Жизнь после книги, или Дон Кихот умер, да здравствует Дон Кихот
Когда в 2003 году сто известных писателей современности по просьбе Нобелевского института выбирали книгу всех времен и народов, «литературной Библией» был признан роман Мигеля де Сервантеса о Дон Кихоте. В 2005 году книге исполнилось ровно 400 лет. Не пытаясь создать спектакль «к дате», Екатеринбургский ТЮЗ тем не менее испек яичко к донкихотову дню: незадолго до окончания года театр представил «Дульсинею Тобосскую» (пьеса Александра Володина, постановка молодого питерского режиссера Дмитрия Егорова).
Сервантес рассказал о влиянии рыцарских романов на податливое сознание современников. Александр Володин написал пьесу
 |
| фото - Анна Бибикова |
Согласно уральской интерпретации, еще как сказывается. Вся жизнь меняется под ее воздействием. Санчо Панса (в исполнении народного артиста России Владимира Нестерова) из добродушнохитрого и прагматичнорасчетливого оруженосца превратился в глашатая идей своего господина. Дульсинея, только теперь узнавшая о возвышенном чувстве к ней малознакомого идальго, меняется на глазах зрителей от заурядной девицы, согласной на любой брак, до тонко чувствующей любящей женщины (прекрасная характерная и психологически точная игра Марии Буровой). Так урожденные материалисты превращаются в неистребимых идеалистов. Не Дон Кихот изменил мир — а память, легенда, книга о нем.
Ситуация эта очень напоминает другую известнейшую историю. Был человек, был его путь, были высокие идеи, которые он нес. Он умер, и люди стали думать о нем, апостолы — распространять идеи, противники — бороться с ними, ктото пытался узнать его путь, ктото — описать. И вот уже три тысячелетия книга об этом человеке — Библия — влияет на мир. Может быть, параллель привиделась? Но почему же Дульсинея восклицает, имея в виду Дон Кихота: «Не упоминайте его имя понапрасну»…
В спектакле присутствует внешнее, формальное отрицание: это не Испания, а просто местность; не средние века, а всегдашность: не мюзикл Геннадия Гладкова, а оригинальная звуковая композиция Александра Пантыкина. Очевидно, постановщику принципиально, чтобы спектакль не вызывал реминисценций, не напоминал другие варианты пьесы. Но отрицание здесь служит самому себе. Молодой режиссер, сумевший задумать нечто самобытное, научившийся говорить «нет», не всегда внятно произносит «да». Спектакль порой становится просто скучным, действие замирает, а внутренняя сложность пьесы выглядит как вымученность. Что однозначно удалось, так это создание атмосферы притчи в современной интонировке пародии и балагана.