Изображая жертву

Фото: Константин Зубов

К

Неведомая страна

— Алла Евгеньевна, чем вам интересны регионы?

— Мы живем в разной России. Регионы существуют по собственным законам, адаптируя к своим условиям то, что придумывает федеральный центр. Экономический рост и развитие, считают аналитики, не ведут к выравниванию дифференциации регионов, наоборот, в перспективе способствуют ее нарастанию. Стало быть, нужно смотреть, как складывается ситуация на территориях. Сегодня нельзя однозначно отвечать за всю Россию.

Монополизация ответственности власти при невнятной государственной стратегии и дефиците финансовых ресурсов порождает стремление властных субъектов привлечь к реализации социальной политики крупные компании. Бизнес втягивают в оказание поддержки регионам, городам, поселениям, отдельным категориям граждан. Они, конечно, нуждаются в помощи. Но посильна ли такая социальная нагрузка бизнесу, не мешает ли она его развитию, — этот вопрос для публичного и экспертного обсуждения не ставится. Априори предполагается: подобная стратегия поведения власти и характер ее взаимодействия с бизнесом единственно возможны и ревизии не подлежат. Навязывая бизнесу участие в социальных акциях и проектах, власть предстает в его глазах то как хищник, то как государственный рэкетир.

Алла Чирикова

— Чем определен выбор регионов?

— Мы смотрели, как реализуется социальная политика в регионах с разной ресурсной базой. Оказалось, в сильных регионах с сильным бизнесом (в Свердловской области и Пермском крае) эти взаимодействия строятся по одним моделям, в слабых (в Ивановской области) — по другим. Анализ трех региональных моделей показал: стихийно власть и бизнес постепенно учатся соответствовать ожиданиям друг друга, но оптимальный баланс еще не найден. Власть не в силах смириться «с прагматичностью, эгоизмом и несознательностью бизнеса», а бизнес не может принять «неэффективности и нецелевого использования своих социальных пожертвований» в сочетании с высокой инерционностью властных институтов.

— А где бизнесу комфортнее?

— Я думаю, в сильных регионах: правила игры, хоть и формальные, там вполне устоялись. Сильная власть более склонна к поиску баланса отношений.

— Кем востребовано ваше исследование?

— Представителями власти, экспертным и научным сообществом. Все исследования в рамках НИСП обязательно доводятся до правительственных структур, где экспертный материал учитывается при принятии тех или иных решений. Обычно таких решений приходится ждать от двух до пяти лет: процесс небыстрый.

— Вы изучаете российское предпринимательство с начала 90-х. Что характеризует его сегодня?

— Оно становится все более осторожным. Противоречия между бизнесом и властью нарастают, но носят непубличный характер. На региональном и федеральном уровнях доминируют неформальные договоренности. Основное требование бизнеса к власти прежнее — установление правил игры, одинаковых для всех. Власть на это упорно не идет. Почему — понятно: пока эти правила четко не заявлены, она может манипулировать бизнесом и добиваться тактических побед. Поэтому тактические договоренности очень часто построены по модели торга.

Алла Чирикова: «У социальной политики новый дизайн»

Когда речь идет о крупном бизнесе, нельзя говорить, что власть обязательно выступает с позиции силы. Но в случае с малым — давление очевидно. И если можно уверенно прогнозировать, что крупный бизнес и власть движутся в регионах к модели партнерства как более рациональной, то предполагать, что взаимоотношения власти и малого бизнеса вырастут в цивилизованную модель, нужно очень осторожно.

Время, когда стратегический альянс между крупным бизнесом и властью будет востребован, уже приближается. В регионах есть примеры таких альянсов: компания Лукойл и пермская власть, компания УГМК и свердловская. Я не могу сказать, что все в этих альянсах прозрачно, но то, что они приходят на смену неформальным договоренностям, очень важно: крупному бизнесу, чтобы стать стратегическим игроком на внешних рынках, нужна именно стратегическая власть. Они будут двигаться друг к другу сквозь огромное количество противоречий, но это неизбежный процесс.

— Если власть не в состоянии справиться с социальной сферой в регионах, как в этом контексте можно оценить национальные проекты?

— Региональные элиты, вопреки ожиданиям, национальные проекты оценивают без оптимизма. Простое вкачивание денег в социальную сферу спасет ее от полного разрушения, но не позволит развиваться. Поэтому национальные проекты обязательно должны быть дополнены глубокими структурными социальными реформами. Тем более что 15 — 20 регионов России, по оценкам экспертов, уверенно начали структурную перестройку здравоохранения и образования. Им нужно помочь — финансовыми вливаниями и методически. Но центр не оставляет регионам денег на эксперименты.

Безусловно, нацпроекты усилили ожидание средств от федерального центра: теперь региональные элиты их больше ждут, нежели ищут собственные. Я считаю, это одно из серьезных негативных последствий для регионов. Но есть и позитивные тенденции: многие региональные сообщества и власти вынуждены наряду с нацпроектами мобилизовать и собственные ресурсы в соцсферу. Тот, кто на это пошел, выиграл.

Уровень конфликтности реформы здравоохранения для врачей оказался чрезвычайно высок, систему здравоохранения лихорадит. Федеральный центр загасил конфликты обещаниями, что зарплаты будут повышены всем группам врачей. Серьезным непросчитанным последствием для образования стало то, что педагоги, которым предлагали гранты, оказались не готовы конкурировать за звание лучшего учителя. Для них жить спокойно, ни за что не конкурировать и этим не вызывать раздражение коллег, оказалось важнее. Это говорит о том, что в России нельзя проводить несистемные реформы.

Мы упремся в их стандарты

— В исследовании вы говорите о феномене гиперответственности российского бизнеса. Что это такое?

— Я пользуюсь формулировкой доктора экономических наук, главного научного сотрудника Института народно-хозяйственного прогнозирования РАН Якова Паппэ. По его мнению, бизнес, много вкладывая в несистемные для себя проекты, пытается наладить взаимодействие с властью, найти средство защиты от ее агрессии. На взгляд Паппэ, это отвлекает ресурсы предпринимательства от основных бизнеспроцессов.

Для одних регионов гиперответственность бизнеса очевидна, в других я ее не наблюдаю. Свердловская область как раз из тех, где этот феномен действует: здесь очень велик объем социальных проектов, в которых участвует бизнес. Но не факт, что тактический выигрыш, который сейчас получает от этого власть, сработает на перспективу. Если бы бизнес не отвлекал эти средства, не исключено, через несколько лет регион имел бы большую налоговую базу и лучшие результаты, а значит, и большее количество средств на социальную сферу.

Если обратиться к опыту промышленно развитых стран, особенно Америки, можно убедиться: подобная постановка проблемы совершенно оправдана. Процессы глобализации и конкуренции на товарных и финансовых рынках способствовали тому, что американские корпорации были вынуждены сменить политику социальной ответственности, типичную для 60 — 80х годов, на политику повышения доходности и капитализации компаний. Соответственно объемы корпоративной благотворительности снизились. Одновременно столь же явно обозначилась и другая важная тенденция — в американской благотворительности стали преобладать частные вложения бизнесменов, а не пожертвования компаний.

Европейская практика также свидетельствует: усиленное втягивание бизнеса в благотворительную деятельность, а тем более узаконенная практика давления на него со стороны государства с целью получения внебюджетных средств отсутствует. Социальная ответственность бизнеса выдвигает на передний план долгосрочную конкурентоспособность и приверженность этическим принципам поведения — в коммерческой деятельности, политике занятости, природопользовании и так далее.

Общемировые тренды участия компаний в поддержке территорий и отдельных категорий населения страны имеют тенденцию к свертыванию,   уступая место благотворительности бизнесменов как частных лиц. Государство и местная власть побуждают бизнес к благотворительности, используя лишь моральные аргументы, жесткого императива нет. Роль государства ограничена правовым и налоговым регулированием благотворительности.

В России ситуация складывается иначе. Государство осознанно прибегает к политике повсеместного привлечения бизнеса к реализации социальных проектов самого разного содержания, объясняя это то нехваткой бюджетных средств, то текущими задачами управления территориями, то моральными обязательствами. Нечеткость стратегий, реализуемых федеральным центром в области социальной политики, дает негласное разрешение регионам на поиск собственных моделей, которым они с успехом пользуются.

— Какая модель взаимодействия бизнеса и власти в реализации социальной политики будет определяющей в последующие годы — мировая или российская?

— Я думаю, еще лет пятьсемь будут доминировать стратегии переходные, смешанные, в которых содержатся компоненты и мировых, и российских. Но примерно к 2020 году международные стандарты взаимодействия станут определяющими. Транснациональный компонент будет нарастать. Наш бизнес не может быть замкнут в границах одной страны, он работает и на внешних рынках, и должен подчиняться тем правилам, которые диктуют эти рынки.

Заявляемое и реальное

— Свердловскую модель вы назвали «большой стройкой». В чем ее специфика?

— Найдется не так много регионов, где участие бизнеса в весьма затратных проектах строительства социальной инфраструктуры столь масштабно. Здесь власть инициирует те направления, где бизнес должен ей помогать. Все крупные ФПГ, средний и мелкий бизнес в той или иной форме участвуют в реализации социально значимых проектов, каждый по своему карману.

Модель оценивается представителями элит региона и экспертами весьма противоречиво. Неоднозначность обусловлена тем, что по форме реализации социальная политика напоминает квазисоветскую модель с ярко выраженными чертами патернализма, но по сути она развивается в сторону рыночной модели, построенной на принципах рациональности и взаимного торга между бизнесом и властью.

Одни эксперты объясняют ситуацию так: губернатору в России приходится играть роль субъекта социальной политики, которую ранее выполнял обком партии. Ктото должен все координировать, чтобы интересы ведомственные и отдельных ФПГ не разорвали территорию. И эта координация выполняется в лучших традициях советского стиля. Другие полагают, что крен в сторону патерналистской модели вызван стремлением к адекватности ожиданиям широких социально незащищенных слоев населения, благодаря чему растет устойчивость региональной власти.

Чтобы обеспечить столь масштабное участие бизнеса в реализации социальных программ, власть использует различные методы: от давления до взаимовыгодного обмена возможностями. Причем каждая сторона диалога научилась извлекать пользу: власть с помощью бизнеса расширяет масштаб социального участия, а бизнес не только добивается ее лояльности, но и проводит «благотворительный маркетинг», формирует позитивный имидж компаний.

Предприниматели сходятся в том, что взаимоотношения власти и бизнеса — до сих пор «пространство непубличных договоренностей». Чаще всего эти отношения строятся по принципу «обмена возможностями», и, следовательно, роль персоналий в них чрезвычайно велика.

— А что такое пермский «публичный либерализм»?

— Пермский край в свое время был отнесен экспертами к одному из самых демократичных регионов в России. Процент голосования за правые партии здесь более чем вдвое превышал общероссийский уровень. Вы знаете, что Олег Чиркунов в бытность свою губернатором объявил предпринимательству практически Юрьев день. Он заявил, что основная задача бизнеса — добиться максимальной экономической эффективности, наращивать налоговую базу. Это, по замыслу реформаторов, позволит стабилизировать экономические процессы и повысить рост в регионе. А социальной политикой займется власть. В Пермском крае не привлекают бизнес к соцпроектам так активно, как это делает Россель.

Но абсолютизировать либеральную направленность подобной модели не стоит. Намерения губернатора освободить бизнес от социальной нагрузки пересекаются с «суровой реальностью». И она заставляет власть просить бизнес о добровольно-принудительных вложениях в реализацию социальных программ и помощи в отдельных благотворительных акциях. Это заставляет нас обозначить такую модель как «публичный либерализм», заявленную свободу. Либерализм как принцип взаимодействия бизнеса и власти нередко корректируется неформальными договоренностями, при которых либеральные установки фактически заменяются привычными «советскими» уговорами о необходимости нести ответственность за социальные процессы.

— Какая из моделей более перспективна?

— Безусловно, модель либерализма, только не заявленного, а реального. Потому что в либеральной модели власть берет на себя ответственность за проведение социальной политики, а бизнес — за получение прибылей для того, чтобы у власти была возможность проводить эту политику. Кроме того, такая модель не предполагает значительной доли неформальных договоренностей, на которых строится модель «большой стройки».

 Выход из убежища

— Какие открытия для себя лично вы сделали в ходе исследования?

— Во-первых, парадоксален следующий факт. Часто по набору внешних форм соцполитика крупной компании еще выглядит «советской», но качественно она уже иная. Заинтересованность бизнеса во внутрикорпоративной социальной политике очень высока, он сформировал для ее проведения внутренние силы. Компании становятся все более рациональными субъектами этой политики. Этот феномен свидетель-ствует: у бизнеса есть собственные стимулы для того, чтобы действовать в пространстве социальной политики.

Во-вторых, в соцполитику пришли уже не только крупные и не только успешные предприятия. Оказывается, иногда выгоднее обеспечить соцпакет своим работникам, чем поднимать им зарплату. Поняв это, предприятия, балансирующие на грани выживания, используют соцпакеты как средство удержания кадров, чем добиваются некоторой стабилизации. Социальная политика — это не всегда траты, этот механизм может приносить дивиденды.

Втретьих, социальная политика из советского рычага постепенно превращается в действенный инструмент капиталистических отношений. У нее появляется новый дизайн, управленческие структуры в компаниях. Это говорит о том, что пора перестать представлять соцполитику как бывшее убежище советской власти.

Но было бы неправильно представлять ситуацию и таким образом, что во взаимодействии власти и бизнеса только бизнес находится под давлением власти. В определенных ситуациях он сам может давить на власть, определяя условия своего участия в социальной политике. Именно так складываются взаимоотношения между городскими властями и градообразующими предприятиями. Владеющие ими компании обладают ресурсами, несопоставимыми с доходами городского бюджета. Бизнес в таких городах фактически содержит объекты социальной сферы, патронирует все социальные программы, на реализацию которых у власти нет денег. Поэтому он может жестко диктовать власти условия инвестиций в социальную сферу.

— Как скажется новый политический цикл на системе взаимоотношений бизнеса и власти в регионах?

— Я думаю, власть потратит много усилий, чтобы обеспечить лояльный фон для выборов, проходимость нужных кандидатов. Она потребует многих вложений особенно от лояльного бизнеса. Поэтому мобилизация бизнеса на участие в социальной политике будет еще более серьезной.

* Основным источником послужили 137 глубинных интервью с руководителями ведущих корпораций, представителями региональной исполнительной и законодательной власти, а также экспертами. Территория исследования — Пермский край, Свердловская и Ивановская области, период — 2005 — 2006 годы.

Дополнительные материалы: