Столыпинская деревня
Потомок Петра Столыпина переехал из Америки в Россию, чтобы доказать: на русской деревне рано ставить крест, она может стать источником прибыли и точкой развития страны. Для этого надо только воспользоваться идеями прадеда.Речь правнука Петра Столыпина Николая Случевского на апрельском Форуме институтов развития в Екатеринбурге сильно выбилась из общей тональности. Холеные менеджеры в дорогих костюмах привычно твердили о снятии административных барьеров и выполнении инвестиционных стандартов. А этот седой человек с заметным акцентом начал, казалось бы, с неуместного: «Великая страна верит в себя. У нас огромный, невероятный потенциал в сельском хозяйстве! И обидно, что он не используется. В Америке 6,5 млн фермеров, в России — всего 305 тысяч. При этом 100 млн гектар сельскохозяйственной земли не разрабатывается. Там же просто миллиарды долларов прибыли лежат! А мы говорим, что страну прокормить не можем».
Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия*
— Николай Владимирович, ваш призыв «все в деревню» сегодня не в тренде. Многие экономисты в России считают, что село в принципе бесперспективно, оно деградирует, а точками роста могут быть только города.— Экономисты оперируют макромоделями, для них это некое математическое решение задачи. Жизнь сложнее. Я всегда считал, что капитализм состоит из двух частей: одна — формирование капитала, другая — развитие рынка. Если ты диверсифицируешь экономику, ты обязательно создаешь новые рынки. А мы все концентрируем в городах — население, деньги, культуру. Но это значит, что мы сужаем рынки и, следовательно, давим на маржу.
— Что предлагаете?
— Поменять модель. После Второй мировой войны сельское хозяйство сначала в Америке, а потом в Европе пошло по пути создания агрохолдингов. С точки зрения экономистов, банкиров, инвесторов это понятная задача, ее легко моделировать: все понимают входы, выходы, риски. (Где риски они, конечно, не понимают, но это другой разговор.) Модель агломерации особых успехов не имела. Но экономисты продолжают проталкивать ее, твердят, что это единственный способ развития. А владельцы холдингов, имея политический ресурс, складывают мифы о том, что сельское хозяйство по определению убыточно и без дотаций и субсидий существовать не может. Когда у тебя много денег, ты можешь врать самым честным способом.
— Россия тоже идет по пути создания агрохолдингов. В чем, на ваш взгляд, ошибка?
— Надо понимать, что сельское хозяйство — это уникальный вид экономической деятельности. Конечно, на него влияют не только рыночные, но и погодные факторы. Но если первыми правильно управлять, сектор может быть прибыльным. А правильно управлять — значит развивать малые формы. Почему, например, свиной и птичий грипп так быстро поразили мир? Потому что вирус стремительно распространялся в крупных хозяйствах. Когда работают мелкие производители, риск инфицирования ниже. Другой разговор, что фермерство предполагает специализацию: один производит корма, другой занимается крупным рогатым скотом. Только так получается развитая система и все хорошо зарабатывают. А в России пока каждый стремится делать все сам.
— Что нужно изменить, чтобы появился сильный класс фермеров?
— Первое и главное — земля должна быть в обороте. Для этого должно появиться право собственности на землю. Без этого невозможно создавать залоговую базу, а без нее очень сложно привлечь деньги. В итоге фермер становится заложником замкнутого круга: нет денег, нет земли. Мне часто говорят, что в России сельское хозяйство поддерживается государством. Но огромные субсидии фермерам даются на снижение ставки, то есть, по сути, их получает не фермер, а банк. Желающие купить сейчас в России 2 — 3 тыс. гектаров земли, может, и найдутся, но из-за административных барьеров это нереально. И я не думаю, что ситуация сильно изменится в будущем.
Действовать нужно по-другому. Надо создавать очень крупный инвестиционный фонд, который за свой счет будет скупать большие участки земли и отдавать их в долгосрочную аренду фермерам с последующим правом выкупа. Именно такую модель я и пытаюсь сейчас реализовать в России. Я провел очень много переговоров, и вижу, что многие заинтересовались этой идеей.
— В чем интерес инвесторов?
— Они вкладывают в производство на земле, значит, рассчитывают, что земля когда-то вырастет в цене, скажем, с 200 долларов до 5 тысяч за гектар. Это совершенно актуальные цифры, мы считали. Конечно, важно понять: любое вложение в сельское хозяйство должно иметь горизонты не меньше семи лет. И если у тебя нет таких горизонтов, вообще не вступай в рынок. Но если существует некая залоговая база, связанная с землей, тогда можно брать кредиты.
Боюсь показаться банальным, но как можно говорить об инвестициях, когда нет защиты частной собственности? Как может инвестор определить риск выхода из проекта? Если этого нет, на всем остальном можно крест ставить.
— Но вы все равно пытаетесь работать в России. На что надеетесь?
— Ищем упущенные возможности. Вот конкретный пример. В Вологде есть крупный завод текстиля с современным оборудованием. Он способен выпускать на 2 млн метров в месяц, а выпускает 300 тысяч. Почему? Рынки сбыта есть, но нет сырья. И это Вологда, район, где лен выращивали всегда. Сейчас предприятие закупает сырье в Бельгии, своего качественного не хватает. В конце советской эры здесь было 80 тыс. гектаров посевов под лен, теперь около 8 тысяч. Проблема в том, что лен сильно истощает почву, вытягивает азот из земли. Можно исправить ситуацию химией, но это плохой вариант. Можно сделать это естественным путем, например, садить рядом бобовые, обогащающие почву азотом. Но со льном это не работает, почва не та: лен предпочитает полуболотистую, а бобовые в такой не растут. Так вот в царской России очень хорошо знали, что делать, — там выращивали вместе со льном вику и овес. К тому же, вика ползучая, вьется по овсу. В итоге скашивали все разом, получали потрясающий корм.
— Можно животноводство развивать…
— Правильно. Сам бог велел создать здесь такой кластер, и Вологда всегда была знаменита молочным производством. А сейчас что имеем? И коров в Вологде не осталось, и лен не выращивают.
— Хорошо, вам удастся создать большой фонд, купить землю, найти технологии. А кто будет работать? Сколько найдется «городских» сумасшедших, согласившихся стать «сельскими»?
— Романтиков даже слишком много. Но зимой после ежедневного подъема в 4 утра для дойки коров романтизм быстро исчезает: люди не имеют представления, что это за образ жизни. Оказавшись в селе, они будут чувствовать себя одинокими, потому что стержня нет. Здесь и нужны помощники, консультационные службы, местные сообщества, сообщества фермеров. Человек — существо социальное, он не любит жить в одиночестве. И пока мы не создадим этот стержень, говорить о возрождении села бессмысленно.
Мы должны каким-то образом находить механизмы для воспитания новых поколений фермеров. Какие молодые поедут в село, если социальная инфраструктура не развита: нет ни здравоохранения, ни образования. Как там детей растить? И никакой инвестор в нее вкладывать деньги не будет, это не его дело. Социальная инфраструктура — задача государства. Для всех это вроде бы очевидно, но результата нет. Поэтому мы решили попробовать кое-что сделать сами.
Дайте 20 лет, и вы не узнаете нынешней России
— И для этого вы создали Столыпинский центр регионального развития. Каковы основные направления его деятельности?— По сути, это те самые идеи, которые пытался претворить в жизнь Петр Аркадьевич Столыпин. Он призывал искать творческий потенциал в народе, и в этом видел источник развития. Но все делалось наоборот. Кто-то где-то в каком-то министерстве создавал некую программу и толкал ее вниз. А она не работала. Надо искать предприимчивость внизу. Это же очевидно. Это человеческая психология: если на мой опыт дать хорошую идею, я не буду ее реализовать, потому что я не собственник этой идеи. Поэтому мы ищем в деревне инициативных людей, у которых есть свои идеи.
Второе направление — развитие фермерских консультационных служб. Такие были в начале 90-х, они назывались фондами фермеров. Наверное, это была единственная в России программа, которая правильно работала. За последние десять лет их просто «убили». На Волге остались маленькие кусочки. Вот ко мне сегодня начинающий фермер подошел, говорит, есть проблема, не знает, как ее решить. Для этого службы и нужны. Они могут обмениваться опытом друг с другом, современные информационные коммуникационные технологии позволяют. Их сети будут поднимать имидж фермера и села. Я считаю, очень нужны фермерские полевые школы, такой институт был создан в Дании 150 лет назад.
Третье — местные сообщества, культурные центры. Россия — страна с очень специфическими климатическими условиями, у нас можно только четыре месяца в году что-то выращивать, а остальные что делать? Такие центры активности очень важны в деревне. Столыпин тоже строил народные дома, где крестьяне открывали мастерскую, кружок или просто проводили встречи за самоваром. Нам и строить ничего не надо: сколько у нас школ на 200 — 300 учеников, а теперь там 40? Мы готовы давать из средств фонда специальные гранты для того, чтобы привести в порядок помещения, что-то покрасить, сделать новое освещение, окна, отопление. Чтобы удобно было. При одном условии: люди должны делать это сами.
Четвертый момент — телемедицина для диагностики. Этот исследовательский проект мы ведем вместе с фондом «Ладога». На его основе можно создать и технологии дистанционного образования.
Пятое — создание баз данных, понятных и доступных фермерам. Эти данные есть в таблицах Роскомстата или Минсельхоза, но их никто не в состоянии прочитать.
Я пробовал. Их надо изложить в виде карты, чтобы фермеры понимали все вопросы, связанные с экономической деятельностью, производством, рынком сбыта.
— И в фонде есть для всего этого ресурсы? Каковы их источники?
— Мы только что окончили формирование бюджетов. Правительство деньги нам на это не даст, зарубежные я брать не могу. Что остается? Крупные русские спонсоры.
— Интерес у предпринимателей обнаружился?
— Больше чем интерес: есть устные соглашения софинансировать как минимум три направления.
— Понимаю, что без имен, но бизнес какого типа соглашается вкладываться?
— Это люди, которым, несмотря на их огромные ресурсы, небезразлично будущее России, как бы пафосно это ни звучало. И они есть. Проблема в том, что у нас нет юридического инструмента, чтобы три-четыре спонсора сложили деньги в один такой пакет.
— А за счет каких средств создается агрофонд, на какой стадии процесс?
— Тоже на средства частных инвесторов. Сейчас идет регистрация и одновременно подписание соглашений. Так, совсем недавно подписали соглашение с алтайским производителем «Пава», будем работать над реконструкцией производства. Много направлений проинвестировать не сможем, пока остановились на трех: зерно, производство сырья, например выращивание льна в Вологде, и, наверное, логистика, причем я имею в виду не только склады и хранение, но и глубокую переработку продукции. У нас эта цепочка сейчас не работает, фермеры часто сдают продукцию в город и потом покупают свое же молоко в пакетах. А нужно развивать местный рынок.
Я не продаю кровь предков
— Николай Владимирович, зачем вам все это?— Я начал ездить в Россию с 2000-х годов: узнал, что у меня есть родственники в Петербурге. Потом познакомился с Михаилом Маргеловым, тогда он работал в Совете федерации (сейчас представитель президента РФ по сотрудничеству со странами Африки. — Ред.). Мы с ним очень сдружились, часто обсуждали разные идеи, в том числе и по поводу села. Я никакой не аграрник, ничего в этом не понимаю. Но как инженер ошибки вижу сразу и тут же хочу устранить. А в России не используется огромный потенциал. И это ошибка. Три года я ходил по разным министерствам, наступил на все возможные мины. Я тогда не понимал, насколько искажены система власти, менталитет чиновников. Потом дошло: убеждать чиновников вкладывать деньги в социальную инфраструктуру села бесполезно — никто не будет слушать. Сначала нужно найти финансирование, сделать собственный фонд, желательно очень большой, уже потом вести с ними разговоры. И вот тогда я нашел партнера — Юрия Войцеховского (известный банкир, управляющий, ныне член совета директоров казахстанского БТА Банк. — Ред.).
— Судя по всему, у вас в семье говорили по-русски. Как часто вы обсуждали положение в России, идеи прадеда?
— Да, дома мы разговаривали, по-русски, хоть и не все бывали в России. Папа выехал из Севастополя, когда ему было пять лет, вырос в Сербии, мама родилась и училась в Риге, родители познакомились в Австрии, а я родился уже в Америке. Моя бабушка, старшая дочь Столыпина, жила с нами. Мы воспитаны были бабушкой, и она, конечно, много нам рассказывала. Потом я сам начал читать историческую литературу. Конечно, меня тянуло в историю, но как инженер я смотрю в будущее. И это нормально.
Изучите идеи Столыпина по аграрной теме, его мнение о роли частной собственности, банковском институте, правовом, гражданском обществе. Просто посмотрите, что он сделал, и сделайте то же. Но мы же делаем все наоборот. Столыпин все время настаивал на том, что нужно свободное передвижение населения по стране, а мы никак не можем отменить внутренний паспорт. Мне кажется, что часто за неразумными решениями стоит просто страх. И это очень плохо. Потому что если ты постоянно боишься, паникуешь, видишь врага за каждым камнем, ты не можешь принимать объективные решения.
Николай Случевский родился в Сан-Франциско (Калифорния) в 1953 году, закончил университет в Беркли по специальности «инженер-электрик». Возглавлял частный инвестиционный фонд CIS Holdings Ltd., был вице-президентом компании iiMap LLc (занимается цифровой картографией и навигацией). В России является президентом НП «Столыпинский центр регионального развития», членом попечительского совета Международного пушкинского лицея, членом правления Международного совета российских соотечественников (Москва).
___________
* В основе заголовков подглавок — цитаты из наследия Петра Столыпина.