Слишком широка страна моя родная

Неравномерность как фактор развития

Только за счет концентрации деловой активности на ограниченных территориях можно получить значительный экономический эффект. Достаточно сказать, что более чем две трети человечества сконцентрировано примерно на 8% суши, а половина валового продукта мира производится всего на 1,5% территории планеты. Так что неравномерность - непременный атрибут развития.

Динамику цивилизационного развития можно представить в виде последовательно сменяющих друг друга сельскохозяйственной, промышленной и информационной революций («волн») - базовых инноваций, зарождающихся в «центре» и постепенно распространяющихся на «периферию». В ходе «первой волны» преимущественное развитие получили территории, характеризующиеся наиболее благоприятными условиями для создания прибавочного продукта в сельском хозяйстве и минимальными затратами на жизнеобеспечение человека: в доаграрной среде сформировались ареалы с производящей экономикой. На «второй волне» решающим фактором развития стало наличие минерально-сырьевых ресурсов и емких с точки зрения платежеспособного спроса рынков сбыта: в аграрной среде сложились ареалы с индустриальным укладом. В ходе «третьей волны», на современном этапе, мобильные факторы производства (труд, капитал и знания) перераспределяются в пользу тех территорий, в которых отдача от их использования максимальна, а издержки на единицу продукции стремятся к минимуму: доминируют ареалы с постиндустриальным типом хозяйства. Каждая новая стадия развития не отменила тенденций предшествующего этапа, но внесла новые черты в картину расслоения пространства на «перспективные» и «неперспективные» территории для тех или иных доминирующих видов деятельности. Таким образом, развитие носило и носит выборочный характер, поскольку далеко не все территории обладают достаточными предпосылками для генерирования («центр») и восприятия («полупериферия» и отчасти «периферия») новых экономических укладов. В этих условиях формирование маргинальных, отсталых территорий неизбежно и закономерно.

Две другие беды России

Феномен малопривлекательных для развития территорий проявляется на нескольких пространственных уровнях. На общенациональном и региональном можно назвать несколько формальных критериев, которые способны обусловить развитие территории как «неперспективной»: экстремальная природно-климатическая среда, повышенные издержки взаимодействия с внешними рынками и отсутствие достаточного для самоподдерживающегося экономического роста платежеспособного спроса. Разберем по пунктам.

Климат. Почти 70% территории России относятся к планетарной зоне Севера. По показателю энергоемкости хозяйства (суровый климат + неэффективные базовые технологии) страна входит в группу замыкающих. Так, удельное энергопотребление в России в 3,5 раза выше, чем в Японии, Германии, Франции и Великобритании; в два раза выше - чем в Канаде и США.

Дороги. Согласно оценкам, содержащимся в кандидатской диссертации Алексея Приваловского (Институт географии РАН), на 26,5% площади нашего государства сухопутные дороги отсутствуют, а еще на 23,5% плотность дорожной сети чрезвычайно низка. Отметим, что в конечной цене товаров, произведенных в России, доля транспортных издержек в среднем не менее 20 - 25%, что в три раза больше, чем в Евросоюзе.

Мелкий рынок. В 42 регионах России плотность населения (от 0,1 до 20 человек на 1 кв. км) недостаточна для формирования качественного экономического пространства, а еще в 28 регионах эта плотность недопустимо мала (от 0,1 до 10 человек на 1 кв. км). Конечно, дело не только в количестве людей, приходящихся на единицу площади. Платежеспособный спрос определяется и реальными располагаемыми доходами домохозяйств, и политикой кредитования (тем, дешевы или дороги деньги), и особенностями структуры хозяйства, степенью ее сбалансированности. Япония потому и может себе позволить эксплуатировать сеть высокоскоростных железных дорог, что средняя плотность населения в Тихоокеанском промышленном поясе страны превышает тысячу человек: чем больше потенциальных клиентов, тем быстрее окупаются затраты в инфраструктуру.

Итак, климат, коммуникации и емкость рынка - это фон, на котором развивается экономика страны. Сочетание этих условий в России различное: ряд территорий объективно не могут быть привлекательны для потенциальных акторов развития - наемных работников, инвесторов, предпринимателей, властей. (Заметим, что автору могут указать на опыт развития таких стран, как Канада или Австралия. Но эти страны лишь по некоторым формальным признакам близки к России, и проводить между нами и ими прямые аналогии - грубая ошибка.) Напомним, что по индексу глобальной конкурентоспособности Россия не только не входит в перечень наиболее конкурентоспособных экономик, но и снижает рейтинг: 53 место в 2005 году и 63 - в 2011 году.

История must die

Если заявленную тему анализировать на уровне отдельных поселений, то в разряд «неперспективных», как правило, попадают малолюдные деревни (менее 500 жителей), малые города периферии (менее 50 тыс. жителей), производственные и иные функции которых деградируют. В 1960-е годы в «неперспективные» были записаны десятки тысяч сельских населенных пунктов страны. Тогда же обозначилась проблема «неперспективных» («убывающих», «сжимающихся») городов, поскольку экономическая активность имела тенденцию концентрироваться в городах больших. А в 90-е на первый план выходят проблемы монофункциональных поселений, судьба которых после событий в Пикалево приобрела еще и политическое звучание. Извлекли ли мы уроки из нашего недавнего прошлого, когда в отношении сельского и городского расселения пытались проводить политику, идущую вразрез с объективными процессами пространственной самоорганизации общества?

Полномасштабные акции в отношении реконструкции сельского расселения (укрупнение, сселение, закрепление населения путем невыдачи паспортов) начались во второй половине 30-х годов (компания по сселению хуторов, якобы несовместимых с общественным хозяйством) и продолжались до 80-х годов, когда официально признали негативные последствия осуществляемой в стране политики. В обиход вошел термин «умирающая деревня», но при этом мало кто говорил о том, в чем главная причина этого «умирания»: государство обрекло аграрный сектор на отсутствие внутренних стимулов к саморазвитию на основе личной заинтересованности трудящихся. Исследователи констатировали факт: основная часть сельского населения в высокоурбанизированных районах стягивается к городским центрам и транспортным магистралям и одновременно с этим образуются территории с изреженным расселением, сельскохозяйственные угодья забрасываются. Но этот факт у нас приобрел драматическую окраску только потому, что объективные процессы концентрации в сельском хозяйстве не сопровождались адекватным повышением производительности труда: вместо интенсификации на основе трудосберегающих технологий - деградация и снижение экономической активности, вместо реального повышения уровня жизни сельчан - декларации и пустые обещания. Подчеркнем: дело не в том, что на протяжении всего ХХ века наблюдался объективный процесс депопуляции сельской местности, а в том, что параллельно ему не шел процесс интенсификации производства.

Таким образом, по мере нарастания в бывшем СССР проблем в развитии сельских местностей, особенно периферийных, находящихся за пределами зон влияния крупных городов, и обострения продовольственного кризиса объективное и субъективное в развитии экономического ландшафта страны неоправданно смешивалось. Корни продовольственного кризиса ошибочно связывали с «чрезмерной урбанизацией». Отсюда - идеи ограничения роста больших городов. Разговоры о неперспективных деревнях парадоксальным образом уживались с призывами удержать на селе молодежь, экономически активное население.

Рост крупных городов долгое время оценивался как негативная тенденция. Первая попытка ограничить крупногородскую урбанизацию датирована июнем 1931 года, когда было принято соответствующее постановление ЦК ВКП(б). Идеи сдерживания доминировали до конца 1970-х годов, что реализовывалось на практике, в том числе и посредством подготовки списков городов, в которых запрещалось новое промышленное строительство. Ставилась проблема «оптимального размера» города (спектр мнений: от 50 до 500 тыс. человек). Все это входило в противоречие с реальными процессами пространственной самоорганизации общества: наиболее быстрыми темпами в стране росли города с населением 0,5 - 1,0 млн человек и более. Постепенно накапливалось все больше фактов, однозначно свидетельствующих о том, что эффективность производства в крупных городах существенно выше, чем в малых.

В целом советская региональная политика сводилась к снижению территориальной мобильности населения, проживающего на периферийных территориях: власть безуспешно пыталась закрепить людей там, где они жить не могли или не хотели. А в результате на каждом новом витке жизни страны загнанные внутрь болезни «неперспективных» территорий только обострялись. Мы больше тратили на консервацию, чем модернизацию. Власти долгое время не хотели замечать очевидного - усиления центростремительных тенденций в развитии страны.

С 1992 года страна развивается в условиях устойчивого превышения смертности над рождаемостью. Скрытая депопуляция советского периода (миграционное перераспределение населения между «центрами» и «периферией» в пользу первых) сменилась явной. Одновременно возрос миграционный отток с «северов» на «материк». На всех уровнях пространственной иерархии наиболее притягательными стали административные центры и вторые города субъектов федерации. Перепись 2010 года подтвердила сохранение основных тенденций в пространственном развитии страны, характерных и для предшествующих периодов: рост средней людности сельских поселений (188 человек в 1926 году и 280,6 - в 2010-м), но сокращение их числа (соответственно 405 и 133,6 тысячи); сосредоточение большой доли урбанизированного населения в крупных городах (в 1926 году в городах от 100 тыс. человек и выше проживало 7,3% населения России, в 2010-м - 48,9%).

Полюса и пустыни

Итак, в современных условиях полюсом притяжения становятся крупнейшие городские агломерации и связующие их магистрали. Территории со значительным населением и выгодным местоположением силой своей «гравитации» формируют миграционные потоки и направления потоков инвестиций. В пределах ареалов групповых систем расселения, очерченных изохронной двухчасовой транспортной доступностью города-лидера, между поселениями образуются стабильные повседневные связи - как производственные, так и социальные.

А на периферийных территориях имеет место следующая причинно-следственная цепочка: снижение деловой активности > снижение занятости и цены труда > снижение платежеспособного спроса > снижение инвестиционной привлекательности > экономический застой > деградация системы жизнеобеспечения > отток экономически активного населения в крупные центры > деформация возрастно-половой структуры населения > депопуляция > усиление разряженности экономического ландшафта.

Получается, что в перспективе все большая часть населения и производства будет сосредотачиваться в узлах опорного каркаса расселения: крупнейших городах, их пригородных зонах и вдоль связующих их транспортных магистралях. Это объективный процесс, и противостоять ему контрпродуктивно.

Более низкая оплата труда и высокий уровень безработицы - главные факторы, выталкивающие людей из «медвежьих углов». Так, номинальные доходы населения периферийных районов Челябинской области в 2 - 2,5 раза ниже уровня номинальных доходов населения крупных центров. Уровень безработицы в периферийных муниципальных образованиях иногда в 3 - 3,5 раза превышает среднеобластной показатель.

Что со всем этим делать? Есть несколько точек зрения. Наиболее популярная укладывается в концепцию форсированного развития крупногородских «полюсов».

В соответствии с ней в стране и отдельных ее регионах преимущественное развитие должны получить сформировавшиеся или формирующиеся на базе крупных городов-миллионников агломерации. Следует признать, что стихийный процесс концентрации в немногочисленных узлах и ареалах уже идет.

Назовем четыре существенных фактора, которые не позволяют рассматривать эту точку зрения как оптимальную. Во-первых, крупные города явно не готовы сосредоточить в себе подавляющую часть демоэкономического потенциала страны. Узкими местами в данном случае выступает инфраструктура, емкость локального рынка труда и дефицит финансовых ресурсов. Во-вторых, апелляция к повышению территориальной мобильности населения в специфических условиях России не всегда срабатывает: безвозвратные миграции с периферии в крупные благополучные центры сдерживаются низкими доходами значительной части населения, неразвитостью рынка жилья, а ежесуточные маятниковые миграции к месту работы возможны только для населения пригородных зон (полуторачасовой транспортной доступности города-центра). В-третьих, переселить всех жителей, например, из монофункциональных поселений (речь идет о миллионах) в благополучные центры невозможно по определению. Достаточно сослаться на свежий пример в Челябинской области: на сселение только одного поселка Роза, оказавшегося в зоне обрушения Коркинского угольного разреза, понадобилось изыскать в бюджете 27 млрд рублей. В-четвертых, никто еще не просчитал, чем обернется для страны «сжатие» в немногочисленные мегацентры при одновременной утрате экономического потенциала периферии. Ее активы и так омертвляются.

Согласно другой точке зрения, которой придерживается автор этих строк, превращение территорий со значительным потенциалом для развития в «неперспективные» - во многом результат перехода России на модель экспортно ориентированной экономики неполного цикла. В стране получают достаточный импульс к развитию только немногочисленные анклавы, подключившиеся к глобальной экономике, а именно ареалы добычи первичных энергоресурсов; столичные сервисные ареалы (обслуживающие финансовые потоки); крупнейшие города-миллионники; некоторые средние и малые города с экспортными производствами полупродуктового и сырьевого типа. Все прочие территории подвергаются процессу экономического опустынивания. Нужно не развивать экспортную экономику сырьевого типа, а оттягивать сроки исчерпания национальных ресурсов, высвобождая инвестиционные средства для развития более прогрессивных отраслей.

Вывод из всего сказанного очевиден: гипертрофированное, несбалансированное с потребностями внутреннего рынка развитие экспортной экономики разрушает внутрирегиональные (внутриобластную кооперацию) и межрегиональные связи в России и, следовательно, не создает предпосылок для самодостаточного развития.

Решение проблемы следует искать в рамках такой экономической политики, которая бы запустила механизм самоподдерживающегося роста проблемных территорий. Самоподдерживающийся рост ныне «неперспективных» территорий можно описать посредством следующей цепочки: импортозамещающая политика в низко- и среднетехнологичных отраслях >новые рабочие места > новая налогооблагаемая база > дополнительные доходы для бюджетов > реинвестирование доходов в новое производство и человеческий капитал. Инструментами осуществления предлагаемой политики могут и должны стать льготное налогообложение и кредитование приоритетных отраслей и производств конечного спроса с высокой добавленной стоимостью (таких как машиностроение, легкая и пищевая промышленность, производство строительных материалов). Не обойтись и без существенной корректировки принципов обустройства территорий социально-бытовой инфраструктурой.

В ходе постиндустриальной трансформации в стране и ее регионах формируется новая структура экономического ландшафта. В условиях разряженного пространства («земли много, людей и центров активности - мало») этот процесс приобретает у нас специфические, не характерные для многих компактных по площади и густонаселенных стран формы. Особо подчеркнем, что критически оценивать следует не объективные процессы пространственной самоорганизации общества, а анклавный характер развития страны в условиях сырьевой (полупродуктовой) экономики неполного цикла.

Различия между немногочисленными «центрами» и «периферией» будут и дальше усиливаться. Будем надеяться, что переживаемый страной пространственный кризис даст шанс для эффективного развития «неперспективных» территорий, но уже на новых основаниях и принципах.