтобы весь коллектив был поголовно плохим. В неэффективных учреждениях нужно проводить аудит отдельных лабораторий. Соответственно, оставлять хорошие и отсекать плохие. Если вдруг все лаборатории плохие, то нужно переходить к аудиту отдельных сотрудников. Например, неуспешный институт, почти все бестолковые и ленивые, но за столом в углу сидит условный Григорий Перельман (математик, первый доказавший гипотезу Пуанкаре. — Ред.). Вот его и нужно сохранить, перевести в другой институт, предложить достойную зарплату и рабочее место.
— У нас еще свежи воспоминания о мониторинге вузов. Выявили неэффективных, решили закрывать. Но потом за них вступились региональные власти, которые заявили, что эти вузы им жизненно необходимы. И это стало как бы «амнистией» — неэффективные, но ладно, пусть работают.
— Это как раз пример того, как не надо делать. Следовало бы часть финансирования таких неэффективных вузов переложить на региональные власти, раз слабые вузы им «жизненно необходимы». А изъятые средства отдать тем, кто работает хорошо, как раз они-то и являются в действительности важными образовательными учреждениями.
Уклонение от реформы
— Как вы оцениваете методы, которыми продвигался закон о реформировании академий?— Вся процедура подготовки и принятия закона проводилась как хорошо спланированная операция. Вначале провели работу по дезинформации ученых и депутатов Госдумы, были сняты фильмы-агитки, для «операции» выбрано предотпускное время, очень хорошо сохранялась тайна планов проекта. Это поразительно — в стране, где существуют журналисты, так и не удалось до сих пор выяснить, кто составил проект этого закона. Герои наши анонимны. Так что ученых победили легко, победить их — не проблема, это совершенно беззащитные законопослушные люди. Вот только что делать дальше, если целью операции была не просто ликвидация науки в стране (некоторые так считают)?
Из того, насколько четко все делалось до сих пор, можно сделать вывод, что у авторов реформы есть заготовленный четкий план действий и на будущее. Повторюсь, с позиции разума следовало бы начать с аудита всех институтов. Нужно понять, какой научный потенциал в действительности имеет наша страна. Как с пациентом — нужно сначала оценить состояние его организма, затем ставить диагноз, а после — лечить. Так следует поступать, если объявленная задача и вправду такова — сделать лучше для российской науки.
— То есть частично вы реформе даже симпатизируете?
— Реформу давно было пора провести, причем Академия должна была сделать это сама.
— Но что мешало Академии сделать это раньше, чем за нее взялись внешние реформаторы?
— Академия попала в тяжелую полосу стагнации. Руководство Академии, которое не сменялось много лет, различными путями «провело» несколько губительных для РАН нововведений. Так, было отменено положение о предельном возрасте пребывания на административных постах (раньше их нельзя было занимать после 70 лет), стало возможным находиться там неограниченное время. В такой ситуации трудно было вести речь о реформах. Правительство страны требовало провести рейтинговую оценку научных институтов РАН. Академия наук сама себя проверила, и оказалось, что все институты хорошие, первой категории, кроме одного-единственного. Как это называется?
— Видимо, профанацией.
— Это было демонстративным уклонением от реформы. То есть в итоге оказалось, что структура сама себя не может реформировать. По-хорошему, академика Фортова нужно было избрать президентом РАН еще пять лет назад, тогда бы, возможно, реформа была проведена самой РАН. Возможно, но не факт. Потому что, если бы Фортов вынес прошлым летом на голосование вопрос об ограничениях по возрасту и срокам пребывания на административных постах, академическое собрание вполне могло бы его не поддержать. Предсказуемо были бы проблемы с проведением аудита институтов. Видимо, именно поэтому руководством страны было принято решение не увязать в дискуссиях с академиками, а разрубить этот «гордиев узел», проведя реформы силовым методом, внешними силами.
— «Внешние силы» не рискуют увязнуть в исполнении реформы?
— Проведение преобразований внешними силами — трудная задача. Дело в том, что в РАН работают лучшие отечественные специалисты, это самая продуктивная на сегодня научная структура страны. Кто может ее реформировать? Министерство образования и науки? Эта организация еще не успела прославиться успешными реформами. Зато есть примеры благополучно проваленных проектов — одна только реформа школьного образования чего стоит. Спросите любого преподавателя вуза: нынешние абитуриенты вообще неспособны решать задачи, которые решали их сверстники 20 лет назад.
И вообще, если говорить о науке и технологиях, у нас не видно обещанных успехов крупных дорогих проектов («Сколково», «Роснано», федеральные университеты). Отчитываться по этим проектам нечем. Хотя с университетами по крайней мере ясно, что деньги потрачены не совсем впустую. От того, что 15 лет назад педагогический институт назвали университетом, а недавно разово ему выделили большие средства на приборы — серьезной науки в нем немедленно появиться не может. От вложений в университет не нужно ждать немедленных результатов, нужно время, и не разовое, а стабильное долгосрочное финансирование. И связь с Академией!
Что получается в «сухом остатке»: один проект провален, другой. А РАН, которой выделяется все меньше средств, продолжает жить и развиваться, остается основным источником российских статей и научных достижений. Она самим существованием раздражает, на ее фоне заметнее провалы рекламируемых дорогих проектов. Поэтому предпринимаются специальные меры, показывающие, что в университетах якобы наука мгновенно расцвела. Чтобы показать высокую публикационную активность вузов, всех совместителей из научных институтов призывают или заставляют указывать в своих статьях вуз как организацию, откуда вышла статья. Вузы за статьи платят. Срочно создается база научных публикаций (РИНЦ), задача которой — показать, как здорово цитируются российские публикации в российских же журналах. Но вот беда — никому в мире это не интересно.
Сейчас и вовсе совершенно серьезно обсуждается задача — придумать такой рейтинг, чтобы наши вузы в нем выглядели лучше всех. То есть началась имитационная деятельность, о которой очень метко отозвался однажды Александр Асеев: все делается как в сказке про старика Хоттабыча, где он по просьбе детей изготовил телефон. Телефон был красивый, из золота, только не звонил.
— У вас сотрудников тоже заставляют публиковаться через университет?
— У нас ситуация особая, в искусственных мерах нет необходимости. Новосибирский госуниверситет с институтами СО РАН — это, по сути, одна организация. В этом смысле он похож на университеты США или европейских стран. Например, всемирно известный университет в Страсбурге. На территории его кампуса располагаются институты Национального центра научных исследований (аналог нашей РАН). Сотрудники институтов преподают в университете, студенты работают и в научных институтах, в университетских лабораториях. У нас в новосибирском Академгородке точно так же. Так что у нас вопрос стоит лишь о том, чтобы не забывали упоминать университет в статьях, которые были написаны с участием университетских студентов.
Об имуществе РАН
— Как вам идея со специальным агентством по управлению собственностью и научными институтами?— Обозначенная авторами закона задача избавить ученых от забот об их собственности не выглядит актуальной. В каждом институте есть специалист по хозяйственной части, и с управлением имуществом нет никаких проблем. То есть имуществом управляют те, кто им пользуется, — это правильный подход, хозяин заинтересован в том, чтобы имущество было в порядке, крыша здания не текла, а приборы работали. Сторонние владельцы имущества заинтересованы в том, чтобы оно использовалось эффективно в смысле финансов. Уверяю вас, самый большой эффект в этом случае получается, если имущество продать. Получить деньги, чтобы раз и навсегда забыть вообще о каких-то ученых, которым зачем-то были нужны приборы. Особенно это касается РАСХН, у которой некоторые поля расположены в очень привлекательных местах.
Но это все — разговоры о прошлом. Путь выбран, реформа, если процесс так называть, проводится извне. Принят закон, надо работать. Наступила ясность в отношении руководителя агентства. Новость хорошая: человек достаточно молодой, с блестящим послужным списком, о нем хорошо отзываются сотрудники РАН, взаимодействовавшие с ним во время его работы в Красноярске.
— Какие сроки передачи имущества вам называют?
— Я думаю, что речь идет о месяцах. Это должно быть сделано быстро, иначе нашей научной деятельности грозит паралич. Дело в том, что процедура принятия закона и сам закон немедленно дали один ожидавшийся результат, негативный — молодые ученые деморализованы. Сейчас студент или аспирант, который выбирает, чем ему дальше заниматься в жизни, скорее всего, решит, что ему незачем оставаться в стране, где двадцать лет ведутся дискуссии о том, нужна ли фундаментальная наука. Сейчас само существование нормальной науки находится под вопросом.
— Вы уже чувствуете негатив от молодых ученых в своем институте?
— У нас институт особый, молодежь к нам стремится. Но признаки беспокойства есть. Вчера зашел в одну из ведущих наших лабораторий, а в ней проводы — студент уезжает в Германию, будет там обучаться в аспирантуре. Геологи мне говорили, что у них пять человек уезжает. Наши ученые востребованы в ведущих странах. И сейчас, зная о нашей ситуации, активизировались всевозможные вербовщики — письма с предложениями о работе полились рекой, как в 1990-е годы. Мне пишут из-за рубежа, спрашивают, нет ли в моем институте хороших молодых ученых, студентов, аспирантов. Мы, говорят, с удовольствием возьмем их на работу. Так что начался отъезд молодежи, мы можем потерять еще одно поколение. Насколько этот поток будет большим — сказать сложно, ведь сейчас многие выжидают, смотрят, как будут развиваться события.
Ученые — не шахтеры
— Вы ходили на протестные митинги против принятия закона о реформе Академии?— Я сходил на первое мероприятие еще до того, как закон был принят. После того как закон был подписан президентом страны, дело академических ученых, остающихся в стране, — не митинговать, а участвовать в начатом процессе, реализовать то потенциально положительное, что заложено в планах.
— Прогнозируете ли вы рост социальной напряженности среди ученых?
— Налицо репутационные потери власти. Все видели заседания Думы, слышали выступления представителей разных партий, могли оценить поведение депутатов и министров. Все наблюдали ход переговоров, слышали лживые обещания.
— Стоит ли нам ждать, что ученые, как шахтеры или рабочие заводов, выйдут на улицы, условно, перекроют железную дорогу?
— Нет, конечно. Шахтерам и рабочим деваться некуда. А ученые — люди трудолюбивые, законопослушные, самодостаточные. Если даже процесс реформ станет развиваться совсем в негативную сторону, демонстраций не будет. Настоящим ученым некогда митинговать, они заняты любимым делом. И они найдут, где им этим делом заниматься. Пожилые ученые уйдут в вузы, займутся преподаванием и репетиторством, наиболее активные будут искать работу в бизнес-структурах, а молодежь задерживаться на наших просторах не будет совсем.
— Вы так спокойно об этом говорите: одни уедут, другие уже никому никогда не поверят. Как будто это обычное дело, а не катастрофа.
— Так это продолжение катастрофы, мы уже к ней почти привыкли. Этот процесс идет непрерывно вот уже двадцать лет. У нас в 1990-е годы полностью сменился состав института. После ситуация стабилизировалась, а в последние годы заметно нарастало финансирование. Мы приобрели современное оборудование, решались проблемы с жильем. Зарплата сотрудников СО РАН приблизилась к достойному уровню. Научные институты в хорошем состоянии и отлично оснащены. Для молодежи были открыты широчайшие возможности. Еще бы год-два — и у нас не стало бы очередей на жилье для молодых ученых. Если бы мы с вами встречались год назад, я бы рассказывал, как у нас все прекрасно и какое нас ждет светлое будущее. И вот — только мы вылезли из этой ямы 1990-х годов, как снова начинаются реформы. Очень жаль, огромные потери для страны.
— То есть окончательный прогноз полон пессимизма?
— Нет, реализма и надежд на оптимизм. Ученые — те, кто не уехал в «лихие 90-е», — многое пережили, работали в труднейших условиях, когда было несравненно хуже, чем сейчас. Но конец света не наступил. Сейчас у нас Академия наук, а будут университеты и агентство. Да, будут потери, но жизнь не остановится, наша страна ведь не ликвидируется. Но нужно помнить, что нет будущего у страны, где нет науки. Без труда ученых не летают ракеты, не создаются рабочие места. Напротив, наступает одичание и теряется возможность получить образование и качественную медицинскую помощь. Наконец, с наукой можно заработать больше, чем без науки. Власть и бизнес не могут этого не понимать. Думаю, что время все расставит по своим местам.
Дополнительная информация.
Институт химической биологии и фундаментальной медицины (ИХБФМ) относительно молод: основан в Новосибирске в 1984 году как Новосибирский институт биоорганической химии, нынешнее название получил в 2003 году. Валентин Власов, тогда еще даже не членкор, с первого дня работы института стал заместителем директора, возглавил его в 1996 году.
Несмотря на то, что в 1990-е годы состав научных сотрудников здесь сменился почти полностью (за рубеж уехало около 300 сотрудников, а на их место пришли новые люди), в институте успешно ведется научная работа, все в порядке и с публикациями, и с практическими приложениями результатов. Согласно рейтинговой оценке 2013 года (SCImago Institutions Ranking) по проценту публикаций в лучших международных журналах, ИХБФМ находится на втором месте среди российских биологических институтов. В текущем году институт выиграл мегагрант, здесь сформирована новая лаборатория под руководством американского ученого — нобелевского лауреата Сиднея Альтмана.
Один факт из «практики»: в 2002 году институт начал формировать подразделение, занимающееся фундаментальной медициной. Сейчас оно выросло в мощный отдел, на базе которого в соответствии с концепцией развития СО РАН должен быть создан институт трансляционной медицины. В 2002 году на базе отдела новых медицинских технологий создан Центр новых медицинских технологий (ЦНМТ). Там перспективные медицинские технологии применяются в лечении пациентов в двух клиниках: в Академгородке и в Ленинском районе города. В рамках исследований и на коммерческих условиях в ЦНМТ ежегодно получают медицинскую помощь тысячи пациентов.