Требуется полный профессор

Декан экономического факультета УрГУ Сергей Кадочников уверен: российские университеты должны перейти на западные принципы отбора кадров и оценки качества образования. Только в этом случае российское образование станет конкурентоспособным, а наши выпускники — мобильными.

Со следующего года все российские вузы перейдут на двухуровневую систему высшего образования. Механизмы Болонского процесса, к которому Россия присоединилась еще в 1998 году, наконец-то запущены: формально наша высшая школа будет приведена к европейским нормам. Впрочем, на качестве образования изменения вряд ли скажутся: российских экономических вузов и факультетов по-прежнему нет ни в одном признанном международном рейтинге. Что делать в этой ситуации вузам и к чему нас приведет Болонский процесс? Чтобы получить ответы на эти и многие другие вопросы, мы пригласили в редакцию «Эксперт-Урала» декана экономического факультета Уральского государственного университета им. А.М. Горького (Екатеринбург) доктора экономических наук Сергея Кадочникова.

Сергей Кадочников

— Сергей Михайлович, на нашем рынке труда сложилась такая ситуация, что работодателя не интересует диплом работника. Почему, на ваш взгляд, так происходит?

— Особенность рынка труда в том, что работодатель не может сразу определить качество труда работника, это своего рода доверительный товар. Как и образование: студент не знает точно, какие знания он получит в вузе. Поэтому в идеале диплом должен быть сигналом для работодателя. Но на отечественном рынке есть две проблемы: во-первых, не существует рейтинга вузов, нельзя выявить лидера; во-вторых, любой российский диплом — документ не вуза, а государства. Вуз не имеет свобод в структуре образовательной программы, он должен следовать образовательным стандартам государства.

— Как решить эти проблемы?

— Мне кажется, нужно искать внешние критерии, создавать рейтинги вузов силами структур, для которых независимость — вопрос жизни и смерти. Главное — понять: что такое экономическое образование в России на фоне мировых образцов? Глобализация в очень существенной степени затронула сферу образования. В первую очередь это отразилось на академической мобильности студентов. На первых местах по числу иностранных студентов сейчас стоят США (23%), Великобритания (14%), Германия (10%) и Франция (9%). В России, для сравнения, — 3% иностранных студентов, большая часть — из стран СНГ. Вот когда их у нас будет 10%, тогда мы поймем, что наши стандарты чего-то стоят. Но до тех пор мы не можем использовать подобные критерии. Сейчас нам приходится придумывать внутренние оценки, которыми пользуются службы, отвечающие за качество образования в нашей стране. Такая организация — Государственная служба по надзору в сфере образования и науки — у нас появилась восемь лет назад. По каким критериям эта структура оценивает качество образования? Раз нет никаких внешних критериев, приходится использовать традиционные: обеспеченность вуза ресурсами, площади на одного обучающегося, число профессоров, количество учебников.

— А какие критерии применяют на Западе?

— Самый распространенный — индекс цитируемости в академических журналах профессоров, которые работают в университете. В России число реферируемых журналов можно пересчитать по пальцам. В мире около 80 основных экономических журналов, из них шесть-восемь самых крупных. Если за шесть лет две-три твои публикации попадают в эти журналы, ты становишься полным профессором в очень хорошем американском университете. Поэтому именно этот критерий сейчас главный, и на его основе составляются рейтинги вузов.

— Какие вузы лидируют в области экономического образования?

— Есть большое количество рейтингов университетов. Наиболее признанные базируются именно на индексах цитирования профессоров. По этому критерию на первом месте Гарвард, на втором — Чикагский университет, на третьем — Массачусетский технологический институт. В первой десятке только американские вузы, замыкает ее университет Беркли (Калифорния). Первые европейские появляются в двадцатке, их два: Лондонская школа экономики и Тилбургский университет (Голландия). В первые сорок попадают еще три европейских вуза, в сотню — четыре-пять. Российских среди них нет.

— Почему так происходит?

— Объясняется все тем, что в США эти критерии действуют еще с 70-х годов прошлого века, в Европе — с 90-х годов. Поговорите с любым европейским молодым профессором: индекс цитируемости — единственное, что его волнует. Все занимаются исследованиями и публикуются.

— Разве публикации — показатель преподавательской, а не научной работы?

— В какой-то степени это так: можно вспомнить Гегеля, философа с мировым именем, но очень плохого преподавателя. Однако в широком смысле преподавание — это формирование научной школы: пусть у тебя нет таланта педагога, но ты все равно оставляешь после себя школу, которая воспроизводит знание, двигает его вперед. Даже когда мы говорим о бизнес-школе, где преподавание кажется более важным, чем научные достижения, теперь там главный критерий оценки профессора, дающего бизнес-курсы, — эмпирические исследования поведения фирм. Если обратиться к примеру Высшей школы менеджмента Санкт-Петербургского университета, самой продвинутой бизнес-школы в России, доплаты преподавателям определяются в ней на 50% научной работой и еще на 50% — педагогической. У нас на факультете мы действуем примерно так же. Но если говорить о долгосрочной перспективе, то научная работа гораздо важнее. Вскоре и мы свою систему критериев оценки преподавателей будем корректировать именно в эту сторону.

Расскажу о том, как процесс отбора кадров происходит в Соединенных Штатах. Там существует устоявшийся рынок выпускников программ PhD — докторов наук, собирающихся стать преподавателями. Раз в год, в начале января, экономисты собираются на заседание Американской экономической ассоциации (АЭА). За полгода до него все желающие пишут заявления в университеты и исследовательские организации, куда они хотели бы устроиться. Специальные комиссии вузов отбирают несколько претендентов и проводят с ними собеседования в рамках заседания АЭА. Те, кому повезло, в течение марта-апреля приезжают в вуз и делают открытый доклад. После чего происходит еще несколько собеседований в разных комитетах, и с лучшими преподавателями заключают контракт. Первый — на шесть лет: по-нашему это что-то вроде доцента. Человек становится полупрофессором (junior professor), работает на факультете и читает курсы — около 10 часов в неделю. По истечении трех лет преподавателя оценивает комитет профессоров факультета и определяет, продлевать ли контракт еще на три года. За все время преподаватель должен публиковаться в лучших экономических журналах: именно по публикациям и проектам его будут оценивать по истечении шести лет. Если оценка положительная, преподаватель становится так называемым полным профессором (tenure professor). То есть профессором на всю оставшуюся жизнь: он может перестать работать, ничего не публиковать, но статус не потеряет. Конечно, все работают. На мой взгляд, будущее за подобной системой отбора кадров.Фонды решают все

— В России есть вузы, которые перешли на эту схему?

— Только два. Российская экономическая школа в Москве работает полностью по такой системе, ее ввели еще четыре года назад. Сегодня у нее лучшая магистерская программа по экономике в стране, там уже четыре полных профессора, причем два закончили программу PhD в западных университетах. В этом году они принимают максимальное число претендентов — пять человек. В Государственном университете — Высшей школе экономики (ГУ-ВШЭ) только два подразделения в прошлом году начали частично использовать эту схему. Мы тоже планируем ее вводить.

— Почему, кстати, ГУ-ВШЭ считается топовым экономическим вузом?

— Есть несколько факторов. Главный — преподаватели. В ГУ-ВШЭ самая большая доля преподавателей, которые публикуются в хороших российских журналах и на Западе. Второй — уровень проводимых научных исследований и конференций. Третий — наличие серьезного зарубежного партнера, Лондонской школы экономики: она в Европе первая среди экономических вузов. Наконец, там очень обширная программа прикладных экономических исследований, в частности по заказу правительственных структур РФ: министерств финансов, экономического развития и торговли, образования и науки. По некоторым оценкам, доля доходов от такого рода исследовательских работ в ГУ-ВШЭ составляет около 30%.

— А на вашем факультете?

— Не больше пяти процентов. Вообще структура доходов — тоже один из показателей уровня вуза. К примеру, в США человек, который идет преподавать в вуз, должен быть уверен в том, что он будет обеспечен стабильным доходом. В России мы находимся в ситуации демографического спада, и года через три число абитуриентов упадет на 40%. Возникает вопрос: зачем преподавателю идти в университет, если он знает, что студентов (а значит, и доходов) будет меньше? Поэтому мы должны использовать новую модель финансирования и перейти на ту модель найма преподавателей, о которой я говорил. Для этого нужно создать денежный фонд (endowment), которым вуз не имеет права распоряжаться — он может только получать проценты с него. И эти проценты направлять на оплату труда преподавателей.

— Каковы источники финансирования фонда?

— Только деньги партнеров и выпускников.

— И вы планируете создать такой фонд?

— Да. Цель такова: через три года на нашем факультете должно быть три постоянно работающих профессора со степенью PhD. Схема простая: 6 тыс. долларов в месяц каждому, или 216 тыс. долларов в год. Эти деньги должны обеспечиваться только процентами из фонда, следовательно, размер фонда (при ставке, например, в 10% годовых) должен быть в 2,1 млн долларов.

— Где будете искать претендентов?

— На рынке очень хороших выпускников программ PhD западных университетов. На Западе вообще принято приглашать преподавателей только из других вузов. Считается, что должны быть обмен научными школами, конкуренция. Иначе возникает ситуация, когда какой-то профессор плодит вокруг себя учеников, которые молятся только на него.

— С кем собираетесь конкурировать?

— Самая серьезная борьба идет за абитуриентов. На местном уровне наш основной конкурент — УГТУ-УПИ. Это самый большой вуз региона: большинство родителей закончили его и детей отдают туда же. Он формирует некую командность, ощущение семьи. У нас в УрГУ все по-другому: здесь каждый сам по себе, каждый — яркая индивидуальность. Но самое главное — уровень подготовки на нашем факультете, конечно, очень высок.

— Тогда зачем вам приглашенные профессора за 6 тыс. долларов в месяц?

— Нужно думать не только о Екатеринбурге. Приведу пример: в ГУ-ВШЭ в этом году набор примерно на 50% состоит из иногородних студентов, и это при сумасшедших ценах, около 10 тыс. долларов в год. Поступило на экономику около 300 человек, при этом из Екатеринбурга — всего двое. Из Кургана — казалось бы, при их уровне развития экономики — больше 30. С одной стороны, это значит, что образование, которое мы даем, — очень хорошее, и лучшие выпускники школ нашего региона остаются учиться именно у нас. Но мы должны все время смотреть вперед и предоставлять продукт, превосходящий характеристики локального рынка, что позволяет выпускнику быть мобильным. Уже сейчас около 7% наших выпускников работают в Москве, Санкт-Петербурге, за границей. В этом смысле конкуренты нам не УГТУ-УПИ и не УрГЭУ-СИНХ.

— Федеральные вузы?

— Не только. Например, Карлов университет в Праге. У них европейский диплом, очень хорошее экономическое образование, которое стоит всего 4 — 5 тыс. евро в год: как у нас. При этом в Чехии социально предсказуемая среда, низкий уровень преступности, продукты вдвое дешевле. Поэтому моя цель — выпускать здесь бакалавров на таком уровне, чтобы они могли поступить в любую магистратуру. Наш выпускник должен быть мобилен.

Mobilis in mobile

— Расскажите подробнее о системе «бакалавр — магистр».

— У нас в стране всегда было три типа экономических специальностей. Первый — теоретический, сюда входят экономическая теория и математические методы в экономике. Второй — функциональный: это маркетинг, бухгалтерский учет, финансы и кредит, менеджмент, управление персоналом. Третья группа — специальности, привязанные к отдельным отраслям: машиностроению, металлургии, энергетике, торговле. Вся модель чем-то напоминала немецкую, где тоже было разделение на три подобных класса. В 90-е годы мы начали медленно дрейфовать в сторону более продвинутой двухуровневой модели: бакалавр — магистр.

— Это и есть Болонский процесс?

— Да. В нем заложены две основные идеи — повышение мобильности образования и обеспечение сопоставимости образовательных уровней. В нашей стране мобильность студента крайне ограничена. Почему?

У нас учебную нагрузку привыкли измерять в часах. Каждый студент, если он переходит в другой вуз, должен снова сдавать какие-то предметы, которые он не сдал в родном вузе. В Европе все курсы рассчитываются в специальных единицах — кредитах. И когда студент уезжает, к примеру, на год в другой вуз, он знает, что должен заработать сколько-то кредитов — обычно 60. Эта система дает уникальную возможность для обмена студентами внутри единой Европы, появляется постоянная миграция между вузами. Хороший пример — программа Erasmus. За 15 лет ее существования более миллиона студентов хотя бы год отучились в другом европейском вузе. Некоторые умудряются только год провести в родном университете. Видимо, просто любители потусоваться, и лидируют у них соответствующие города: Париж, Амстердам... Теперь об уровнях образования. Во всем мире их, строго говоря, три. Основные: бакалавр — три-четыре года обучения и магистр — год-два (в разных странах по-разному). Третья ступень — это PhD, доктор философии. В отличие от нашей аспирантуры, во многих странах на этом уровне очень силен образовательный элемент. Цель Болонского процесса — приведение этих уровней к единому стандарту.

— Почему нам нужна эта модель?

— Часто выпускник чувствует потребность в неких дополнительных знаниях. К примеру, приходит он на предприятие, и ему нужно понимать немного в психологии, чтобы работать с людьми, немного в технологии, чтобы разбираться в производстве. На уровне бакалавра студент получает фундаментальную подготовку в рамках одного направления. А на магистерском он выбирает любое другое: экономист может пойти в биологию, биолог — в экономисты. Это позволяет лучше приспособиться к той сфере, в которой ты собираешься работать — допустим, менеджером на биологическом предприятии. Вторая тенденция — ускорение перемен. Даже в рамках одной отрасли сейчас все очень быстро меняется. Нет смысла специализироваться в чем-то, нужно дать базовые знания — а человек сам освоится на рабочем месте. Еще есть третья логика — избранность. Раньше высшее образование отличало человека от всех остальных. Я как-то был на кладбище в Самаре и увидел там памятник. На нем значились фамилия, имя, отчество, годы жизни и подпись: «Он был ассистентом кафедры терапии медицинского института». Это нам сейчас кажется: кто это, ассистент? А когда-то это была выдающаяся роль. Сейчас этого нет: высшее образование стало социальной нормой. Но люди хотят отличаться — поэтому в магистратуре будет только 20% бюджетных мест от бакалавриата.

— И в чем разница между бакалавром и магистром?

— Основное отличие — специализированная подготовка. У магистров уже есть более 30 программ, утвержденных министерством, я думаю, их количество перевалит за сотню. По бакалавриату решение еще не принято, но скорее всего здесь будет только два основных направления: экономика и менеджмент. Будут еще образовательные профили: финансы, учет, мировая экономика и так далее, но их будет меньше, чем нынешних специальностей.

— Когда мы полностью перейдем на эту модель?

— Россия присоединилась к Болонскому процессу в 1998 году. Одними из первых схему опробовали в Санкт-Петербургском университете, со следующего года все вузы России перейдут на двухуровневую систему. Хотя все говорят о том, что будет выделен ряд специальностей, которые останутся пятилетними. На сегодня уже ясно, что это некоторые технические специальности: в атомной промышленности, сфере компьютерной безопасности. Изо всех сил за пятилетний срок обучения бьются юристы — в первую очередь юрфак МГУ. А вот их экономический факультет на новую систему полностью перешел еще в 1992 году. Ровно через год, в 1993 году, еще задолго до подписания Россией Болонской декларации, эту систему ввел наш экономический факультет — одним из первых в России. В 1998 году мы были первыми на Урале, кто открыл магистерскую подготовку по экономике.

— Каково ваше личное отношение к этой системе?

— Я скажу в отношении экономистов. Мне кажется, что это более понятная и логичная модель, и чем раньше мы все к ней перейдем, тем лучше