Вспомнить, как строить
Для возобновления экономического роста в стране необходимы смягчение денежной политики, масштабные инвестиции в инфраструктуру и качественный сдвиг в эффективности расходования средств.На пленарной части конференции «Точки роста экономики Большого Урала» в этом году более всего обсуждалась проблема выхода России из накатывающей депрессии. Практически не вызывало споров то, что она наличествует и она «рукотворна»: засасывающая трясина застоя вызвана не столько внешними обстоятельствами, сколько внутренними решениями. Большинство участников форума оказались единодушны: стране необходимо активней стимулировать экономическое развитие — в данном случае это равно смягчению бюджетной и денежной политики. Правда, если одни докладчики требовали кардинального увеличения финансирования сфер/отраслей/проектов, то другие настаивали: прежде всего нужно кратное повышение эффективности расходования средств — отраслевой, инвестиционной, территориальной и прочей, а это дело небыстрое. Зато все согласились: категорически неверно то, что принимаемые в рамках отечественных политик решения не проходят горнило общественных обсуждений. Тут вина обоюдная: власть неохотно организует дискуссии, а экспертное сообщество консолидированной позиции не выказывает.
Срез
В дискуссии участники отталкивались от следующего описания текущего состояния экономики страны. В Российской Федерации в целом за семь месяцев 2013 года — 0,0% роста. При этом можно сказать, что в промышленности спад 2009 года преодолен. Но это средние показатели, а в трети регионов спад сохраняется — появились целые лакуны плохого экономического состояния. Лидер развития, по понятным причинам, — русский юг; первенство ему предрекают еще на год. Самые проблемные зоны — северо-запад (за исключением Петербурга и Ленинградской области) и половина Сибири. Урал демонстрирует средние показатели.Ситуация с инвестициями в 2013 году хуже: минус 2% к 2012 году, при этом минус 7% к 2008 году. Инвестиционный кризис не закончился, спад 2009 года не преодолен, поэтому говорить о полном восстановлении экономики не приходится. Хуже всех в стране выглядят те же северо-запад, Сибирь и Дальний Восток, очнувшийся после вливания государственных средств в саммит АТЭС. Если взять за 100% все инвестиции из федерального бюджета, 23% приходится на один субъект Российской Федерации — Краснодарский край, он сравнялся с Москвой. Прямые иностранные инвестиции в 2013 году выросли на 60%, но не стоит забывать, что был двукратный спад в период кризиса. Да и в экономике России они большой роли не играют, за исключением разве что Сахалина и ЯНАО.
Неплохо с торговлей и доходами населения: рост 4 — 5%. Но причина — повышение пенсий за счет бюджета, повышение заработной платы бюджетникам. При этом торговля перекормлена потребительскими кредитами, что настораживает — не надулся бы пузырь.
В результате впервые за долгие годы Россия растет медленнее, чем мировая экономика. Есть угроза, что и в среднесрочной перспективе этот тренд не переломится. Отчасти это связано с тем, что возможности наращивания объемов экспорта нефти, нефтепродуктов и газа минимальны — около 1% в год. Есть и серьезные внутренние барьеры. В итоге мы проигрываем глобальную конкуренцию — наши позиции в мировой экономике слабеют. При реализации консервативного долгосрочного прогноза удельный вес России в мировой экономике упадет до 3,8% к 2020 году, а дальше и до 3,4%.
Импульс
Традиционно решительно и энергично высказался главный редактор медиахолдинга «Эксперт» Валерий Фадеев. Дадим длинную цитату:— Экономика России безусловно перешла в состояние депрессии, но посмотрите, на каком фоне. На мой взгляд, происходит улучшение мировой конъюнктуры, а не ухудшение, длившееся довольно много лет подряд (был довольно тяжелый кризис). Сейчас мы видим, что США быстро растут — на 2,8%, многие европейские страны растут, хоть и медленно, Китай, который показал снижение темпов экономического роста в кризис, тоже вроде бы выправляется. То есть среднемировые темпы остаются высокими. Есть проблемы с конъюнктурой мирового спроса на некоторые наши экспортные товары — металлы, например. Алюминиевая промышленность ощущает проблемы, и это отражается непосредственно на Свердловской области: здешние предприятия по производству алюминия оказываются, конечно, в убытке.
Что касается положения внутри: часто говорят, что макроэкономическая среда у нас нехорошая, потому и спад. На мой взгляд, трудно даже вспомнить, когда в России было такое хорошее макроэкономическое положение. У нас идеальный торговый баланс, по-прежнему превышение экспорта над импортом. В результате сформировались значительные сбережения: золотовалютные резервы, фонды национального развития — более полутриллиона долларов, мало какие страны могут похвастаться такими накоплениями. У нас чрезвычайно низкий государственный долг — 12% ВВП. У нас относительно низкая инфляция — 6%.
Есть у нас определенные проблемы с государственным бюджетом — он дефицитен. И власти нам говорят: нельзя покрывать дефицит эмиссионными источниками, нельзя занимать дополнительно деньги. Я понимаю, что не хочется занимать на внешнем рынке — появляются нехорошие зависимости от внешних факторов. Но почему нельзя организовать внутренний долг, мне совершенно не понятно. Власти говорят: будет инфляция. Это какое-то мистическое соображение: почему увеличение внутреннего долга немедленно приведет к инфляции, рационального объяснения я не знаю. Конечно, когда долг очень быстро растет, неосвоенные деньги действительно влияют на инфляционный уровень. Я понимаю, опасен очень большой долг, его обслуживание оказывается проблемой и иногда ситуация становится неуправляемой, например как в США, когда для обслуживания прежнего долга требуется все больше и больше его увеличивать. Но это не наша ситуация. В результате такого крайне осторожного отношения к долговым инструментам у нас жестко зажимается бюджет.
Следующий вопрос — процентные ставки, которые остаются очень высокими. На протяжении всего цикла роста в 1999 — 2008 годы очень быстро увеличивалась денежная масса, примерно на 15 п.п. быстрее, чем номинальный ВВП. В результате отношение количества денег в обращении к ВВП выросло с 10 до 45% (в более развитых экономиках это соотношение примерно один к одному). Сейчас политика радикально изменилась: рост денежной массы примерно равен росту номинального ВВП или даже чуть ниже. Это зажимание снова оправдывается тем, что мы должны бороться с инфляцией. Но я обращаю внимание: когда денежная масса росла очень быстро на протяжении последних десяти лет предыдущего цикла, инфляция не росла, а снижалась, примерно с 30% в первые годы цикла до 6 — 7% в последние. Вокруг этого важнейшего пункта экономической политики не было никакой дискуссии, как нет ее по поводу долговых инструментов для работы с бюджетом. Мне кажется, что это очень серьезный недостаток нашей экспертной среды и всего механизма принятия решений.
Я уверен, что депрессия, в которой оказалась российская экономика теперь, — это следствие вовсе не внешних факторов, это следствие тех решений, которые принимались внутри страны. И мы имеем все шансы преодолеть эту депрессию безотносительно того, что будет происходить на внешних рынках. Мы имеем все шансы вернуться к темпам роста в 7% в год, какие были в предыдущем цикле, но нужно скорректировать финансовую и бюджетную политику. И необходима более жесткая промышленная политика с конкретными целями.
Казна
Эксперты-регионалисты (директор региональной программы Независимого института социальной политики Наталья Зубаревич) и финансисты (директор Института реформирования общественных финансов Владимир Климанов и директор Центра развития НИУ ВШЭ Наталья Акиндинова) раскрыли особенности состояния бюджетов на территории России.За первые семь месяцев 2013 года доходы консолидированных бюджетов российских регионов упали на 2%. Основных ударов два. Первый — в среднем по стране налог на прибыль уменьшился на 20%. Напомним, в 2009 году обвал был в 50%. Отрицательную динамику продемонстрировали 60% российских регионов. Если падение налога на прибыль — это отражение объективных экономических условий, то второй хук — следствие жесткой бюджетной политики: трансферы областным бюджетам из федерального в 2013 году сократились на 15%. Справка: в кризисном 2009 году трансферты выросли на 29% к уровню 2008-го. При этом предоставление трансферов — это всегда предельно непрозрачная схема. Cуммарный удар по субъектовым бюджетам в 2013 году сопоставим с кризисным обвалом в 2009-м. Пока спасает только рост НДФЛ и стабильные платежи налога на имущество.
При падении доходной базы бюджетов на 2% расходы выросли в среднем на 5%. «Выполнение того, что сказал в мае 2012 года господин президент, никто не отменял», — комментируют эксперты. Все регионы повышают расходы на образование, но уже начали экономить даже не раздутой в кризис социальной политике и на здравоохранении. Сильно просела статья ЖКХ — вот откуда возможности маневра ресурсами. Сейчас почти 20 регионов переступили за черту разумного: 70% расходов их консолидированного бюджета идет на социалку. Средняя в России доля социальных трат — 64%, но это среднее занижено за счет Москвы и еще нескольких регионов, которые имеют достаточно денег на бюджетные инвестиции, а не просто на проедание. Странно, что мало людей задается вопросом, насколько эффективны эти расходы, удивляется Наталья Зубаревич.
В результате на 1 августа 2013 года 60% субъектов федерации влезли в дефицит. В среднем он выглядит скромненько — 3,5%, но здесь высока дифференциация. Профицит по стране обеспечивают только три субъекта — Москва, Питер и Сахалин. Для покрытия дефицита регионы наращивают долги: суммарный долг регионов и муниципалитетов достиг в среднем по стране 25% собственных доходов.
Что будет, если не смягчать денежную и бюджетную политику? «У меня есть ощущения, что в России стагнация перейдет в вяло текущий кризис в отдельных отраслях промышленности, а кризис инвестиций продолжится. Самое некомфортное, что накапливаются дисбалансы в бюджетной системе, еще менее комфортно, что мы никак не можем предсказать поведение федералов в отношении регионов», — прогнозирует Наталья Зубаревич.
Простым вливанием средств в бюджетную систему положение не выправить, прежняя система распределения ресурсов просто не справится с этой задачей:
— Вот мы дошли наконец до точки сверхцентрализации, — продолжает Наталья Зубаревич. — Все собрали, что могли. В регионах — отдали на федеральный уровень, из муниципалитетов — на региональный уровень. Начали уже отдавать социальные полномочия, посмотрите, что мы делаем в социальной сфере. Будто добиваемся отраслевой эффективности, пусть спорной, но для отраслевика понятной — это концентрация. Но забываем, что есть еще территориальная эффективность, и она другая: многие полномочия должны быть записаны за муниципалитетом и никак иначе, потому что только на местах вы видите реакцию. И мы будем вынуждены менять эту пропорцию, потому что неэффективность расходования средств уже перешла все пределы. Как это будет происходить? Мой прогноз: федеральный центр уже сейчас с удовольствием сбрасывает полномочия социального характера на регион. Крайними будут губернаторы и мэры, потому что выполнить весь объем обязательств практически невозможно. Но регионы не готовы сбрасывать полномочия на муниципалитеты. Суть задачи очень простая — сделать первые шаги для раскрепощения регионов в процессе передачи части этих полномочий вниз.
Реформы
Слушая претензии в адрес правительства РФ, заместитель министра экономического развития Андрей Клепач в общем соглашался, но подчеркивал, что выражает частную точку зрения. Он обратил внимание на еще одну структурную диспропорцию — не доведенные до конца преобразования. Снова одна длинная цитата:— Да, мы не сможем существенно ускорить темпы роста без смягчения бюджетной и денежной политики. Но ключевой вопрос — это не просто объем расходов или объем денежной массы. Нам необходимы серьезные структурные преобразования. Давайте вспомним задачи, которые ставило перед собой правительство, когда принимало Концепцию долгосрочного развития России до 2020 года. Это официальный документ, который определил приоритеты, цели и пути их достижения. Одним из этих приоритетов является осуществление глубокой реформы в сферах образования, здравоохранения и науки. И сейчас принят пакет госпрограмм, где прописано, какими путями это делать. Но у всех этих преобразований есть своя цена, она достаточно велика, и в нынешней бюджетной политике не выдерживается. Сейчас на образование мы тратим, включая частные деньги, 4,9% ВВП. Уровень развитых стран — около 7% и выше. Более того, расходы на образование до 2016 года понизятся: по бюджетной системе до 3,5%, а если считать с частными деньгами — до 4% с небольшим. Это означает, что мы живем при систематическом и хроническом недофинансировании образовательной сферы. Но если следовать заданным приоритетам, расходы на образование должны быть как минимум на том же уровне, а в идеале существенно расти. А так мы приведем эту сферу к резкой дифференциации, где все равно образование будет в большей степени платным, качественного серьезного прорыва не будет, ну, за исключением, может быть, одного-двух вузов.
Еще больший разрыв по здравоохранению: с тарифом на страховые услуги мы, скорее всего, придем к ситуации, когда на расходные материалы и лекарства практически ничего не останется, весь тариф будет съеден заработной платой медиков.
Короче говоря, профинансировать даже минимальный уровень этих преобразований мы можем только в условиях устойчивого бюджетного дефицита, и он вообще-то не катастрофичен. Но должны быть согласованы между собой, с одной стороны, политика развития и политика структурных преобразований, с другой — денежная политика и бюджетная политика. Вопрос — на каком уровне это произойдет: либо за счет того, что мы систематически недофинансируем сферы развития, а значит, обрезаем возможность структурных реформ (как сейчас); либо, наоборот, форсированно проводим эти реформы, причем с учетом действительно серьезных требований к эффективности. Но тогда придется решиться на больший уровень бюджетного дефицита, на более мягкую денежную политику. Я считаю, главное здесь — согласованность и сконцентрированность на развитии, на росте, на структурных преобразованиях, а не только на поддержании стабильности.
Тезис о необходимости структурных реформ подтверждают и иностранные специалисты. Об опыте работы с развивающимися рынками рассказывает старший научный сотрудник и главный экономист Института исследований развивающихся рынков Московской школы управления Сколково Уильям Уилсон:
— Давайте вернемся в 2007 год — последний перед кризисным падением. В то время только три экономики в мире (всего их около 150) были в рецессии, остальные развивались. Условия для рынков действительно были замечательные: растущие биржевые цены, доступные кредитные условия и т.д. И этот период был довольно долгим, почти десять лет. Но теперь он прекратился, и, думается, подобных благоприятных условий уже не будет никогда. На мой взгляд, теперешнее замедление и падение роста развивающихся стран вызвано не столько нехваткой ресурсов или неверной денежной политикой, сколько недостаточно активными структурными реформами. И если вы не осуществили этих преобразований в былые хорошие времена, сейчас это делать куда труднее.
Теперь о возможности роста. Она есть, хотя реализовать ее без усилий не удастся. Дело в том, что сырьевая компонента нашей экономики растет на 1% в год, а трудовые ресурсы с учетом ограничения по миграции будут сокращаться примерно на 10% к 2030 году. Значит, производительность труда придется наращивать значительно быстрее, даже если мы просто хотим стоять на месте. И примеров высоких темпов роста при сокращающихся трудовых ресурсах история почти не знает. В правительственном прогнозе есть так называемый инновационный или умеренно оптимистичный вариант — это в среднем темп роста 3,5% на долгосрочную перспективу, и более 4% — в среднесрочной перспективе. Но возможность выхода на такую траекторию возможна только при очень серьезных структурных изменениях, изменении поведения элиты и серьезном повышении качества менеджмента на уровне компании.
Уилсон приводит такое объяснение:
— Три-четыре квартала назад общее понимание будущих темпов роста России было на уровне 3 — 4% на долгосрочную перспективу. В последние месяцы этот прогноз не оправдывается: в последний квартал экономический рост в стране едва дотягивает до 1%. Это худшие показатели с момента финансового кризиса. Дело не в нефтяных ценах, они по-прежнему высоки. Это те же уровни, что обеспечивали ранее те самые 3 — 4%. Но рост в России замедляется принципиально. Я считаю, что драйверами выступали государственные расходы и развитие потребительского рынка. В России был астрономический рост потребительских кредитов почти три года, но в последние три-четыре квартала он идет на спад. Это эффект быстрого насыщения рынка: до этого в России почти никто не использовал кредитных карт. Но этот драйвер себя исчерпывает. И если вы не найдете новых драйверов, то вернуться к прежней траектории не удастся.
Андрей Клепач заканчивает аргументацию уже в социальной сфере:
— Пока мы являемся обществом, которое предпочитает экспортировать капитал и скупать недвижимость в Латвии, раз в Ницце все скуплено, мы не можем быть страной с высокими темпами роста, не можем быть страной, которая ориентирована на то, чтобы изменить условия своей жизни, а не приспособиться к жизни за границей. Требуется изменение образа мышления и инвестиционного поведения не только бизнеса, но и среднего класса: последние 2 — 3 года значительная часть оттока — это бегство денег средних слоев. Нужно не только другое бизнес-поведение, но и другое отношение российской элиты к своей стране.
Возведение
По разным оценкам, сегменты, требующие наибольшего инвестиционного внимания, — это недвижимость, ЖКХ и транспортная инфраструктура. (Заметим, однако, что помимо этих сфер многие участники конференции в качестве первично необходимых называли проекты в области науки и высшего образования — федеральные университеты, см. «Внимание долгосрочным проектам», с. 16, и «Ориентир — мировой рынок образования», с. 18) Причем влияние на комплексный рост этих сегментов колоссально. «За 20 лет мы практически не инвестировали в нашу инфраструктуру. Поскольку в 90-е тоже особо ничего не вводилось, это значит, мы сейчас работаем на наследии 70 — 80-х годов. Поэтому крупные инвестиционные стройки просто неизбежны. Без них страна встанет в одной большой пробке — и психологической, и физической. Но мне странно, что дискуссий о том, как мало дорог и сколько надо вкладывать, много, а как наиболее эффективно потратить этот рубль — недостаточно», — говорит старший партнер McKinsey & Company Ермолай Солженицын.Когда мы мало инвестировали, мы разучились вести крупные проекты, разучились строить, считает Ермолай Солженицын. Сейчас у нас построить, например, единицу мощностей электроэнергии на 30% дороже, чем в Европе. Тут много факторов: производительность труда, логистические издержки, растущая стоимость труда, электроэнергии и других ресурсов, прямая и косвенная нагрузка, связанная с получением всех необходимых бумажек и проч. В итоге если спросить крупных европейских промышленных инвесторов, в какой стране им эффективнее всего будет произвести тот или иной продукт, они чаще всего скажут, что уж лучше в Румынии или в Болгарии, чем в России. Это во-первых. Во-вторых, мы не очень хорошо оцениваем бюджет строек, особенно если речь идет о мегапроектах, по крайней мере, на ранних стадиях реализации.
— Я знаю, что, например, оценка вложений для модернизации БАМа-Транссиба варьировала от 300 миллиардов до триллиона: разница в три с лишним раза. Люди как-то очень легко с этими бюджетами обращаются, смотрят на них не как на экономическую часть проекта, а как на манну небесную, — недоумевает экономист.
И, конечно, сопряженный вопрос — срок исполнения. Понятно, что когда речь шла о саммите АТЭС или Универсиаде, то тут срок не сдвинешь. А по многим другим проектам эта проблема несомненно существует: у нас очень длительный этап перехода от подтверждения проекта и разработки проектной документации к окончательному утверждению, потом просто долгая раскачка всей этой стройки — в разы дольше, чем, например, в странах Азии.
В-третьих — анализ спроса, считает Ермолай Солженицын:
— У нас такая психология: если тебе сказали разработать стратегию, а ты придешь и скажешь, что в чем-то мы не будем расти, то это стыдно. Поэтому у нас всегда есть три сценария: агрессивный, средний и консервативный. Ну консервативный мы, конечно, не выберем, потому что не амбициозно, хотелось бы иметь самый бурный. Но, может, согласимся на средний. Но когда мы ориентируемся на пиковый спрос и строим мощности с запасом, то они будут намного дороже для каждой единицы потребления этой инфраструктуры. Или закладывается традиционное желание любого инженера — запасный уровень качества и сервиса: давайте это будет самое качественное, самое быстрое, самое надежное и никогда сломается. Вот если спросишь грузоотправителей: хотите ли иметь возможность все вывозить из Сибири в Азию, они ответят: конечно, хотим. А вы их спросите, готовы ли они платить на 20 долларов за тонну дороже. Тогда может вообще ничего никуда не поедет. Нет чтобы строить посерединке и иметь варианты для сглаживания возникающих пиков.
И еще большая проблема: сколько денег мы хотим вкладывать в инфраструктуру, в какой срок и на каких условиях? Нужно четко определиться и действовать в этом русле. У нас все время преобразования, и все время изменяется концепция. Поэтому надо уже четко сформулировать и заморозить эти правила, а не торговаться каждый год, дадут деньги или не дадут. Это плохо для государства, для компаний, для всех. В том числе от этих метаний капитал частных инвесторов уходит. Как можно вкладывать в транспортную сферу (это очень долгосрочные инвестиции), если знаешь: пройдет какое-нибудь совещание — и все разом поменяется.
— Рецепт не в том, чтобы просто увеличить траты бюджета, — подводит черту старший партнер McKinsey & Company. — В стране есть деньги, но они не находят применения, и надо подумать, почему это так. Я не совсем согласен с тезисом, что у нас зажимается экономика, что она не может дышать из-за дефицита средств. Деньги есть — они проекты ищут. Я это знаю на уровне доверительных разговоров со многими в бизнес-сообществе, с банками, с инвестфондами: они не знают, куда вложить. Говорят, мы бы рады, но нет проектов, или они плохо проработаны, или неконкурентоспособны, или совершенно непонятны правила игры. Та же транспортная инфраструктура — многие чувствуют, что здесь можно вкладывать и могут быть нормальные результаты, только настолько непонятно, как вкладывать, что в итоге говорят — да ну его.
Дополнительная информация.
Опора на региональное развитие
Об особенностях российского экономического развития и восприятии его мировым сообществом рассуждает Дэвид Грей, управляющий партнер PwC в России.— Я хочу, чтобы вы взглянули на экономику России в глобальной перспективе. У иностранных инвесторов до сих пор очень много стереотипов касательно вашей страны. И большинство из них не позволяет иностранцам организовывать бизнес в России.
Одно из базовых заблуждений — население в стране стремительно сокращается, поэтому долгосрочные инвестиции в экономику невозможны. Давайте разберемся. Да, перед Россией стоят демографические вызовы. В современном мире многие страны сталкиваются с проблемой стареющего населения. Есть и специфические аспекты — проблема так называемого потерянного поколения при распаде СССР и очень низкий уровень рождаемости в 1990-х. Но с 2007 года население России не сокращается, совершенно объективно фиксируется рост рождаемости и спад смертности (особенно детской). Это свидетельствует о довольно успешной политике государства в области демографии и здравоохранения.
Еще один миф: экономика России сжимается. Конечно, экономический рост в стране замедляется, но это характерно для всей мировой экономики: мы входим в период умеренного роста. Причем в случае с Россией речь идет именно о росте: несмотря на существенный спад в минувший кризис, российская экономика довольно быстро восстановилась. И сейчас говорить нужно не о преодолении спада, а о возвращении на траекторию прошлых лет.
Следующий миф касается злоупотребления алкоголем. Действительно, уровень потребления спиртного остается в России большой проблемой. Однако статистика фиксирует снижение смертности по этой причине в 2,5 раза с 2000 года. Это индикатор улучшения психологического настроя в обществе, роста позитивных ожиданий относительно будущего. Посмотрите на развитие сферы гостеприимства, общественного питания, розничной торговли — все это свидетельства оптимистичных настроений в обществе. Именно поэтому в России быстро растет средний класс.
И последний миф: Россия — милитаристское государство, которое тратит все свои деньги на военных. Что говорят цифры? Доля расходов на оборону в ВВП России составляет около 4%. Для сравнения, в США этот показатель — около 5%. Руководство страны понимает, что главная сила — не армия, а устойчивая экономика. Вот на чем нужно концентрироваться, выстраивая экономическую политику.
Теперь о реальности. Все мы знаем об успехах России: страна улучшает позиции в рейтинге легкости ведения бизнеса IFC и Мирового банка, в этом году она поднялась со 112-го на 92-е место из 189 стран. Тем не менее многие барьеры для бизнеса в стране сохраняются, и до попадания в двадцатку рейтинга России еще очень далеко.
Так, в России до сих пор огромные проблемы с получением разрешений на строительство, подключением к электросетям, кредитованием. Существенны ограничения в сфере международной торговли, в области защиты инвесторов. К сожалению, это именно те области, на которые иностранные инвесторы обращают пристальное внимание. И именно в этих сферах страна может продемонстрировать быстрый прогресс, если на то будет политическая воля.
Вместе с тем есть в России и более глубокие структурные дисбалансы, которые одной только политической волей устранить невозможно. Первый — это доминирование госсектора в экономике. В государственных компаниях занято огромное число людей. Пока такая ситуация сохраняется, большого скачка производительности труда, а значит, и роста экономики, ожидать не приходится.
Второй — слишком разогнавшийся потребительский сектор с одной стороны и сохраняющийся упадок в промышленности с другой. Рост розничной торговли подогревают банки, предлагающие гражданам все больше вариантов потребительских кредитов. В принципе это неплохая тенденция. Плохо то, что промышленное производство при этом не развивается. Россия до сих пор производит на 20% меньше, чем в 1989 году. Статистика неумолима: выработка продукции обрабатывающей промышленности на душу населения в России в 11 раз меньше, чем в США, и в 16 раз меньше, чем в Японии.
Что же делает в этой ситуации Россия? Она импортирует то, что, по сути, можно производить внутри страны. Посмотрите на структуру российского импорта: 52% в нем составляют машины и оборудование, 16% — химическая продукция. Именно здесь сосредоточен огромный потенциал импортозамещения и устойчивого развития, ведь собственные производственные активы — это мощный и комплексный источник роста экономики.
Я считаю, особенно важно говорить об этом на Урале, который до сих пор считается оплотом тяжелой промышленности страны.
Средний Урал и его столица обладают огромным инвестиционным потенциалом. Это подтверждают региональные рейтинги международных и российских агентств. Об этом свидетельствуют успешно реализованные совместные проекты с участием таких иностранных гигантов, как Siemens, Boeing, Bombardier, Mitsubishi, Dyckerhoff. Но нужно понимать, что фокус инвестиционного решения сегодня лежит не в области финансирования, налогов или создания инновационного продукта, а в области поиска локального партнера, доступа к социальной инфраструктуре, логистике, человеческим ресурсам, а также инструментам господдержки.
И напоследок. Роль стран (формата национальных государств) в мировом сообществе постепенно угасает, а роль городов и регионов возрастает. Это немного походит на средневековую Европу, где основными точками роста выступали свободные города. Сегодня именно города и регионы сталкиваются в самой жесткой мировой конкуренции. Я подчеркиваю, речь идет о глобальной конкуренции. И России с ее огромной территорией и внутренней неоднородностью нужно системно и последовательно подойти к вопросу регионального развития. Если вы хотите успешно развиваться в современном мире, привлекайте инвестиции в регионы и города, делайте их удобными для жизни, стимулируйте развитие местного бизнеса, ищите и разрабатывайте рыночные ниши, в которых у вас есть реальные региональные преимущества. Разумеется, региональные власти в этом процессе должны играть очень важную роль.
Внимание долгосрочным проектам
Нам необходимо новое прочтение образования в качестве драйвера регионального роста, уверен генеральный директор Группы Синара Михаил Ходоровский.— К новым системообразующим проектам, которые способны оказать существенное влияние на развитие нашего региона, безусловно, относится Уральский федеральный университет. Сейчас УрФУ находится на 10-м месте среди восемнадцати российских вузов, которые попали в мировой рейтинг, он стал первым среди федеральных университетов страны и вторым нестоличным вузом в первой десятке. Во многом способствовали этому не имеющие аналогов научные исследования, реализуемые как совместно с Уральским отделением РАН, так и самостоятельно. Кроме того, это результат большой работы, которую университет начал несколько лет назад, включившись в программу повышения глобальной конкурентоспособности российских вузов. Проект рассчитан до 2020 года и предусматривает увеличение объема научно-инновационной продукции, доходов от выполнения проектов для реального сектора экономики, показателей цитирования по международным базам данных.
Создание университетского технополиса позволяет по-новому сформировать научный и образовательный потенциал вуза. Фактически он становится одним из важнейших факторов экономического роста в регионе. Важно, что процесс создания на Урале уникального научно-образовательного и инновационного кластера уже перешел в практическую плоскость.
В современных условиях перед образовательным сообществом встает задача разработки модели образования, построенной на новом прочтении ее роли в рамках региональной и национальной экономик. Именно образование как система формирования интеллектуального капитала и одна из главных сфер производства инноваций создает базовые условия для быстрого обновления технологий. А основные проблемы современного вузовского образования связаны как раз с его оторванностью от потребностей экономики и отдельных компаний, негибкостью образовательных программ, отсутствием системы оценки качества профессионального образования.
Представляется важным, особенно на начальном этапе, создание на базе технополиса совместных с крупными компаниями научных исследовательских центров. Другой вариант участия бизнеса — создание предприятий в рамках технопарка, где будут обкатываться те или иные стартапы. Поиском и привлечением компаний в технополис необходимо заниматься параллельно с созданием инфраструктуры. Для этого очевидно необходимо продумать привлекательные условия налоговых и арендных льгот. Это большая работа с федеральным центром. Преференции и эффекты должны быть понятны как бизнесу, так и государству.
Для качественного прорыва в содержании образования эта работа должна проводиться совместно с промышленниками. Было бы правильно предусмотреть в программу развития технополиса УрФУ целевые индикаторы, отражающие степень соответствия направлений подготовки и содержание основных образовательных программ кадровым запросам работодателей региона. Кроме того, остро встает вопрос о необходимости разработки модели кадрового обеспечения основных экономических кластеров в разрезе областей и муниципалитетов региона.